Рота - Подопригора Борис (читаем книги онлайн TXT) 📗

Так вот, к моменту визита Масхадова, а случился он в 1999 году, формального главы села в Рошни Юрте не было уже семь лет. Обязанности его исполнял некий двадцатипятилетний ханыжного вида субъект, занесенный сюда ветром революции. Этот хмырь (по слухам – недоучившийся в бухарском медресе кадий) целыми днями тренировался в стрельбе из всех видов оружия, включая гранатометы, баловался травкой и иногда воровал кур. Перед открытием митинга он как мог отрапортовал Масхадову:

– Хозяин, все – чики, базара нет!

Масхадова аж перекосило всего – он ведь был уже «дивизионным генералом, президентом Ичкерии, председателем верховной меджлис уль шуры и эмиром всех муджахедов»… Эффектный вышел рапорт, особенно если учесть то обстоятельство, что Масхадову только что пожаловались селяне на «комиссара революции», у которого никак не получалось открыть в Рошни Юрте базар… Видимо, гримасу президента Ичкерии несостоявшийся кадий воспринял неправильно, потому что тут же, на глазах у всей делегации, стал намекать Масхадову на подтверждение какого то своего воинского звания, неизвестно кем и за что присвоенного. «Эмир всех муджахедов» рявкнул в сердцах, и хмыря в селе больше никогда не видели… А Султан крутился поблизости – бывший советский полковник [4] не мог не отметить орденоносца и ударника коммунистического труда, тем более похожего на самого Дудаева. Тут же Султана второй раз за его жизнь назначили «председателем совета ветеранов всех войн», а через пару дней пришел указ о назначении его главой сельской администрации «с кооптированием в парламент Ичкерии».

Разумеется, никаких свидетельств особой антифедеральной и уж тем более террористической деятельности Султана на посту масхадовского «полпреда» не было. Более того – прибытие первого за вторую войну федерального десанта глава администрации встретил сохранившимися в сельсовете кумачовыми транспарантами «Миру – мир!» и «Да здравствует советский народ – строитель коммунизма!», правда, на втором транспаранте слова «советский» и «коммунизма» он задрапировал пестрым ситцем.

Уже на второй день после прибытия десантников Султан привел к Самохвалову заметно одичавшего (не в горах ли?) человека неопределенного возраста. Представил своим родственником. «Родственник» заявил, что ищет встречи с сотрудником КГБ. А опера направленца в роте как раз не было: Алексеич, так по простому звали этого интеллигентного капитана, находился на очередной «реализации». Тогда одичавший родственник, посопев, предъявил Самохвалову сразу два удостоверения: одно – прапорщика КГБ СССР и второе – сотрудника департамента шариатской госбезопасности Ичкерии. «Дважды гэбист» Умар попросил Самохвалова походатайствовать, чтобы ему зачли девять лет службы в ДШГБ и вернули в федеральные органы. Совершенно охреневшему от такого расклада Самосвалу бывший прапор пояснил, что он, как был начальником стрельбища при советской власти, так им и остался в дудаевско масхадовские времена, то есть ведал исключительно мишенями и патронами.

Самохвалов долго чесал «репу», не зная, как поступить с Умаром – то ли отпустить домой, то ли задержать как «дэшэгэбиста», то есть «злейшего врага конституционного строя». По счастью, в тот же вечер вернулся Алексеич, с ним и отправили от греха Умара. Больше его в селе, конечно, не видели. Султан, однако, никаких претензий Самохвалову не выказывал, по крайней мере внешне…

Самосвал «чистил» село с периодичностью обнаружения фугасов, и каждый раз находилось что нибудь из оружия. Султан, конечно, крутился, как уж, но должностью дорожил и потому иногда сдавал сам «найденный его людьми» старый карабин или моток проволоки «для изготовления радиоуправляемых фугасов». Фактически он обменивал это барахло на дизтопливо или что нибудь из стройматериалов. А однажды он даже пригласил «товарищей офицеров» на свой день рождения. Причем в качестве гарантии их полной безопасности привез на заднем сиденье своего велосипеда десятилетнего племянника – вроде как заложника. Испуганного мальчишку накормили в ротной столовой, подарили значок и отпустили.

А на день рождения к Султану съездил замкомроты капитан Числов – подарил комплект зимнего обмундирования. А что? Как никак, а все таки местная власть – надо уважать…

Новое место, несмотря на противоречивые сведения из штаба группировки о будущем «гарнизона», Самохвалов обживал всерьез. Едва палатки расставили – начали воздвигать каменное заграждение. С пинками и подзатыльниками управились к исходу третьих суток. Майор ни от кого не скрывал, что не знает «лучшего замполита, чем черенок лопаты». На четвертый день из ящиков из под боеприпасов возвели сортир и КПП. На пятый – установили флаг. За следующую неделю построили камбуз и приступили к бане, напутствуемые ротным:

– …Чтоб не халупа была, японский городовой, а с вензелями, ебенц!

Лютый матерщинник, Самохвалов больше всего любил поминать именно «японского городового», особенно когда объяснял популярно подчиненным, в чем, собственно, видел их недостатки. А какая же стройка без недостатков? Особенно если учесть, что боевых рейдов и зачисток никто не отменял… Но Самосвал был из тех, кто при любых раскладах мог за неделю любое, даже временное, пристанище, превратить в крепость времен Ричарда Львиное Сердце – и притом непременно с баней. По поводу обязательности бани – это сказывался в майоре трехлетний афганский опыт, там то баня была просто священным понятием, культовым местом. Банями там друг перед другом хвастались командиры частей так, как потом «новые русские» будут «понтоваться» «мерседесами» и «хаммерами»…

А в Афган Самохвалов попал сначала на срочную, дослужился до старшины, через полтора года вернулся в Лашкаргах (часто именовавшийся Ложкаревкой) уже прапором. Был старшиной роты, потом – командиром взвода. Мужик недюжинной силы и отваги, он однажды километров десять пер на себе двух раненых – одного привязал за плечами, а второго нес на руках, как ребенка. Посылали ему на орден, но… Видать, происхождением не вышел, о чем сам Самосвал говорил кратко: «Дед, отец и старшие братья спились, а я вот – стал десантником». В Афгане же Самохвалов нашел себе и жену – питерскую разведенку, окончившую СанГиг и добившуюся направления в Афган. Формально она даже имела право получить звание старшего лейтенанта медицинской службы. Оставляли ее в кабульском госпитале, но она сама напросилась к десантникам. Ее там разместили в спешно сбитом из ДСП закутке общей казармы. Когда однажды кто то из офицеров постучался к ней после программы «Время», она сначала не отвечала, а потом шарахнула из автомата на полметра повыше дверного косяка – для стимулирования нравственного начала у товарищей по оружию.

Разное про нее говорили, якобы она даже каких то духов расстреливала… Как бы там ни было, а в Союз прапорщик Самохвалов вернулся с ней и с двумя медалями «За боевые заслуги». В двадцать девять лет он сдал экстерном экзамены за училище – получил лейтенантские погоны. Самосвал прошел чуть ли не все мыслимые горячие точки. Это именно он в разгар бакинских событий, отвечая на какой то вопрос маршала Язова, добавил:

– Если будем жевать сопли, то маршалом вы, товарищ министр обороны, может, и останетесь, но уже не Советского Союза!..

Дмитрий Тимофеевич побледнел, побагровел, а потом рявкнул:

– Вон отсюда, наглец!!

Но когда кто то расторопный заблажил: «Чей это? Разобраться!!» – маршал хмуро буркнул:

– Отставить… Старлей прав…

У такого боевого командира, бессребреника и знавшего службу с азов, которого подчиненные боялись, как огня, а начальство уважало за бесхитростность, – и атмосфера в роте была здоровой. При всей незатейливости и однообразности будней обитателей бугорка там всегда раздавались мат и смех. А понимающие люди знают, что мат и смех на войне – это показатель душевного здоровья и признак уверенности в грядущей победе…

После подъема на зарядку Самохвалов выводил роту сам – кросс по селу с голыми торсами – нехай местные смотрят на мускулы и вообще… привыкают. Да и перед редкими женщинами покрасоваться можно. Самохвалов сначала всегда бежал впереди, шокируя мусульманское население откровенностью татуировок – одну, которая на руке, он даже обвязывал банданой.