Повести и рассказы - Аверченко Аркадий Тимофеевич (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации .txt) 📗
Это значило вот что:
Когда все трое сидели без копейки денег, не имея ни напитков, ни пропитания, ленивый Клинков долго крепился, а потом, махнув рукой, вставал с кровати, ворчал загадочное:
— Обождите!
Натягивал пальто и выходил из комнаты.
Последующие операции Клинкова усложнялись тем, что водка в бакалейных лавках не продавалась, а в казенных ее отпускали за наличный расчет.
Клинков по дороге заходил к соседу по номерам, какому-нибудь обдерганному студенту, и говорил ему крайне обязательно:
— Петров! Я, кстати, иду в лавку. Не купить ли вам четверку табаку.
— Да у меня есть еще немного.
— Тем лучше! Новый табак немного подсохнет. А? Право, куплю.
Студент долго, задумчиво глядел в окно, ворочая отяжелевшими от римского права мозгами, и отвечал:
— Пожалуй! Буду вам очень благодарен.
Клинков получал 45 копеек и, выйдя на улицу, непосредственно затем смело входил в дверь бакалейной лавочки на, углу.
— Здравствуйте, хозяйка! Позвольте-ка мне фунт колбасы и нарежьте ветчины!
Потом беззаботно опускался на какой-нибудь ящик и, оглядев лавку, сочувственно говорил:
— Магазинчик-то сырой, кажется!
— Какое там сырой! — подхватывала хозяйка. — Прямо со стен вода течет!
Клинков омрачался.
— Экие мерзавцы! Им бы только деньги за помещение брать! Небось три шкуры с вас дерет?
— И не говорите! 600 рублей в год.
— 600 рублей? Да ведь он разбойник. Ах, негодяй… 600 рублей… Каково?! Коробочку сардин, сударыня, и десяток яиц.
Рассеянный взгляд Клинкова падал на ребенка, хныкавшего на руках у хозяйки, и с Клинковым внезапно приключался истерический припадок любви к измызганному пищавшему малышу.
— Прехорошенький мальчишка! Ваш?
Хозяйка расплывалась в улыбке.
— Девочка. Моя.
— Учится?
— Помилуйте. Ей три года.
— Что вы говорите! Три года — а как двенадцать. Она, кажется, на вас похожа?
— Носик мой. А глазки папины.
— Совершенно верно. Ах ты, маленький поросеночек! Ну, иди ко мне на руки, а мама пока отрежет три фунта хлеба и даст четверку табаку. Она уже говорит?
— Да, уже почти все.
— Неслыханно! Это гениальный ребенок. Вырастешь, я тебя за генерала замуж отдам. Хочешь?
Тронутая хозяйка брала счеты и высчитывала, что с Клинкова приходится 3 рубля 30 копеек.
— Только-то? Детская сумма! Вот что, уважаемая… Вы отметьте сумму в книжечке, — я знаю, у вас есть такая, — а первого числа я уж, как следует, чистоганом! Мы тут же живем, у Щемилина.
Взор хозяйки омрачался, так как Клинков был ей лицом совершенно чуждым, но он строил такие забавные гримасы ее дочке и с таким простодушием просил, забирая покупки, «непременно передать поклон мужу», что она молча вздыхала и разворачивала книгу на конторке.
Купив затем на студентовы деньги водки, Клинков, торжествующий, возвращался в номера, вручал студенту табак и, получив от него теплую благодарность, насыщал принесенным вечно пустые желудки своих друзей.
Когда Подходцев и офицер вернулись обратно, то в квартире нашли четырех человек: Громова, Клинкова, Урываева и клинковского портного, всех — в очень удрученных, скорбных позах.
— Меня интересует, — говорил опечаленный Клинков, — почему я обещал вам именно сегодня и почему именно 8 рублей?
Громов заявил, что его это тоже интересует, портной сказал, что это его не интересует, а Урываев молча глядел на своего врага с тайным сочувствием.
Пришедшие стояли в дверях, когда Клинков машинально спросил:
— Громов! У тебя нет 8 рублей?
— Нет, — ответил Громов. — Урываев! У тебя нет 8 рублей?
— Да я все отдал, что были… А! Полководец! У тебя нет 8 рублей?
Офицер по-давешнему засуетился и, вынимая кошелек, сказал, будто бы в этом было неразрешимое затруднение:
— Да у меня все трехрублевки. Ничего?
— Очень печально! — строго сказал Урываев. — Нужно быть осмотрительнее в выборе средств к существованию. Впрочем, давай три штуки!
— Урываев! Не смей этого… то есть… не делайте этого, господин Урываев! — закричал смущенный Клинков.
— Идите, портной, — величественно сказал Урываев, вручая портному деньги. — На лишний рубль я обязую вас сшить одному из нас шелковую перевязку на руку или на голову.
— А как же с дуэлью? — лениво спросил Громов. — Я уже по телефону успел знакомого доктора пригласить.
— Да и у меня все сделано, — подхватил энергичный Подходцев, похлопывая рукой по сверткам.
— Пистолеты?
— Они самые.
— Странно, что они имеют бутылочную форму.
— Новая система. Казенного образца!
В дверь постучали, и перед обществом предстал доктор — сияющий дебютант на трудном медицинском поприще, — приятель Громова.
— Здравствуйте, господа. Ты меня серьезно приглашал, Громов?
— Совершенно серьезно.
— А где же больная?
Все онемели от изумления.
— Какая больная?
— Да ведь я специалист по женским болезням.
Взрыв хохота поколебал драпировки окон и вырвался на тихую улицу.
— Здесь есть двое больных. И оба они больны хроническою женскою болезнью — глупостью, — сказал Подходцев. — Бросьте, ребята, дурака валять. Надоело!
— Смотреть тошно! — поддержал Громов.
— Нелепо! — подхватил офицер.
На Урываева и Клинкова набросились всей компанией, повалили на кровать, накрыли одеялом, подушками и держали до тех пор, пока они не взвыли от ужаса.
— Миритесь?
— Черт с ним! — взревел Урываев. — Только пусть он возьмет назад свои слова о моей живописи.
— Беру! При условии, если ты напишешь мой портрет и он будет гениален.
— Иным он и не может быть!
Офицер раскладывал закуски и откупоривал бутылки.
Лохматый, растрепанный Урываев сидел на коленях доктора, пил с ним из одного стакана вино и, опустив бессильно голову на его грудь, говорил:
— Жаль все-таки… Ушла, Петя, поэзия из жизни. Нет больше красивых жестов, беззаветно смелых поступков, героизма… Ушла из нашего прозаического мира храбрость, поединки по поводу неудачно сказанного слова, рыцарское обожание женщины, щедрость, кошельки золота, разбрасываемые на проезжей дороге льстивому трактирщику… Удар ножом какого-нибудь зловещего бродяги на опушке леса…
— Это верно. Обидно, дурачок ты этакий, — поддакивал улыбающийся доктор, гладя художника по кудлатой, ослабевшей голове…
Глава XV
ЭЛЕКТРИЧЕСТВО В ВОЗДУХЕ
Пишущий эти строки заметил странную вещь: как только он начинает новую главу своей повести, так обязательно глава начинается тем, что «Клинков, Громов и Подходцев лежали в большой комнате на трех кроватях»…
А объясняется это просто: все трое были люди такого сорта, что если не сидели в каком-нибудь кабачке или не работали, добывали себе пропитание они обязательно и безусловно лежали на кроватях.
Так и в данном случае: было уже половина двенадцатого дня, а все трое и не думали о вставаньи… Лежа на кроватях под спустившимися всклоченными одеялами и с плохо скрытым омерзением поглядывали друг на друга.
— Удивительное дело, — прошипел вдруг Громов, отворачиваясь к стене и показывая всем своим видом, что дальнейшее созерцание Клинкова и Подходцева для него невыносимо. — Как много на свете паразитов…
На это Подходцев возразил:
— Ты не настолько знаменит, чтобы отнимать у нас время своей автобиографией.
«Как с ними тяжело, — подумал толстый Клинков, у которого, несмотря на его добродушие и незлобивость, уже с раннего утра что-то накипало… что-то поднималось отвратительное, неприятное. — Все эти их остроты, взаимные шпильки… Никогда они не поговорят, как люди, а все с вывертом. И завтра это же будет… и послезавтра. Вот тоска-то!»
— Ничего не отвечу тебе, — сказал Громов, поворачиваясь от стены и со злостью глядя на голые мускулистые руки Подходцева, которые тот разминал, вздергивая их к потолку и с треском опуская на одеяло. — Ничего не отвечу на это, потому что плоско острить — это твоя специальность. И потом, пожалуйста, не ввязывайся, когда я говорю не о тебе!!
