Жвачка и спагетти - Эксбрайя Шарль (серия книг .txt) 📗

Шарль Эксбрайя

Жвачка и спагетти

Глава I

Сайрус А. Вильям Лекок очень гордился тем, что родился в Бостоне (Массачусетс) от родителей, также уроженцев Бостона, откуда семья никогда не переселялась. Не менее гордился он тем важным обстоятельством, что у его матери (урожденной Бэрд из банкирского дома "Бзрд и Уоррен") в родне по материнской линии была двоюродная бабка, невестка которой происходила от одного из переселенцев с "Мэйфлауэра", вследствие чего Лекоки принадлежали, хоть и не по крови, к бостонской аристократии. Более того, Сайрус А. Вильям с самого начала обучения в Гарвардском университете обнаружил незаурядные способности; пуританский дух, унаследованный от предков, отвращал его от собственно литературных занятий, но тем ярче он блистал в суровых дисциплинах Права. Достаточно богатый, чтобы не заботиться о заработке, Сайрус А. Вильям стремился только прославить семью Лекок. Это удавалось ему наилучшим образом. Как специалист по уголовному праву, он не раз участвовал в качестве эксперта в трудных процессах. В тридцать лет наш герой, высокий и белокурый, был олицетворением типа янки, столь ненавистного южанам.

Миссия Лекока еще не была выполнена. Слишком поглощенный юриспруденцией, он не имел времени позаботиться о создании собственного очага, но об этом подумали за него, и семейный совет, собравшийся в красивом жилище Лекоков, напомнил ему о его обязанностях и предписал по истечении нескольких месяцев вступить в брак с женщиной, которая с его помощью продолжит род, не имеющий права угаснуть. Этот срок Сайрус А. Вильям употребил на сравнительное изучение методов уголовной полиции в странах, которые считал более или менее цивилизованными. Так он побывал в Англии и там чувствовал себя, как дома /будучи родом из Массачусетса, где, как и в других частях Новой Англии, культивируются британские нравы/; остался недоволен Францией, жители которой, похоже, ничего не способны принимать всерьез, даже поиски преступников. Через Бельгию он только проехал, чтобы задержаться на несколько недель в Голландии, где завязал хорошие отношения с работниками уголовной полиции, во многом похожими на него; потом восхищался немецкими методами, замечательными своим ригоризмом. Сайрус А. Вильям покинул Испанию через несколько дней с полным ощущением, будто побывал в средневековья. Тогда он перенес свои исследования в Италию, чтобы после нее вернуться наконец в Бостон и написать обширное сочинение, для которого собрано столько материала и которое он положит в свадебную корзинку своей невесты, Валерии Пирсон, единственной дочери Мэтью Д. Овид Пирсона, принадлежавшей, благодаря своим текстильным фабрикам, к числу первых лиц в городе. Валерии не очень повезло с внешностью – ее можно было бы назвать дурнушкой, если бы изрядное приданое, блестящие перспективы, а особенно тот факт, что через своих кузенов она тоже была в родстве с потомками высадившихся с "Мэйфлауэра", не делали ее в пристрастных глазах Сайруса А. Вильяма прекраснее любой звезды Голливуда.

Случай – встреча в Париже и рекомендательное письмо, облегчающее его исследования, – привел Лекока в Верону. Прежде чем отправиться к высокому лицу, предупрежденному о его визите, Лекок счел долгом потратить несколько часов на осмотр древнего города, но исследования такого рода никоим образом его не интересовали. Римская базилика Сан-Дзено оставила его равнодушным, а пение в соборе делла Пиньята нагнало скуку. Города интересовали Сайруса А. Вильяма только в санитарном плане, и с самой своей высадки на старый континент он испытывал глубокое презрение к миру, в котором грязь казалась связующим началом. Мало-помалу исследовательская задача, взятая им на себя, изменила форму, и старая проповедническая закваска, унаследованная от предков, подмывала его просветить своими советами тех, кого он посещал, – настолько Сайрус А. Вильям был убежден, что никакая уголовная полиция не может соперничать с несравненной полицией США.

Анджело Алессандри, глава полицейской службы Вероны, работал со своим секретарем Эммануэле Бертоло, когда ему доложили о приходе Лекока. Он приказал впустить посетителя и принял его с той улыбчивой любезностью, которая является свойством очень древних народов, ничему уже не удивляющихся. Общение облегчалось тем, что Сайрус А. Вильям бегло говорил по-итальянски, изучив этот язык в Гарварде одновременно с французским. Американец выразил желание поработать с одним из местных следователей уголовной полиции – с тем, чтобы изучить их методы решения задач, которые ставит перед ними случай. Через четверть часа несколько ошарашенный Анджело Алессандри убедился, что гость питает честолюбивый замысел реорганизовать итальянскую полицию вообще и веронскую в частности. Собираясь в недалеком будущем в отставку и не желая оставлять за собой в наследство истории, чреватой неприятностями, Анджело сдержался и не послал подальше представительного англосакса, но понятия не имел, как от него отделаться, как вдруг Бертоло, догадавшись о его затруднениях, подмигнул и предложил почтительно и робко:

– Может быть, господин директор, вы могли бы направить синьора Лекока к комиссару Тарчинини?

Алессандри чуть не спросил секретаря, не рехнулся ли тот, потом соль шутки дошла до него, и он просиял:

– Замечательная мысль, Бертоло! Синьор Лекок, я прикреплю вас к комиссару Тарчинини, нашему лучшему следователю. Вид его может вас удивить, так как я сомневаюсь, чтобы ваши полицейские хоть сколько-нибудь походили на Тарчинини, но не судите по наружности. Этот парень дьявольски хитер, и я думаю, он лучше всех сможет ввести вас в курс дела.

Директор снял трубку, вызвал контору Тарчинини и предупредил, что направляет к нему американца с солидными рекомендациями и что тот будет находиться при комиссаре столько времени, сколько найдет нужным, чтоб составить мнение о работе веронской полиции. Тарчинини выразил свое восхищение, и Алессандри поручил посыльному проводить синьора Лекока к комиссару. Когда дверь за посетителем закрылась, Эммануэле Бертоло фыркнул:

– Если позволите такое вульгарное выражение, синьор директор, вот будет потеха!

– Позволю, синьор секретарь, тем более что вполне разделяю ваше мнение!

И оба разразились смехом, который, поскольку дело было в Италии, пробежал всю восходящую и нисходящую гамму без единой фальшивой ноты.

Войдя в контору Тарчинини, Лекок приостановился, спрашивая себя, не жертва ли он галлюцинации. Едва он переступил порог, как невысокий толстяк с курчавыми волосами, с торчащими нафабренными усами, с огромным перстнем с печаткой на правой руке, с кольцом, украшенным ярким камнем, на левой, одетый в изысканнейший черный костюм, строгость которого умерялась белизной пикейного жилета, обутый в ослепительные лакированные туфли с гетрами незапятнанной же белизны, в пышном галстуке, сколотом чудовищной подковой, на которой сверкали три-четыре жемчужины, и в тугом воротничке поспешно поднялся из-за конторки, чтобы кинуться к нему с распростертыми объятиями, хлопая по плечам, пожимая руки с таким волнением, восторгом, воодушевлением, что Сайрус А. Вильям испугался, как бы этот шут не вздумал его поцеловать. Холодным, строгим голосом бостонца, блюдущего британский этикет, он осведомился:

– Комиссар Тарчинини?

– Весь к вашим услугам! Для меня величайшая честь и радость принимать вас, предложить вам мою дружбу и торжественно заявить: вы можете во всем рассчитывать на вашего друга Тарчинини, который отдаст за вас жизнь, если в этом будет необходимость! Сигару?

– Спасибо, я не курю.

– Как, неужели? Мне говорили, что американцы эксцентричный народ, но... не курить! Как же вы коротаете время?

– Мы работаем, господин комиссар.

– Да; ведь я тоже работаю, но это не мешает мне курить! Ладно, в конце концов, дело вкуса, а? Садитесь, прошу вас!

Лекок был чуть ли не перенесен в кресло перед столом, а хозяин вернулся на свое место. Пока комиссар раскуривал сигару, американец пользуясь паузой, представился: