Записки майора Томпсона. Некий господин Бло - Данинос Пьер (книги онлайн .txt) 📗

— А теперь я предоставляю слово, — произносит патрон, — уважаемому товарищу министра торговли, который почтил наше собрание своим присутствием.

Не знаю, как это удается нашей дирекции, но всякий раз, когда предстоит нацепить на грудь одного из наших сотрудников орден Почетного легиона, она раздобывает какого-нибудь бывшего министра, или какого-нибудь товарища министра, или на худой конец начальника канцелярии министра, свободного в этот вечер, и тот произносит одну из своих дежурных речей, предназначенных для торжественных собраний акционерных обществ, речей, в которых меняются лишь названия компаний и имена награжденных. Когда я подумаю, что этим политическим деятелям приходится перецеловывать в среднем за год (два-три раза в неделю, в 23.30) добрую сотню людей, которых они до того и в глаза не видели, у меня пропадает всякое желание стать министром.

Товарищ министра торговли поднялся со своего места и заговорил. Его приветственное слово не шло ни в какое сравнение с остальными речами, которые мы выслушали в этот день. Сразу же стала ясна разница между дилетантами и профессионалом. Он был одним из тех горячих поклонников цветистой перифразы, выступления которых так и хочется просеять сквозь сито и посмотреть, что же тогда от них останется. На свете существует два типа ораторов-политиканов: автомобилисты, которые очень красочно описывают те рытвины и ухабы, куда в любую минуту рискует угодить государственная колесница, и мореплаватели. Товарищ министра был человеком-амфибией, отдающим явное предпочтение морским терминам, которыми необходимо овладеть тому, кто хочет стать заправским оратором. «Испытанный кормчий, уверенно стоящий у штурвала; опытный лоцман, ловко обходящий подводные рифы, не страшащийся ураганов и побеждающий в схватках со стихией; корабль, благополучно прибывающий в гавань», — все это было втиснуто в длинные фразы, которые неожиданно вдруг обрывались. Эти болтуны, как правило, начинают новую фразу, так и не закончив предыдущую. «Рассмотрев, таким образом, различные аспекты данного вопроса, я кончаю, но я считаю своим долгом добавить…» Обыкновенный человек закончил бы и поставил точку. Политический деятель, закончив, тут же спешит что-то добавить или, во всяком случае, собирается это сделать, но вдруг обрывает себя на полуслове — это их любимый прием. У товарища министра любовь к незаконченным фразам превратилась в манию.

Он доказал это с самого начала.

— Мы собрались здесь сегодня, чтобы, чествуя одного из сотрудников, отметить заслуги всей компании — вашей компании, которая не только всегда была в первых рядах борцов за прогресс в своей области [188], но и служила примером динамизма в распространении… я поясняю…

Оратору понадобилось по меньшей мере шестьдесят секунд, чтобы припомнить, что же именно он хотел пояснить, и пояснения его прозвучали весьма туманно. Затем он довольно быстро оставил в покое Тиссера, о котором, вероятно, слышал впервые, и начал распространяться о том, какую важную роль наша компания играла в том подъеме, который уже отчетливо вырисовывается на горизонте и обещает стать еще значительнее, «когда позади останутся осенние штормы, ибо я утверждаю…»

И наконец, сакраментальное: «От имени президента Республики и в силу данных мне полномочий я посвящаю вас в кавалеры ордена Почетного легиона».

Ах, этот орден Почетного легиона!

Мишо получил его два года назад, а полгода спустя — Фавар. А вчера вот — Тиссер. Правда, между Фаваром и Тиссером разрыв был довольно значительным. Поскольку господину Штумпф-Кишелье никак не удавалось, несмотря на объединенные усилия его друзей, двух товарищей министра, стать командором этого ордена, привычные сроки присуждения наград были значительно сдвинуты. Не только всем претендентам на звание командора ордена в нашей компании пришлось терпеливо ждать, когда в петлице шефа вспыхнет орденская ленточка, но под различными предлогами откладывались вообще все торжественные банкеты. Этот перерыв длился больше года, вплоть до появления Фитц-Арнольда. Но как только шеф получил свою серебряную побрякушку, празднества возобновились.

Неужели скоро только у меня одного в нашем учреждении не будет ордена? Этот факт сам по себе не слишком меня волнует, но порой, когда я вижу вокруг себя столько украшенных ленточками петлиц, мне начинает казаться, что в моем костюме чего-то не хватает. Мне бы хотелось относиться к его отсутствию с той же легкостью, как Тайоре, который после нашего ужина весело бросил гардеробщице: «Дайте мне пальто, на котором нет ленточки Почетного легиона», но у меня не получается. Вероятно, из-за Терезы, которая мне не раз говорила: «А тебе ордена так никогда и не дадут?» или же: «А ты что, не мог бы тоже его иметь?» — словно упрекая меня в физической неполноценности. Я заранее уверен, что в тот день, когда меня все-таки наградят, Тереза скажет: «Наконец-то! Не слишком же ты торопился!»

Мое имя, вероятно, значится в каком-то списке. Но обо мне, конечно, забыли. Опять эта проклятая бесплотность! Сколько на моем веку было различных списков, начиная со списков лучших учеников, рекомендованных на доску почета, и кончая списками на получение дополнительных талонов во время оккупации, где мое имя должно было бы значиться, но где его почему-то не оказывалось! Но зато оно непременно фигурировало в списках лиц, подлежащих трудовой повинности или способных к несению воинской службы.

Что касается меня, я никогда бы не стал упоминать об ордене Почетного легиона в разговорах с Терезой, если бы не эти проклятые банкеты. Должен же я как-то объяснять ей причину своего позднего возвращения. Я подсчитал, что, включая банкет Тиссера, я двадцать три раза за последние десять лет говорил жене:

— Сегодня у меня банкет, вручают орден Почетного легиона.

И клянусь, только шесть из двадцати трех были мной выдуманы…

Как и многие люди моего склада, я охотно рассуждаю:

— На мой взгляд, все эти ордена… Я признаю только один: военную медаль… (впрочем, и ее у меня нет) или же орден Почетного легиона, но за воинские заслуги! А остальные…

И все-таки… Порой, думая о смерти, я с грустью сознаю, что в сообщениях об этом печальном событии нельзя будет прочитать ту короткую фразу, которая звучит как высшая похвала и позволяет тем, кого вы покидаете, хоронить вас с гордо поднятой головой:

«Он был кавалером ордена Почетного легиона».

Глава VIII

Политика

Интересуетесь ли вы политикой и государственными делами? Много ли внимания вы им уделяете?.. Какова, по вашему мнению, основная черта французского гражданина?.. Если бы вас попросили охарактеризовать поведение…

Ну еще бы!

Я всегда проявлял большой интерес к международному положению, но вознагражден за это был лишь несколькими мобилизациями. И тем не менее я по-прежнему с неизменным вниманием слежу за событиями в мире. Но что бы я ни сказал о политике, вряд ли это может иметь значение. И эти строки никогда не приобретут того веса, который имеют различные «Мемуары» государственных деятелей, которых все больше появляется в последние годы. Не каждому дано написать: «Вызвал сегодня фон Маккензена и сообщил ему об объявлении войны. Элиза принесла мне липовый отвар. Прослушав отрывок из Девятой симфонии, лег спать. Завтрашний день станет решающим для судеб Европы и всего мира». Нет, я никогда бы не осмелился сравнить свои заметки с дневниками подобных сверхчеловеков. Просыпаясь по утрам, я не пытаюсь осмыслить судьбы мира. Моя жизнь вообще состоит из маленьких дел. Но если призадуматься, что серьезнее — малые дела или большие? Порой, когда я заношу в свою записную книжку:

Новые расценки.

Мириам.

Покупки к Рождеству…

я думаю, что в ту же самую минуту один из вершителей судеб двухсот пятидесяти миллионов записывает: