Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий - Судникова Ирина В.
Известно, что Петр Великий и Август, король Польский, имели необычайную силу. Однажды случилось быть им вместе в городе Торне на зрелище битвы буйволов. Тут захотелось поблистать Августу пред Царем богатырством своим, и для этого, схватив за рога рассвирепевшего буйвола, который упрямился идти, — одним махом сабли отсек ему голову.
— Постой, брат Август, — сказал ему Петр. — я не хочу являть силы своей над животным, прикажи подать сверток сукна.
Принесли сукно. Царь взял одною рукою сверток, кинул его вверх, а другою рукою, выдернув вдруг кортик, ударил на лету по нем так сильно, что раскроил его на две части. Август, сколько потом ни старался сделать то же, но был не в состоянии. (2)
При свидании с королем Августом в городке Бирже Царь Петр Алексеевич остался у него ужинать. Во время стола Август заметил, что поданная ему серебряная тарелка была не чиста. Согнув ее рукою в трубку, бросил в сторону. Петр, думая что король щеголяет пред ним силою, также согнул тарелку вместе и положил перед собою. Оба сильные, Государи начали вертеть по две тарелки и перепортили бы весь сервиз, ибо сплющили потом между ладонями две большие чаши, если бы эту шутку не кончил Петр следующею речью: «Брат Август, мы гнем серебро изрядно, только надобно потрудиться, как бы согнуть нам шведское железо» (т. е. победить шведов). (2)
Государь любил почтенного старца Полуярославцева и, желая заведенную им шелковую фабрику видеть в лучшем состоянии, часто бывал у него и на фабрике, за многое его благодарил, а иное приказывал переправить: давал для этого собственноручные чертежи и изустные наставления, садился иногда сам за стан, принимался за челнок и ткал разные материи, как мастер.
В одно из таких посещений, после обеда, между прочим Государь спросил у Полуярославцева: имеет ли он у себя хорошее русское вино? И так как такое у него тогда нашлось, то, выкушав стакан, сказал: «Пиво очень хорошо! Когда случится мне ехать мимо твоего дома, буду к тебе заезжать».
В одно время Монарх, после обеда же, заехав к нему, спросил хозяина. Государю ответили, что хозяин после обеда уснул, но его тотчас разбудят. Монарх запретил будить, пошел в сад и велел подать себе кружку пива.
Между тем хозяин проснулся, ему было сказано, что Государь прогуливается в саду; он негодует на домашних, что его не разбудили, одевается с поспешностью, приходит к Государю и просит простить его, что не мог принять Его Величества, как ему предписывает долг подданного, но Государь на это сказал ему: «Я, друг мой, заезжаю к тебе не с тем, чтобы тебя безпокоить, так за что же мне на тебя сердиться, когда ты, покончив свои домашние дела, имеешь нужду в отдохновении». (2)
Из первых суконных фабрик в Москве, по изустному повелению Государя, заведена была одна московским купцом Сериковым. Монарх, доставя ему нужные к тому инструменты и прочее, повелел к назначенному сроку, сделав пробную половинку сукна, принести к себе.
Хотя, по новости дела и по малому знанию мастера, первая половинка сукна была весьма плоха, однако он должен был принести ее во дворец. Ему показана была комната, в которой следовало дождаться Монарха.
Между тем Екатерина знала купца Дубровского и в то же время, когда приказано было Серикову завести фабрику, просила и того завести таковую же, снабдила его всем нужным и приказала, чтобы он к тому же самому сроку, как и Сериков, сделал бы на пробу половинку сукна, как возможно лучше и добротнее Серикова во что бы то ни стало. Желание Государыни Дубровский исполнил в совершенстве и, сверх ожидания Серикова, явился также со своею половинкою в тот же самый покой и ожидал прибытия Монарха. Сериков не знал ни Дубровского, ни того, что им заведена была фабрика, подошел к его половинке сукна, пощупал и, убедившись, что оно несравненно лучше принесенной им, до крайности оробел от ожидаемого на него гнева Государя, чего он считал себя по справедливости заслуживающим, в эту минуту отворились двери и вошли Государь с супругою. Его Величество был только в канифасной фуфайке с костяными пуговками, пожаловав ожидавших его к руке, подошел сперва к половинке Серикова и пощупал сукно, в то же время Государыня сказала:
— Посмотри, батюшка, каково тебе покажется сукно моего-то фабриканта?
Петр, не говоря ни слова, подошел и к той половинке и, пощупав также сукно, спросил:
— Дубровский, из какой шерсти делал ты сукно свое?
Не мог не признаться Дубровский, что оно делано из одной пуши.
— А ты, Сериков, из какой? — спросил у последнего Государь.
— Из обыкновенной стригушки, — отвечал тот трепещущим голосом.
После сих ответов Монарх, обратясь к Государыне, сказал:
— Что ж ты хвастаешь своим-то сукном? Оно никуда не годится, и ты, Дубровский, вперед не выщипывай одной пуши: ты перепортишь у меня тем всю шерсть, а старайся из стригушки делать получше, мне надобно столько сукна, чтоб одеть всю армию, не выписывая иностранного, а это (указывая на сукно Серикова) чем дурно? Оно делано из стригушки, какова она ни есть, цветно, плотно для солдата, прочно и тепло. Благодарствую, господин Сериков, я уверен, что ты постараешься получше сего сделать.
Такое милостивое ободрение возбудило в Серикове ревностнейшее желание угодить возлюбленному Государю, и с того времени прилагал он неусыпное попечение о доведении своей фабрики до лучшего состояния.
Впрочем, насколько Монарх доволен был и началом еще сих фабрик, о том можем мы судить из письма Государя к князю Меншикову, писанного в последних числах декабря 1705 года: «Сукна делают (точные его слова), и умножается дело сие зело изрядно, и плод дает Бог изрядный, и я сделал себе кафтан из него к празднику» (Рождества Христова). (2)
Государь, отправившись из Москвы в 1700 году под Нарву, по пути останавливался на квартире в доме одного посадского и увидел сына его, молодца видного, лет восемнадцати, который так ему понравился, что пожелал иметь его в своей гвардии, однако ж хотел, чтоб согласился на то и отец. Он предложил ему о том, обещая составить сыну его счастие, купец представил Монарху, что он один только у него и есть и в промысле его служит ему великою помощью, и потому просил не отлучать его.
— Ты не разумеешь своей и сыновней пользы, — отвечает Государь, — я его полюбил, следовательно, можешь надежно положиться во всем на меня, притом же ты не навеки расстанешься с ним, но получишь его обратно, и уже офицером, а может быть, увидишь и при такой должности, что благодарным ко мне останешься навсегда, итак, не противься, друг мой!
Нельзя было не уступить такой убедительной просьбе Самодержца, могшего и без того взять сына. Итак, Государь взял молодца с собою, записал в Преображенский полк и отдал, как бы на руки, генералу Вейде. Известно, что в отсутствие Монарха из-под Нарвы армия российская была разбита, взятый молодец пропал без вести.
Несчастный отец, пораженный потерею своего сына, в котором одном только и полагал он свое утешение, впал в несказанную горесть, отстал от своего промысла и, непрестанно оплакивая сына, пришел в великий упадок и скудость. Наконец, по прошествии уже одиннадцати лет, получил он письмо из Стокгольма от князя Якова Федоровича Долгорукова, бывшего там в плену, что сын его жив и находится с ним в плену же. Обрадованный этим отец утешается надеждою видеть его и, узнав, что Царь прибыл в Петербург, поехал туда и написал челобитную на полковника Преображенского полка Петра Михайлова, т. е. на Государя, в которой прописал: с каким обнадеживанием полковник взял у него сына, которого он лишась, впал в крайнюю печаль и оттого отстал от промысла своего и пришел в скудость, как-де, наконец, он извещен, что сын его жив и находится в Швеции, в полону, то и просит, выкупя его, возвратить ему и за убытки, понесенные им, прописав именно, сколько их, — наградить его, и пр.
