Русология (СИ) - Оболенский Игорь Викторович (книги онлайн полностью .txt) 📗
- Хренота... - бормотал он. - Не понимаю!
- Я вас постиг, - я гнул. - Вам несносно всё то, что властно или богато, но что, по-вашему, недостойно. Высите принципы, дескать, вы это то, чем и нужно быть? Мните, век, где вы лузер, ложен, а вот эпоха, где вы гэбист, чиста? Лишь Магот виной? - Я навис над ним. - Были вы и тогда нуль, пустошь с идеями. А когда вы зациклились при убийстве Магота - это в вас не 'филе', Андрей, а словесный запор был от несварения лживых смыслов. Вы 'магот' не объявите. Не спасёте вы ни себя, ни догмы. Вы обезличитесь... но во благо. Ибо ваш случай - суд над 'сим миром' - есть суд над вами же, с тем в ряду, от чего вы и сýдите, от словес самых пакостных, от идейных. То есть убьёте вы не Закваскина, а себя вы убьёте, ибо мы все 'филе' в нашей сущности... Помогу вам, - начал я тише. - Спробуем способ, пусть он плоть портит. Ибо не всякая плоть жива: есть плоть мёртвая, сплошь условная, что не плоть уже, но мутант, как девка, ставшая Барби прытью хирургов, так что природного глаз один... Свалим слово, так или этак, слово всемирное! В слови тоже ведь всё в одном всем общее, - в вас, во мне и в Закваскине, - раз система. Я, Андрей, про цепную реакцию... - мне пришло вдруг, и я шагнул задумавшись. Я шёл к дому.
Он спросил: - В вас-то что, если мы одного с вами, как вы толкуете, поля ягоды?
Я смолчал, чтó наделал и для чего бьюсь с миром, где отыграл роль и не хочу суд слова, гнусь сотворившего. Мир как этика, мир как слово, мир как идеи и как законы - я против этого. Мне бы просто мир вне понятий, где я невинен, словно в элизии. 'Образ мира проходит', - это нам Савл изрек, ставший Павлом. Сей враль мне в помощь: ибо не мир пройдёт, но лишь образ, кой навлекли слова. Будет новый мир, и я трону детскую ножку этого мира, как все невинные, оттого что там нет уже не убий, нет смерти, и там жив первенец, - и я, значит, невинен там, где жив первенец. Раз нет слов - нет и образа. Нет законов - значит суда нет и преступления. Это здесь мне внушается, что он мёртв, мой сын. Смыслы вылгали, что он мёртв, как врали, что и евангельский Лазарь мёртв; а он жив ведь был, тот евангельский Лазарь! Снять декор и стащить флёр подлых трактовок мира словами - будет иной мир. Тьмы битых словом - там ходят живы. Там все живые бродят в тумане, кой вдруг рассеется! Образ минет - и жизнь проявится. Пену смыть - станет сущность.
Около дома я задержался. Мутин, нахохленный, руки в куртке, не унимался:
- Чётко вы про цепную реакцию. Где-то в Сербии убивают всяких кронпринцев - вот и Октябрь вам... После конец его... После мой пустяк, мой Магот был... После был Ельцин... Слово мир строит и разрушает. Но вы не правы. Вы возражаете сам себе. Я что, плоть убью? Так я сожран, сами сказали. Сожраны словом! А если сожраны, я убью только видимость, лишь словá, в чём мы ходим как люди. Стало быть, плоть убить можно запросто: там всё сожрано. Все мы сожраны, - повторял он, - тем вашим логосом! Водкой ссут, срут икрой, сто желудков, двести потребностей!! Рожи корчат - а их и нет всех! Сожраны! Сплошь условные академика Павлова! И такие нас давят?! - Мутин ругнулся. - Нет, мы убьём их... Вы осторожнее. Я пойду, поищу 'жучков', вдруг пасут?
Он исчез стремглав.
В общем, опыт у нас, трёх, есть. Я убил, пусть не прямо. А Марка - прямо. И Мутин - тоже... Есть опыт. Но! нужно новое: убивать вовне слова, дабы избегнуть факт, что творим мы по слову. Надо вне слов убить, без суда всякой этики; так, казнь в истине. Не умыслить смерть, но убить без намерений, без резонов и умыслов, вовне слов то бишь. Вроде как ураган - стихийно, сделал не ведам... Да, бессознательно!.. Но не прежде, чем я Закваскина сведу с Маркой. Вдруг образуется? Марке честь, Мутин сбросит 'магота'; мне ж, словоборному, к битвам хватит и слов, образующих 'мир сей'. Я буду - их свергать, ибо цель моя в бытии вне слов... Мне б понять: весь Закваскин условен? весь ли он сожран, так что ни донного, ни живого в нём, а лишь знак один?.. Впрочем, это приватное, для себя. Я - ладно; что мне с Закваскиным? А застрельщик наш, Марка? С чем он? Вдруг, избранный современной эпохи, губит 'хеттеев, и хананеев, и амореев', как лейтенантика? Как вернуть его из лжи в правду, чтоб не возникло новых добавок к ханжеской библии, где он внук Авраама сего дня в битве с 'ходящими не по слову'?
Хватит о Марке. Мне бы себя спасти. Как - не нужно знать. Воспрещается. Всё должно быть само... Ага! Надо мозг заспать, словно мать дитя; или как нога нечувствительно давит блошек. О, тут грань тонкая между ложным и истинным! Будь тут смыслы - и ты не воин, бьющийся с словью, а просто урка, клавший на всё, мол, и, мол, природный; но только этого, - Мутин прав, - в урках нет; в них царит дух Писания в плане битв за рабов, скот, сикли. То есть чем дальше - тем трупней общество, уголовней, ибо стяжание есть святая цель, пробиблейская, вот к той цели и прут... У друзей моих не по истине: у них мысль как раз убиения, чтоб крепить себя словных: Мутина как гэбиста, Маркина с правом избранных. Трудно... Но я предчувствовал, что проблему решу, сбив логику, уводящую в библию, не даваясь в разубранный, в лживых 'лилиях кольми паче', гробик евангелий, из какого не выбраться; ведь устав попадания - ословление на все сто. Мне б - в истину!
Кроме Мутина, уходящего в мрак (Великого Четверга иль Пятницы?), я заметил за 'нивой' чью-то 'газельку' с тульским госномером. Лифт полз вверх... там - Магнатик в красном пуловере, висшем юбкой, с стриженной, в тёмном ёршике, головою рахитика. Он, в манер скифской бабы, был монументным; но вот лицо в щеках, сжавших нос и крививших рот купидона, чудилось клоунским, в том числе из-за оспин, тёмных, бугорчатых. Из карманов бесформенных толстых брючин он, вынув руку, дал её, комментируя: - Приглашал? И я тут... Знакомились с Береникой Сергевной... - Он кивнул на рояль. - Играла... Видел 'газель' мою, Пал Михалыч?
Я раздевался.
- Примешь, нет? Я - торговлю начать в Москве. Мясом... Там тебе вырезка. - Он, сказав, на ногах-ступах двинулся в кухню, где, обнаружилось, пил свой чай из подобия пиалы. - Я корень пью. Мне пользительно. - И он сел, так что стул под ним скрипнул. - Пил, рояль слушал. Вышел - тут ты, смотрю.
Помню, в Квасовке он был хватким, но дружелюбным. Нынче мне важно, чтó он есть в логосе: не вошёл ли с ним, с туляком сим, тот, кто скрывался в девке и в Шмыгове?
Я вдруг нужен, стоило вякнуть, рыпнуться в логике и в порядке вещей по ней! Бог следил мои муки - и вдруг суёт себя, шлёт апостолов! Вдруг и в этом он, чтоб продолжить дискуссию... А я чувствую, что заплáчу, что я иссяк вконец и хочу только выяснить, днесь четверг иль пятница-то, в конце концов?! И - молчать хочу. Ибо понял, как гость прихлёбывал: смерть, рождение etc. объявлено, а без слов их и нет... Есть, есть они!!! - воет логика... что гребёт - ха! - вилами воду, ибо на деле все смыслы лживы. Мальчиком я был верен хрущёвщине под романтику коммунизма с вылетом в космос; юношей я обязан был впитывать вековую муть слова в книжной культурщине; зрелым должен был умножать слова - а начав бой со словным, то есть сменив 'свет' логоса на, логически, тьму, я обязан был сдохнуть. Так бы и было, если бы не последний день, не сегодняшний. Ибо как я постиг суть слова - вмиг бог прилип ко мне в разных модусах. Окажись, что он нанял Магнатика, обнаружь я в том слово (о, мне легко отличить соблазн, будь бог кроток, и злые догмы, будь агрессивен), я прогоню его. Неспроста визит в триста вёрст в межсезонье. Он сказал: 'приглашал' его? Дескать, он ко мне гостем, а я терпи, так?
- Что, решил, мы раздружимся? - начал я. - Оттого спешил?
Он явил свои гнутые вовнутрь зубы. - Дружбу чтоб укрепить... Шучу.
- До тебя здесь шутили, не получилось... Всё-таки, отчего ты здесь?
Он затряс щёки смехом. - Просьба есть, Пал Михалыч: не говори жене, Беренике Сергевне, что - Битюков я. Пусть я Магнатик. Я без того битюг... - он резвился. - Знаешь ведь, как в России-то.
- А конкретнее?
