Русология (СИ) - Оболенский Игорь Викторович (книги онлайн полностью .txt) 📗
Я смотрел, как Закваскин шагал вослед.
Громыхая телегой, мы из разлога взмыли к Тенявино. Заговеев снял шапку и ею вытер лоб. - Доброезжий мой мерин, но сильно нервный... Водку мне... В Флавске есть ещё люди... а не хотель ему... Власть сменяли, и что дала она? Главно - нужным быть. Счас плевать, кто ты есть; хоть сдохни. Вроде как скот - мужик. А была власть такая, что и душе дала; без неё одна тьма, лишь вкалывай. Прежде я всей душой жил, друг мой Михайлович! Как в газетах-то было? ты, народ, главный, всё тебе! Так и нужно. Жизнь ведь несладкая - труд сплошной. Он затем и народ, что трудится. Власть советская... Смысл в ей был! Вроде, я, мужик, - миру делаю: хлеб ращу или БАМ. И космос... Счас ковыряюсь. И их кривляк смотрю. Счас - рубли давай. А не думают, что мне нужно не как скоту... Смысла дай мне, что нужен! Нас власть советская... За прогресс всего мира я здесь копал в грязи! Мне та гордость, что я никто - а нужен. Или репрессии - тоже, вроде, не как счас, что тебя нету, - а вроде нужен для исправления. Как бы ты не никто, а - всё. Даже если дурной ты был, о тебе вся забота... Смысла дай, что я есть ради пользы! - вдруг распалился он. - Кто без смысла я? Человек?! Нет, мерин! Смысла дай, что я мал - а весь мир держу и что трактор мой вслед Гагарину! А мне этот вор застит, что только рубль счас... Бегай-ка!! - взгрел он мерина.
Ехали по-над яром... Слева Тенявино шло безлюдным дачным концом... Вот дом проплыл, двери настежь, значит ограблен... Ишь, Заговеев... Смысл ему... Не поймёт, что не смысл благ. Я-то постиг... А толку? Где гибель логоса?.. Это всё, что успел я подумать, глядя в блеск вод внизу... Крик, дичайший крик... и рывок... Я сорвался в яр... Близ - Серёня с Виталей и, в лёт, телега... Я - подле тальника; метр до речки. Мерин ржал с выгнутым вкось хребтом в воде. Заговеев был мёртвый, рядом бутылка. Я потянул его... Подошла тень в папахе.
- Всё, карачун козлу! - бесновался Серёня (или Виталя).
- Дуйте в милицию. Мне Саидова... Уголовка тут! - затряслась клюка. - Гришка, дурень... Сколько раз велено, чтоб не пил, пьянь.
Я разом вспомнил, как он мирился-де и хватал за оглоблю... Он и за нами шёл, точно знал всё... И плюс бутылка... а её не было. И ещё этот крик...
Убийство? Да, несомненно... Рядом, чуть выше по этой Лохне, за ивняками, мой бедный мальчик и изначальное. Здесь же - гибельный ложный мир...
Саидов. Вместе со 'скорой'. Он меня спрашивал, в 'састаянии вы атветить?'. Да, в состоянии. Как мы 'ехалы'?.. Но Закваскин встрял, что поехали 'после труб', разбив их. Чин, решив: 'Спьяну', - слушал свидетелей.
- Мы шли к дядьке... Этот навстречу, сильно бухой был... и из горлá пил. И повернул в яр... и с ним жердяй вниз...
- Мерина пристрелите, - я их упрашивал.
- Заговей был бухой! - все врали.
Чин спросил: - Николай Фёдорыч, вы здэсь как?
- Так, что я его с малу знал... - Тот поправил папаху. - Водку пил. Тракторист был с хоть орденом, а летал в Лохну пьяный... Как не быть? Человеки живые, бок о бок жили. Ноги не ходят, а вот припёрся. Он утром трубы бил мне с подельником. Я им: на хер так? Хотя в морду бы лучше; трубы побили. Дело серьёзное. Трубы что? Флавск расти будет - трубы. Этим оболтусам, - он кивнул юнцам, - с труб работа. Как обновим завод, ты и сам, майор, в подполковники. Вот что трубы... Эти по пьяни в Флавск за водярой; едут и валятся. Я - в милиции да больниции. Длинный - тоже сосед мне, но прибылой, с Москвы. Он мне что, хоть и трубы бил: Гришку жаль... - он насупился. - Сын у Гришки. Вам сообщить бы...
Чин постоял.
- Что скажетэ? - это мне вопрос.
- Что бутылку подкинули. И нам крикнули, чтоб коня пугнуть.
- Ест свидэтели? - посуровел Саидов.
Но я молчал в ответ.
Я ведь истина; у нас разные с ним наречия. Для меня сей мир с детства чужд, с пор какого-то мальчика лет 'семи с половиною', мной убитого, как мне часто мерещится, от которого сталось, что я постиг секрет бытия, как пафосно мировой фарс кличут. Что б ни сказал я - тщетно. Чин в крепких связях, кои дают ему сикли, скот и рабов как статус. Раз я мешаю - значит, враждебен, значит, ненадобен. Я и раньше знал: словом слов не осилить. Тщился открыться Марке и Нике, да и всем прочим - но, видно, зряшно. Я побеждён; я дохну; срок прикусить язык.
- Паспарт дайте мнэ?
Под полуденным солнцем, в грязных пожухлых высохших травах лохненской поймы, под крик мерина в речке, - битва. Стоит быть против, как я немедленно слову - в пасть.
- Так... - чин читал паспорт. - Пэ эМ Квашнын, Масква... С вас ущерб гражданыну Закваскину; пилы водку; был съезд в авраг, смерть спутника. Ясна? Что будэм делать? Будэм сажать вас?
- Мерин страдает.
Чин смотрел на Закваскина.
- Без претензиев, - произнёс тот. - Бог простит. Человеки мы. За ущерб сын покойного должен... Этот Квашнин пусть ехает и в Москве вредит. Нет претензиев. Он учёный и понял всё.
- Пратакол вот.
Чин дал мне бланки. Спрятав подписанное, достал 'ПМ'. Зло казалось терпимым до смерти мерина... Сходно рай пал, чтобы взамен взрос ад. Я плакал.
- Ну, и коня мне, - вёл старик. - Компенсация мне, за трубы, этой кониной. Сыну подарок - битые трубы. Завтра приедет... Что, сосед, понял? Лишний ты. Всё, подачничал... Николай Николаич вернётся, даст за дом, и вали к херам, - назидал он.
И их не стало...
Я брёл у речки вдоль пыльных тальников. Воды тихо журчали, хлюпалась выдра. Солнце слепило, но я заметил, что надоедливый голый свет как скис; норд сбился, часто мотался с юга на запад. Что-то готовилось... Факт, что шёл я у речки, а не дорогой, важен был. Все дороги что, в Рим? В умышленность! Бездорожье же - в истину. Оттого и Россия сплошь без дорог всегда; оттого дураки мы всем. Мы те самые Августина surgunt indocti rapiunt caelum ...
Вот, здесь мой мальчик, - здесь, где лишь дни назад я, в снегах под ракитой, с ним разговаривал... Я не мог признать место. Стёкла, бутылки, пластик, обёртки; тальник повытоптан, а ракита обуглена... Я, смочив платок, тёр пятно, чтоб открыть текст Митя и Папа. Но его не было... Я ушёл в избу. Мгла росла, и я чувствовал: всё на мне сошлось и случится всё ранее, чем сожрёт меня рак. Здесь схватятся морок с истиной.
XX Авраам
Я сидел в избе. Яркий луч - и опять тьма. В левом углу, в иконном, встала фигура вроде как в куколе. Что, Серёня (Виталя) с целью убить меня? Нет, шваль действует не сама, но в слове, но по понятиям и идеям, то есть по промыслу.
- Я Аврам-Авраам, раб. Я пастырь множеств и, одновременно, Саваоф и Иегова, Адонай и Христос. Зови Меня Авраам. - Он дрогнул и изошёл вблизи. - Логос - Мой инструмент.
Он сел за стол (я напротив). Нас закружило.
- Прав ты, раб! Нет ни времени, ни пространства, - рек он. - Есть - был давно! - рай как истина. Я решил создать Мой мир. Ты не единственный, кто вник в это. Но не тебе, шум, портить речь! - Уяснив, что мне маетно, он смеялся. - Мучишься? А восстал на проект, всем нужный и воспеваемый мудрецами?
- Я не желаю! - гнул я. - Я истина!
- Ты не истина... - Так сказав, он повлёк стол к себе, как скатерть. - Был словный - им и останешься, не как брат твой, спасшийся в дебилизм... Мнишь, вольным стал? О, вся роль твоя, чтоб, отлитый по слову, ты играл в словоборца, да и подохнул! - И он качнул стол, вновь ставший ровным. - Ты был не первый, вникнувший, что проклятые мировые вопросы - явно от слова, не от природы или инстинктов. Думаешь, вне слов рай? Действительно, вне слов истинней. - Он смеялся. - Впрямь много истинней! Но туда пути нет. Вам - всем - не уйти от слов. Вы пожизненно ряд глоссария, строки текста и части слова. Вы - то, что сказано. Вы - словá. Где их нет - там и вас нет; там протоплазма... Я дозволяю, раб, описать Меня. Опиши, как ты бился с логосом-словом, то есть с законом, нормой, идеей, мировоззрением, типом мысли, всею культурой! - он усмехнулся. - Как ты опишешь - то, чего не было и что было лишь хаос, станет условным и Я простру над ним Свою власть!
