Следствие ведут дураки - Жмуриков Кондратий (читать книги без регистрации полные .TXT) 📗
Если бы его в этот момент видел Иван Саныч, то он, несомненно, умер бы от ужаса, потому что понял бы, что с ним имеют дело настоящие профессионалы: то, что проделал только что Али, Астахов видел только в американских боевиках, да и то полагал, что это сплошь компьютерные спецэффекты, сдобренные показательным каскадерским трюкачеством.
Луи Толстой, который успел отползти за дерево, видел прыжок Али, благо на пятачок, куда приземлился чеченофранцуз, падала полоса яркого света из гостиной; Луи, быть может, даже успел бы подстрелить прыгуна, если бы не вышеописанный «каскадерский трюк».
Но как против лома нет приема, так и против женской логики у мужчин не находится оружия: на Али, на которого не осмелился напасть вооруженный Луи Толстой, откуда-то сверху, с ветки яблони, свалилась Настя.
Взвизгнув, она вцепилась пальцами в голову оглушенного обломившимся суком Али и начала его мутузить, тыкая лицом в клумбу.
В то же самое время наверху, в гостиной, происходили не менее захватывающие события.
Жодле выскочил из нее и помчался вниз по лестнице, очевидно, не рискуя повторить прыжок Али, особенно если учесть, что портьера вспыхнула, как тополиный пух. Осип, который мутными глазами смотрел на верзилу, разливающего бензин и извлекающего из кармана зажигалку, вдруг уперся пальцами ног в пол и вскинулся что было сил; подлетев вместе с тяжеленным креслом, он со всего размаху напоролся на согбенного амбала, доливающего остатки бензина прямо на Ивана Саныча, и впечатался своим широким мясистым носом прямо в висок француза. Рот Осипа, таким образом, оказался прямо возле уха визави, и Моржов не замедлил впиться в этот хрящеватую ушную раковину своими лопатообразными желтыми зубами.
Знаменитый боксер Майк Тайсон, отведавший на вкус ухо не менее знаменитого Эвандера Холифилда, от зависти оросил бы ринг пересоленной бойцовской слезой, видь он этот великолепный маневр прикрученного к креслу Осипа. Любой судья немедленно засчитал бы нокаут несчастному французу, который почувствовал, каково было Чебурашке, когда к тому приходил ночевать пьяный крокодил Гена. А почувствовав, взвыл от боли во всю свою вольную парижскую глотку и попытался было отодрать от себя Моржова вместе с креслом.
Но тот не уступал и повис на ухе всей тяжестью своего дородного тела плюс вес упомянутой мебели.
Неудивительно, что ни француз, ни его несчастное ухо долго не выдержали. От дикой боли амбал разжал пальцы, и уже зажженная «Zippo» упала прямо на ковер, насквозь пропитанный бензином.
Пламя поднялось стеной. Встало в воздухе, как какая-то диковинная оранжевая поросль, стремительно заглушающая все остальные растения: коренастые пеньки столов и тумб, лианы занавесок и портьер, росток торшера и зеленоватый мох стареньких, немного выцветших, в полосочку, обоев. Огонь мгновенно охватил и француза, схватившегося за изуродованное ухо, и Осипа Моржова, и Ваню Астахова, который некоторое время с дурацким видом смотрел поверх пламени, верно, не чувствуя боли, а потом подпрыгнул на месте и крутанулся, как юла…
– Ко мне!.. – прохрипел Осип. Кресло упало на бок, и Осип только дрыгал повисшими в воздухе ногами, пытаясь освободиться. Огонь уже ожесточенно глодал веревки, которыми он был прикручен к креслу, но он вгрызался и в руки, обугливал одежду, рвал кожу болью. – Ко мне, Ванька! Пе-ре-режь!! Перережь веревку, вон ножницы на столе!!
Ваня прыгал на месте, стараясь сбить огонь со своих новых кожаных штанов приятного сиреневого цвета.
Впрочем, брюки уже не были сиреневыми, покрывшись пятнами, обуглившись и прожегшись в нескольких местах. Услышав крики Осипа, он мутно посмотрел на него, как будто не видел, и только повторный вопль Моржова, сдобренный щедрым черноземным пластом мата и утроенный болью, заставил его очнуться. Иван Саныч подскочил на месте, как горный козел, и, одним движением подхватив искомые ножницы, перерезал веревки и освободил Осипа.
Воя, тот вывалился из перевернутого кресла и, пытаясь сбить обожженными ладонями пламя с дымящегося и зияющего черными дырами замечательного оранжевого, совсем нового пиджака и столь же новых, столь же траченных огнем брюк, сделал несколько шагов…
…и навернулся через француза, который уже превратился в пылающий факел и уже не мог и надеяться сбить с себя пламя. Осип выкрикнул жуткое ругательство и попытался подняться и проползти к окну, через которое врывался ветер. Ветер еще больше разжигал пламя.
Осип схватился за что-то рукой и тут же дико заорал, потому что ему показалось, что ему выжгли на коже тавро раскаленным клеймом. Как меченому скоту.
Просто-напросто Моржов схватился рукой за раскалившуюся металлическую ручку окна.
Осип попытался подняться, но в этот момент увидел в метре от себя искаженную мукой и почему-то мокрую мордочку Ивана Саныча. От слез, подумал Осип, а слезами горю не по-мо-же… горю, горю…
– Горю-ю-ю!! Гори-и-им! – заорал Осип, чувствуя, что он попал в ад и черти уже тянут раскаленными крючьями кожу с него…
Конец.
Сорвалась с потолка люстра, а вслед за ней с ужасным грохотом обрушился и сам потолок, но за секунду до этого пол под ногами Ивана Саныча и Моржова, проеденный огнем, гаркнул что-то уничтожительное и разверз половицы.
Черная пустота под ногами взяла горе-«следователей Генпрокуратуры» и, кажется, не собиралась уже отдавать никому. Никому.
Настя подняла глаза и увидела, что из всех окон гостиной, где находились Осип и Иван Саныч, вырывается огонь. Над ее головой дернул ветер, посыпались снопы искр, что-то ужасно завыло и задергалось в ветвях, словно кто-то неизмеримо большой спустился с неба, чтобы пропеть отходную молитву над погибшими такой жуткой смертью Осипу Моржову и Ивану Александровичу Астахову.
…Али, которого она еще недавно била руками и ногами, давно справился с досадным недоразумением в лице русской девушки… Он стоял над ней и держал за волосы, глубоко запустив пальцы в ее короткие пряди. Настя, скорчившись, лежала на земле и смотрела, как воет и бьется пламя, стремительно пожирающее то, что еще недавно именовалось домом Степана Семеновича Гарпагина в парижском предместье Сен-Дени.
– За что? За что? – пробормотала она и попыталась было вырваться, но попытка эта была слишком слабой и анемичной, а пальцы Али – слишком сильными.
Сбоку подошел Жодле в сопровождении двух мужчин в банально черном.
– Все закончено, – сказал он Али, – Рекамье погиб вместе с теми двумя болванами.
– Болванами ли? – отозвался Али. – Сначала ты думал, что они туристы, а этот, субтильный – вообще баба. Потом ты понял свою ошибку, но было поздно. Ты получил информацию, что они из российской Генеральной прокуратуры. Решил с ними поосторожничать. А потом новый поворот: тебе сообщили, что все это туфта, и никакие они не следователи. Тогда ты их крутанул по полной. Не слишком ли много перемен мнений? Не выйдет ли это боком?
– Теперь не выйдет, – хмуро ответил Эрик Жодле. – Все кончено, я же сказал. А Рекамье жаль. Жаль. Но некогда ныть. Главное – мы забрали диск. Что не застали Гарпагина – черт бы с ним. Ладно… парня и эту девку – в машину. Скоро тут будут пожарные. А у меня нет времени объясняться с ними, Али. Ну, поехали.
Липким ужасом обдали Настю эти слова бандита, или кто он там был. Она снова попыталась оттолкнуть Али, на этот раз гораздо эффективнее, но тут ее перехватили двое пришедших с Жодле мужчин в черном и, легко сломав ее женское сопротивление, потащили к машине, уже знакомому ей темно-серому микроавтобусу «Мерседес». На тонированную эмаль его покрытия ложились алые отблески зарева, воющего и шипящего под усилившимся дождем.
Громыхнуло. Гроза тщилась достать до нее, Насти Дьяковой, извилистыми щупальцами молний, бросалась в уши многими тоннами низкого, утробного рычания. Настю впихнули в теплый и темный салон, и она, не устояв на ногах, ткнулась лицом во что-то теплое и мокрое.
Кровь.
Перед ней, тяжело дыша, лежал Луи Толстой и вытирал с разбитого лица то ли краску, то ли потекшую пенку для волос, то ли черные слезы. Нет, опять же кровь.
