Записки майора Томпсона. Некий господин Бло - Данинос Пьер (книги онлайн .txt) 📗

— Вам каждый скажет, что это я сделал из Шалю человека. Я устроил его к Туро. Я организовал ему клиентуру. Я помог ему сдвинуться с места — дал ему деньги, когда он решил открыть собственное дело. В пятьдесят шестом году без меня он бы просто пошел ко дну. Теперь он снова просит у меня в долг пятьсот тысяч монет. Тут-то я ему говорю: нет. Заметьте, здесь дело не в деньгах. Пятьюстами тысячами (новых франков) больше, пятьюстами меньше… Это дело принципа…

И все сразу понимают: человек этот великодушен. Но в дураках оставаться не хочет. Ему не так-то легко было отказать в этих деньгах: сердце было «за». Но разум — «против». И он отказал из принципа. Он говорил, как «self made man» [186].

— Свое дело я создал собственными руками. Я начал с нуля. Пустился в путь с двумястами двадцатью пятью тысячами франков, это вам что-нибудь говорит?.. Была у меня маленькая мастерская, фрезерный и два токарных станка… И если сегодня у меня три завода, семьсот рабочих и оборотный капитал в четыре миллиарда (старых) франков, чему, спрашивается, я всем этим обязан? Просто тому, что работал, да и здесь (он постучал пальцем по лбу) было кое-что… А теперь им бы хотелось, чтобы я слился с ними и стал бы, так сказать, «holding» [187]. Знаете, что я им ответил? «Нет, господа, так дело не пойдет!.. Лучше уж я останусь при своих!»

Было совершенно очевидно, что какие-то темные силы пытались обманом завлечь эту кристально-чистую душу в коварные сети трестов. Но его здравый смысл не дремал. Он оказался не из тех, кого можно обвести вокруг пальца, — лучше он останется «при своих».

Но где же тогда те, другие? Где те, кто тонет в стакане воды, не видит дальше собственного носа, кого любые трудности ставят в тупик, кто, как черт от ладана, бежит от ответственности? Где же те, кто ровным счетом ничего не смыслит, кого в детстве уронила нянька, у кого слишком загребущие руки и ничего не видящие глаза, у кого головы набиты мякиной и воли ни на грош? Где же те, кто постоянно попадает пальцем в небо, остается у разбитого корыта, все халтурщики, недоумки, лодыри, простофили? Если правда, что на свете столько людей, которые делают все шиворот-навыворот, являются к шапочному разбору, ни во что не верят или клюют на любую приманку, витают где-то в облаках — людей, которых видишь насквозь, — значит, где-то они все-таки существуют?

Но где?

Да просто-напросто в других ресторанах или у себя дома рассказывают своим друзьям или женам те же самые истории — только наоборот. И в них тот, кого трудности приводили в отчаяние, ставит в тупик других, а тот, кто тонул в стакане воды, становится лучшим в мире пловцом, и тот, кто не видел дальше собственного носа, оказывается почти провидцем, тот, у кого нет ничего за душой, уверяет, что только он и силен духом.

Таким образом, вы можете провести целый день в этом мире глупцов, так и не встретив ни одного дурака. Признайтесь, получается довольно глупо.

Глава VII

Почести и награды

Как вы относитесь к почестям?.. Есть ли у вас ордена?.. Если нет, то хотели бы вы их получить?.. И какие именно?.. Какой из орденов вы цените больше остальных?

Не могу сказать, что меня так уж привлекают всякого рода награды. Хотя мне довольно часто приходится наблюдать их вручение на официальных банкетах, во время которых патроны и служащие нашей компании — этой огромной корзины крабов — узнают, что все они, от самого скромного делопроизводителя и до генерального президент-директора, «составляют одну большую семью» (утверждение это может быть справедливым, если, конечно, рассматривать семью как типичный очаг раздоров).

В прошлый раз была очередь Тиссера. Расхваливая на все лады достоинства этого директора, известного своим бессердечием, эгоизмом, раболепством, трусостью и ненасытным властолюбием, господин де Штумпф-Кишелье использовал, традиционную для подобных церемоний формулу:

— Под суровой внешностью наш друг скрывает золотое сердце.

Вполне естественно, что обладатель золотого сердца тщательно прячет его от посторонних взглядов, но лично мне никогда не нравилась скрытность. Если у вас нормальное сердце, о нем никто никогда и не вспомнит. Но если вы целых сорок лет умело скрывали свое сердце от окружающих, то в один прекрасный день его с большой помпой обнаруживают, вешая вам на грудь орден Почетного легиона.

В который раз слушал я, как наш президент-директор превозносит преимущества «коллективного труда», «во всеуслышание» утверждая, что наша страховая компания ничем не напоминает те бесчеловечные тресты, где индивидуальность уничтожена и служащие, превращенные в порядковые номера, работают, не разгибая спины, и не видят даже плодов своего труда.

Это не только моя компания, но и ваша, наша компания.

Моя — твоя — его, наша — ваша — их. Эти трапезы всегда напоминают мне традиционные банкеты в лицее по случаю окончания учебного года, во время которых преподаватели, надзиратели и учащиеся под растроганными взглядами директора и его заместителя заключают недолгое перемирие за бокалом дешевого шампанского. Я все еще чувствую себя лицеистом, хоть и давно окончил лицей; на смену старшему надзирателю пришел старшина, старшину сменил начальник отдела, начальника отдела — генеральный директор, а вместо школьных наград теперь вручается орден Почетного легиона. Даже в пятьдесят пять лет мне все еще будут выставлять отметки.

В который раз обрушивалась на нас лавина традиционных формул и славословий: никогда еще не вручали более заслуженную награду (а как же все те, кто были награждены до него?); оставалось лишь недоумевать, почему же этот герой только сейчас получал ее; поздравления шли от самого сердца; эта награда, «которой он более чем кто-либо другой был достоин, есть награда всей нашей компании»; здесь чествовали не только неутомимого труженика, энтузиаста своего дела, но друга, верного друга, который всегда в тяжелые минуты был рядом с вами, поддержку которого вы всегда и везде ощущали. Затасканные штампы, которые кажутся такими свежими лишь для самого чествуемого, словно он слышит их впервые. Странное животное человек, если у него рак, он никогда не поверит в это, и он будет страдать, если у него нет ордена Почетного легиона.

Сладостный дождь избитых похвал изливался на пунцово-красного, прослезившегося Тиссера. В себе самом он нашел наконец человека, способного его растрогать. Теперь наступила его очередь произнести ответное слово.

И новый поток трафаретных фраз: он знает, что не заслуживает столь высокой чести; он несказанно взволнован; этот день навсегда запечатлеется в его памяти, как лучший день его жизни; он понимает, что этим орденом отмечен не он один, в его лице отмечены все те, вместе с кем он работал и будет продолжать работать рука об руку; и, наконец, эту честь, которой он едва ли считает себя достойным, должна разделить с ним та, которая вот уже более тридцати лет была ему не только женой, но другом и самым верным помощником.

Мадам Тиссер, сидя на почетном месте, смахнула тяжелую слезу кончиком изящно зажатого в руке платка. Публичное признание святости их семейных уз в присутствии мадемуазель Древиль, секретарши, затерявшейся на другом конце стола, интимная связь которой с Тиссером ни для кого не являлась тайной, пролилось целительным бальзамом на ее изболевшееся сердце. Пусть себе Тиссер от шести до восьми вечера проводит время со своей секретаршей, эта речь, подтверждающая законность супружеских прав в присутствии двухсот пятидесяти человек, навсегда отбрасывала ее в безвестность. Десять лет супружеских обид и огорчений мгновенно исчезли под лучами ордена Почетного легиона.

И вот настает самая торжественная минута.