Русология (СИ) - Оболенский Игорь Викторович (книги онлайн полностью .txt) 📗
Ника присела близ; а глаза с прямизной нижних век хитрили; и держит книгу с меж страниц пальцем.
- Вот...
- Не желаю слов!
Улыбнулись чуть губы, ровные, длинные. - Я прошу.
- Ладно.
- 'Мне пятьдесят, - прочла, - мысли мелки, ничтожны. Беды ослабили, измельчили... Я неудачник. После лет каторги - без гроша'... - Подняла глаза. - Он ещё и болел... жил долго.
- Кажется, - покривился я.
- Милый, всё-всё изменится.
- Ты распустишься, как ширазская роза! - я подхватил ожив. - Но цитата... Я не люблю таких... Как у Троцкого, у кого овладеем, вишь, бессознательным в организме, даже дыханием, кровотоком, сексом, - чтоб жить логичней, рациональней. Вот тебе Гинзбург, что признаёт не вещи, - ей вещи незачем, - а концепции их, вещей. Несознанное зряшно. Ей, скажем, нет травы, раз трава не трактована мозгом как некий символ, полный значений. Гинзбург и ляпнула, есть словесный, мол, человек. Гнусь, вдуматься... Впрочем, после других, вслед, ляпнула...
Я умолк, вдруг поняв свою цель с тех пор, как, придя, заклинал не расспрашивать, разводил словомáхию, нёс о битве со словом, о пустоте слов, лживости их в обычной, так и в возвышенных компоновках: в библии, скажем. Я о фальшивости слов пел, что-де и совесть - лишь в пользу лжи приём; намекал, что я выеден смыслами; что пора бы мораль презреть... Мой порыв убить слово, вопль о молчании ради истины и призыв не судить с рацей, сколь нагорны бы ни были, - с крутолобенькой целью спастись, коль вызнает. Мол, нельзя жизнь и правду вымерить мóроком. Я ей дал алгоритм о первенце, если вызнает: мол, какие укоры в лжи 'сего мира', ибо зло в истине есть обратное, то есть в 'сём миру' зло - к добру... Меня пот прошиб, я привстал на локтях с дивана.
Вдруг телефон.
Я встал к нему (а как Анечка?). - Да!
'Ты с бабой? - Голос был незнаком, развязен, с пяткой на стол. - Что вздрюченный? С бабой, что ли, в пикях? Бывает. Но скоре слюбитесь'.
- Кто вы?
'Ты, фраер, слушай...'
Я швырнул трубку. Вот оно! Слово бросило в битву реверс культуры, влившей в мир 'света'... - чтоб, понимаю, и тьма была?! 'Oriente lux' ? Ника вышла... Вновь позвонили, и я взял трубку.
'Нам дотрепаться бы... А то дяди к вам будут... Ну, приезжать, нет? Я чтоб внушить, слышь! - Голос сменил две пятки: верхнюю книзу, нижнюю кверху. - Сам ты не нужен. А нам дружок твой... Вы с ним общаетесь? Вдруг он сдох уже?.. Я шутю, братан! Ему долбят в еврейский, как надо жить; он - против. Хочет проблемы? Хочет жене дрын? Это как скажешь, мы гуманисты! Мы все крещёные; рот оставим, чтобы лапшу класть! Он решил, мы не знаем, что она с Мальты? Думал, Магот спасёт?'
- Кто?
'А Мутин... - голос зевнул. - Гэбэшник, Гогин охранник. Он магот. Кабы мы не крещёные, ухи жёнке бы срезали хоть на Мальте... Слышь, Гогу грохаем, будешь стариться без дружка. Вник? Пусть он общается'.
- С кем, с Закваскиным? - поспешил я.
'С ним! - голос щерился. - Через день звоню, ты мне 'да'; ну, как в армии... Я шутю, братан! Если 'нет' - то мы Гогу... Это, получится, ты дружка сгубил... Уговаривай, раз доцент. Хуйбай!' - Трубка брякнулась.
Я набрал номер Мутина, с кем знакомился в Чапово и у Марки в пентхаусе.
- Был звонок. Урки, явно Закваскина...
'Вы не дома?'
- Я? дома.
Мутин прервал связь... Вдруг звонок и рассчитан, чтоб я трубил о нём и чтоб Мутин сменил план, как уркам нужно? Значит, нормально, что он прервал связь... Я начал думать. Из слов я выпал по взглядам нравственного (ха!) свойства, ибо у слов есть трюк для умников, что не как бы глобальная в мире фальшь, но местная, то есть кое-где. Я пробыв в оппозиции к кое-где, лишь теперь постиг, после Квасовки - да вот час назад! - что не кое-где, но и всё мираж, бутафория. Никудышный, смрадное нечто, я внял тому, кем был бы, не порчен словом, не вязни в смыслах. То архетип шевельнул меня! А ведь я чуть не сверзился, когда сын сказал, что не хочет быть мёртвым. Я сполз в у-словность, в апофеоз её в 33 году Р. Х., где, сожравши жизнь и попав в тупик, ибо жрать больше нечего, слово взвыло о 'вечной' якобы жизни. Как я размяк, вибрировал, обещая: сын, будешь вечно, если захочешь!.. Тут как тут логос: что, алчешь вечности? а тогда, чмо, словá блюди, - вот что логос втемяшивал. И я влип почти... но добавил ведь? я добавил 'если захочешь'? Да, я добавил. Ибо почувствовал смрад приманки. Ибо я вникнул, что слово влезло меж нас и вечностью: мол, оно и любовь, и истина - и плюс вечность вдруг, чем сочли Христа. Но тогда монопенисно - 'словом' звать изначальный мир, то есть истинный, или 'сей мир'. Вдруг 'слово' именно что и есть 'ОНО': первозданность, и донность, и изначалие? Слово, значит, первично и слову следуем? Что же большее, с чем сие слово в тяжбе и что стесняет? Чтó бьётся логосом? Почему ОНО, будь оно всё ж не слово, - зло, как врёт логос? Где, где свидетельства зла ЕГО? А их нет! Есть лишь библия как палач ОНО, где всё зло генерирует пря словес с ОНО, что немотствует (акцентирую: не борьба, а вот именно пря, возня). Слово есть не ОНО ничуть! Слово - рак в ОНО, а ОНО есть ОНО и ВСЕИСТИНА! И не лгал я: сын не умрёт. Он - в истине. Значит, вечен он, как и тот мой сын, в Квасовке. Мы мертвы только в слове по его мнению, на какое начхать!
Звонки в дверь... Ведаю, кто там... Быстро одевшись (свитер и брюки), вышел в прихожую. Мутин был в прежней куртке и в той же кепке, точно как в Чапово на заводе, быстрый, нахохленный, худощавый.
- Я прекратил связь. Так было нужно. Здравствуйте, Береника Сергеевна, - он добавил.
Та удивилась. - Я вас не знаю.
- Мутин... - смущался он перед длинной и возносимой будто бы женщиной. Он стал смугл. И я понял, смуглость - от нервности.
Лифтом съехали; он открыл, что прервал связь из-за 'прослушки'.
- Бросьте!
- Нет, жизнь сложней, чем кажется, - возразил он. - И нам нельзя стоять. Погуляем.
Шли к Карнавальной: он - руки в куртке, действуя шириной двух брючин, словно как циркулем. Вслед за чем он поймал такси, чтоб доехать к метро, шепнув: - Раз нет слежки, я контролирую лишь передний план, так как либо действительно чисто, либо враг опытен.
Помещение, с потолочным бра, с пятью столиками к одной стене и с пятью к оппозитной, встретило стойкой с кеглями пива. Наш конец был с лепниною по стене трёх мельниц и водопада - кажимость, как сам мир вокруг. Рядом выла компания в брюках, в белых рубашках: клерков? госслужащих? адвокато-юристов? офис-планктона?.. Как там ещё их? Я в мешковатом тряпье, стареющий, и попутчик мой, сорока лет, сумрачный, составляли контраст им. Мутин, сев (как был, в куртке, разве что кепку сняв), повернулся к ним с просьбой, чтоб 'не кричали'.
- Шли бы вы к чёрту, друг! - отрубил один.
- Я прошу.
- Да? - Ответ был под юмор, что 'пидор просит'.
Нам принесли чай; выпили; я сказал о звонке.
Он буркнул. - Ожили... Дело в том, что объект, извиняюсь, вылететь назначался в Москву, вчера. Вылет был - но сегодня, и не в Москву, нет... - Он взглянул на часы. - Что, думали, вы звоните нам и мы бегаем, а они нас пасут? Ошиблись. Урки есть урки.
- Маркин, - давил я, - должен знать. Я скажу ему, позже. Я хочу помирить их; мне выпал случай... И о Бухаеве. Был боксёр, нынче деятель. Я подслушал, как силовик его - хам - болтал. Состоялся обмен: мол, Чапово подбирает Бухай; а в Митрове он с Закваскиным травит Маркина, наезжая на бизнес, как выражаются. Вот такой план... Что же, помог Бухай?
Мутин хохлился. - Разнесли завод, как и в Чапово. Ситуация... - Он мотнул плечом (я увидел чернь рукоятки). - Но мы стараемся. Мы к Закваскину роем: где, с кем встречается; подкупили шестёрку... Он бандит-профи, он не играет. Ваш шаг не мудр - мирить... Вы лингвист? Я давно уже в органах... Примирение? Это мразь. Дружба с ними не дружба. Их бы... Давить их... - Смуглый, у блюдца, палец подёрнулся; Мутин сжал кулак.
- А, пальба! - возгласил я. - Действие силой! Роете? подкупаете люд Закваскина? Вы у Маркина с целью; он подбивает вас на врагов. Решились? Но вы же профи, вы понимаете: сколь ни есть вас... А, будем честными, вас не может быть много: вы и сам Маркин, вот и вся группа. Этого мало. Новых наймёте? Но тогда вам и их убрать. Вы на это способны? Станете урками? Вряд ли. И, в результате, вас будет двое; их же десятки, этих бандитов. Всё это значит, вы безрассудны. Вас уничтожат. Точно клопов, Андрей.
