Русология (СИ) - Оболенский Игорь Викторович (книги онлайн полностью .txt) 📗
- Ты бы помог мне: зарегистрировать мой участок.
- Нет, брат. Не выйдет. Он скупил земли... Всё, тебя нету. Есть лишь Закваскин. Он теперь думает за нас всех. Продай дом, так будет лучше...
- Здесь не один дом. Здесь родовое гнездо, - прервал я. - Это как жизнь предать... Ты понятий не хочешь? Но ты и сам знак. Ладишь свой знак спасти? Я давлю их, все знаки, ибо здесь мальчик и изначальное, - излагал я. - Нет, не уеду. Я буду биться. Пусть врут, что тщетно, что дважды два есть четыре и, мол, два дня дышать... Но в агонии, может, дело и выйдет. Смерть есть пик лжи, апогей её. А где ложь в апогее - там знаки сякнут, там жизнь стартует... Но ты не слушай, это я так. Я жизнь провёл с этой словью, а понял знаешь что? Некто в библии спорил с логосом, - с дважды два будет столько-то, - и подох, пень. Спорить не надо, а надо кукиш этому логосу! плюнуть логосу в морду! Заумь сильнее идей... Не болеет Закваскин?
- Спрашивал, - усмехнулся Магнатик. - Спрашивал. Покушались там на него в Москве. Вроде химией, потому и не вышло. Он теперь бешеный ходит, красный. Пикни что - и убьёт.
- Ты б сам его...
- Нет, я добрый.
По возвращении я попал к себе с юга, с нижней дороги, а грохотливая фура - с верхней, что мной накатана и какую Магнатик рыл в снегах мне на тракторе. Фура въехала через сад - мой сад... его не было. Колеи меж пней уводили к горе кирпичей, труб, блоков подле сердитого старика с клюкой и в папахе (кто, помню, спорил, что он мне продал дом на трёх сотках, а не участок). Старый Закваскин... Да: по свидетельству, мне лишь двадцать три сотки; и даже метры у дома могут быть не мои. Почувствовав, что сейчас ложь засыплет их, изначальное и иззябшего мальчика, я пошёл к Заговееву, что стоял близ Закваскина и кричал в своей мятой продранной шапке, в ватнике, в ватных старых штанах и в валенках, с топором в руке. Оппонент, поводя клюкой, наблюдал из-под супленной светлой брови, скрытой папахой. Рядом - качки толпой и Серёня с Виталей в их адидасах.
- Дак, Николашка, ты в огород мой?! Мне унавоживать и пахать вот-вот! И соседу споганил сад! Будь вы разбогатеи, вы уголовные! Тут не ваше! В Флавске я... Есть закон на вас! А трубу ты утаскивай, не то вдарю! - Он взнёс оружие. - Ты там будь хоть министр - тут я! У меня тут гектар законный! А ты не смей, я с орденом!.. Дровяные дворяне, тьфу! Основатели... Ну, трубу тягай!! - Углядев меня, Заговеев воззвал: - Михайлович! Эти ездиют сквозь тебя и строют! Я тут воняю им удобрением, у них будет хотель, я - сматывай... Меня немец стрелял в войну! Также Марья тут! - Он, бранясь, захромал вдруг к трубам.
- Глот беспорточный! - бросил Закваскин и заявил мне: - Глянь, сосед, - стройка. Как потеплеет - роем фундамент. Что бузить? Тут масштаб у нас на район, на область. Нам тут отель дай; жить будут немцы. Подь-ка за паспортом, я тебя к Зимоходову, что ты продал мне...
Заговеев стал бить по трубам. Враг всколыхнулся. И мы стояли друг против друга... Странный класс существует в лжи - класс охранников с пистолетами, автоматами, ружьями и ножами, зырящих в 'тéлеки', мнущих чтиво, давящих жвачку слов о футболе, женщинах, олигархах, о метких выстрелах и работах, где можно сходно быть при оружии, спать, трепаться, жрать и почитывать всё дежурство - но иметь больше денег и больше власти. Это отребье едет на службы и, в электричках либо в метро, позёвывает, чтоб додрёмывать в офисах, в вестибюлях, при въездо-выездах, на складах, в коридорах, на проходных и в будках. Всё у них спит внутри, чтоб в час 'ч' пробудиться и показать себя: дёргают спусковые крючки, бьют битами, кулаками, брызгают с газ-баллончиков, режут... А получив за труд, засыпают. В них нет привязанностей ни к чему, лишь к деньгам, и нет иных страстей - только бить да терзать. Расправа их основной инстинкт. Ради этого они жрут, спят, мнут детективы, холят оружие - только б, стрельнув, явить себя из своей бледной серости.
Их Серёня кружил близ нас, рыхловатый, гнилой. Заговеев повёл топор. Кто-то выхватил пистолет.
- Цыц! - Старший Закваскин смотрел на нас, будто мы два козла. Я вспомнил, как после маркиного эксцесса он посоветовал нас в 'лесок свезти'. - Гришка, пьянь! - назидал он, сдвинув папаху. - Как ты жрал водку, так балдой сдохнешь.
- Ты, пёс, трубу мне?! - нёс Заговеев с пьяным лицом. - Тут Марья! И, пёс, закон есть! Мой тут участок!
Щерясь, Закваскин рыл клюкой землю. - Экий курлыпа! Как вдруг тут Марья? Кликну милицию, что трубу разбил. Тут труба - как ты весь с твоим мерином стоит! Тут, пьянь, моя земля. Корешок твой всё понял и не бузит, глянь... Слышал, Рожанский? Твой черёд дом продать.
Я молчал.
Придержав клюку локтем, старый Закваскин высморкал ноздри и грозно буркнул: - Мы не обидим, хоть твой дружок пулял. А залупишься - шиш тебе. Землемер придёт мерить, где тут моё, где ваше. Ты, Гришка, тоже... Этот гектар твой - как он под стройкой? Мне коммунизм гнёшь?! Всё твоё - вниз, в лог, на хер! Мне, как страдавшему от партийных и как потомку, кто основали, тут три гектара. Дуй, пьянь, в Мансарово, там пей... Всех с первым мая! - И он пошёл прочь, видный папахой. Следом юнцы с качками шли в дом Закваскина травяным длинным клином, бывшим границей между дворами... Ветхий шалаш вблизи вдруг напомнил мне архетип.
- Я думал, - вёл Заговеев, - раз тут моя земля, Марье лучше, чем под Закваскиным на их кладбище. Прибежит с фермы, выполет грядку или польёт что... - Он топором ткнул в трубы. - Марья-то умерла... Все померли! Лишь Закваскины - а они не с той жизни, не из несоветской... Я разве против? Я про советских - были едины: фрицев мы били, ну, целина ещё, космос, Братск и Магнитка... Там оно, наше, и что любили мы: Марья, я и Надёна, с кем мы здоровкались, помнишь, как то крыльцо везли... А Закваскин врёт: с первым мая! - но он куражится, не его было время. Счас его время, чтоб на ворованное - дом немцам, кто меня стукали в сорок третьем; тут были, немцы-то, я малой был... - Он слабо пнул трубу. - Потерпеть бы! Социализм крепить! Врут, в религии правда... Дак мы, советские, церкви рушили, чтобы Бога спасти с церквей, чтобы Бога к нам в жизнь! Им надо, чтоб Он в тюрьме сидел в ихней церкви. Коль в церквах пусто - значит Бог всюду и на свободе. Что Ему в церкви? Он ведь живой Бог. В церкви все службы - Богу неволя. Службы - словам, не Богу. Как у богатых? Я церковь строю - значит, и Бог мой, я вот не дам - Бог меньше; я вот на службах выдам про Бога, что мне удобно, и все поверят, так как моя власть... Церкви порушить - Бога избавить. Богу наш мат был - лучше акафиста. Бог - не в нотах; Бог в соловьях пел... Бога в тюрьму чтоб - вновь церкви стоят. Так ведь, Михайлович? - Заговеев вздохнул в слезах. - Бога в церкву - чтобы Он гадствам их не мешался? Я тут сыздетства, тут от отца рождён... А пёс гнать меня?!
Он швырнул топор прямо в трубы (знай, что под трубами не Мария, он обезумел бы) и пошёл к избе. Я следил, как, надев пиджак с орденом, во дворе он впряг мерина в небольшую телегу. Нижней дорогой прибыл с шестёрками и с клюкою Закваскин и у плетня стал буркать:
- Ты, Гришка, шуточки шутишь? Я вас с Рожанским... Слышишь, пьянь?
В перепойной трясучке, не отвечая, тот влез в телегу. - Эта, Михайлович, едем в Флавск! К прокурору мы... Расскажу, как он провод крал, этот самый герой наш, как домá грабил. Чтоб он в отсидку, а не хотель копать! - Заговеев тряхнул вожжой. - Этот пёс тут не главный!
Тронулись, но Закваскин шагнул к нам. - Гришка... - он супился из-под края папахи. - Скор ты врать... - Он кивнул вдруг Серёне с Виталей, и те ушли.
- Ходь, каряй, ходь!! - Заговеев мотнул вожжой.
Но Закваскин держал оглоблю.
- Пёс, уйди!
- По-соседски бы! - звал Закваскин, двигаясь рядом. - Шутки шутить нельзя? Уберём мы те трубы. Чтоб я сосед подвёл? - Он поглядывал вдаль. - Что злишься, пьянь? Опохмел не тот? Водки дать?.. - Он отстал вдруг.
- Я счас шутю тут! - нёс Заговеев и погонял в разлог. - Он мне водку, будто пьянчуге... Вор чтоб командовал?!
