Следствие ведут дураки - Жмуриков Кондратий (читать книги без регистрации полные .TXT) 📗
Настя хотела было сказать что-нибудь злое, но только ткнулась носом в его плечо и тихо заплакала.
Микроавтобус тронулся и пошел. По стеклам, извилистые, как судьба, загнанно змеились струи ночного дождя в Сен-Дени.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. «СУДЬБА СТУЧИТСЯ В ДВЕРЬ»
…Над головой низко плавало что-то черное, пропахшее безнадежно сожженной жареной картошкой с мясом и приправами. Вспомнилось, как давным-давно, в детстве, он пытался первый раз приготовить это блюдо к приходу матери с работы, но то ли не уследил за шипящей на плите сковородой, то ли просто забыл о ней. И, придя из детской, обнаружил столб бьющего в потолок черного дыма, спертую гарь и на потолке – угольно-черное пятно.
Кто-то не уследил и сейчас. Кто-то поставил картошку с мясом и забыл о ней. И, кажется, это мясо живое и еще не срезанное с костей, если в нем, мясе, так ворочается перегорающая боль.
Иван Саныч открыл глаза. Сначала он ничего не понял. Было темно, как в преисподней. Осип давно обещал ему преисподнюю, если он будет так злоупотреблять алкоголем. Вот, кажется, предсказание месье Моржова и сбылось.
– Хыррр… и чаво это ангелы поют такими злыми голосами?… – выговорил Иван Саныч и поразился слабости своего голоса. Цитирование Высоцкого, это дело, конечно, хорошее, но в хорошей компании и под добрую выпивку и закуску, а не наедине с паленой тьмой и несварением мыслей в собственной голове.
Астахов медленно поднял голову и с трудом различил, что он лежит на каменном полу, черном от копоти. На спине и в ногах его было набросано несколько почерневших досок, а в спину больно давил какой-то массивный обломок, похожий на канделябр.
Это надо же так напиться, подумал Иван Александрович. Хотя нет… вроде вчера ничего особенно и не пили. А в чем же дело?
Иван Саныч попытался встать и тут же так ударился обо что-то головой, что у него потемнело бы в глазах, если бы был какой-то резерв для еще большего потемнения. А так – Иван Саныч и без того слабо различал предметы и чувствовал самого себя в окружающем пространстве.
С пространством же тоже были явные проблемы. Прямо над головой Ивана в невообразимом смешении линий громоздилось что-то изломанное и давяще-массивное. Астахов не сразу понял, что это балки, поддерживающие потолок, то есть пол помещения над Иваном Санычем. На эти балки – толстенные брусья, обглоданные подозрительной чернотой и кое-где еще сохранившие ущербно-кариесные межбалочные крепления, – на эти балки навалилась невообразимая масса хлама, все еще дымящегося и невыносимо воняющего гарью. Если бы балки не выдержали, то Иван Саныч, вне всякого сомнения, был бы раздавлен грудами обломков, как клоп.
Но балки держали.
Иван Саныч, уже не рискуя разгибаться, пополз по полу и тут же наткнулся:
а) на Осипа, придавленного каким-то обгорелым металлическим каркасом и раскинувшего руки крестом так, что его можно было принять за умерщвленного христианского мученика, если бы не оглушительный храп «убиенного»;
б) на бутылку вина, сиротливо просовывающую из ящика свое горлышко и словно напрашивающуюся на немедленное потребление ее содержимого.
Иван Саныч незамедлительно отбил горлышко бутылки и обнаружил там превосходный портвейн – не то скомпрометированное бормотухами типа «777», «72» или «Розовый портвейн» дешевое пойло, философски потребляемое в российских подъездах и на лавочках занюханных парков, а настоящий portwein. Превкусное крепленое виноградное вино, ценимое французскими гурманами выше многих других вин.
Впрочем, Ивану Санычу не было дела до парижских гурманов и их алкогольных пристрастий. У него был утренний нервный стресс, и стресс нужно было залить. И не квасом или кефиром с ряженкой.
Он выпил добрую половину бутылки, потом поразмыслил и, ткнул Осипа в бок, буркнул:
– Эй, Моржов! Подъем. Приехали, как говорится.
Моржов открыл глаза, потом разинул рот и зевнул, клацнув металлическими пломбами и коронками. Потом попытался подняться, но точно так же, как Иван Саныч двумя минутами раньше, стукнулся о какую-то свисающую с балки дубину и выругался. Спросил:
– И чаво? Где енто мы? В вытрезвителе?
– В Париже, – с явной претензией на иронию отозвался Иван Саныч. – А вот точнее – я и сам не знаю. У меня такое ощущение, что мы, Осип, это самое… провалились.
– Чаво?
– Не чаво, а куда. В ад. То есть в преисподнюю. Да ты не сопи. На-ка лучше выпей. А то всухую тут и свихнуться недолго.
Осип, не заставив себя долго ждать, мигом переправил остатки портвейна в свою глотку, крякнул, засопел, а потом проговорил уже жизнеспособнее:
– Дык это мы не в аду.
– Да ну? – показательно поразился Астахов.
– Енто мы в подвале. У ентого… у Стяпана Семеныча. Тольки сдается мне, Саныч, что дом-от сгорел. Ну да… припоминаю. Ой, е-о-о-о!! – Осип скроил такую рожу, что если бы темнота не скрыла ее от Ивана, то последний в свойственной ему манере незамедлительно посоветовал бы Моржову сниматься в фильмах ужасов без грима. – Вспомнил! Вспомнил, чаво вчерась с нами было-от! А то я было подумал: попритчилось. Ан нет!
Иван Саныч пошевелил последней не забившейся копотью извилиной мозга. В голове, как в грязном мазутном котле, начинало медленно закипать какое-то мутное и еще не совсем определившееся в красках воспоминание.
– А что было, Осип? Я-то подумал, что мы просто вот так нажрались.
– Да лучше бы нажралися! А то вон оно как – тебе какую-то гадость вкололи, и ты им такую чушь нес, наговаривал на себя и на меня, что подумал я: с катушек съехал Ванюша, понеслася в рай душа. А потом, верно, мозгу тебе скосорезило, так что не помнишь ты ничаво.
– Немного… немного припоминаю.
– Вот то-то и оно, что немного! Я вообще не понимаю ничаво. Как мы отделалися, непонятно. Наверно, пол прогорел и мы в подвал провалилися. Ну да. А то сгорели бы, и щас черти нас бы на бифштексы дожаривали.
– Ну ты скажешь, Осип, – поморщился Астахов. – Бифштексы…
– А чаво ж? Ентот Жодле со своим Али любому черту сто очков вперед даст! Вот ведь какие уроды: и Кольку Гарпагина угробили, и Семенычев дом подпалили. Скажи ж, а? Кабы Стяпан Семеныч, дядя твой, не удавился, кады дом увидит и уголья, которы от него остались. Поди, нам же и скажет, что пожгли дом-от. А чаво ж? Ведь и скажет, с него станетси. Дескать, напилися и пожгли.
– Вылезать отсюда надо, – сказал Астахов. – Муторно мне тут, Осип. Душно.
– Вылезать? Вылезать – оно, конечно, дело хорошее, да тольки-от завалило нас. Если всю эту халабуду, что над нами значится, поворошить, то она прямо нам на головы и повалисси. И ничаво.
– И ничаво! – передразнил его Иван Саныч, сознавая, что Осип, верно, все-таки прав. К сожалению.
Он уселся в позе лотоса и начал раскачиваться взад-вперед, словно таким образом активируя пробуксовывающий мыслительный процесс в закопченных пожаром извилинах. А Осип тем временем разглагольствовал следующим замечательным и оптимистическим образом:
– Я вообще не понимаю, Саныч, каким таким манером нас не изжарило, как куриц в духовке? Жарынь тут, поди, жуткая была, когда палило. А ить все потухло, а мы, поди ж, живы. Значить, не такое тухлое наше дело.
– Выход, – пробормотал Иван Саныч, – нужно найти выход из этого дурацкого положения. Выход…
– Выход? – переспросил Моржов. – А поди ж ты! Выход завалило. Хотя погоди… есть второй выход.
– Что такое?
– А выход… помнишь, мы с тобой за винищем сюды лазали! А? Полы разобрали в моей спаленке? Ну?
– А ведь точно! – выговорил Иван. – Есть такое дело! Спальня-то твоя в другом крыле дома, может, она и не так выгорела! Ведь дождь, кажется, шел.
– Проливной, – подтвердил Осип. – Может, огонь по всему дому и не занялся. Надо попробовать.
– А тут еще есть бутылки, – сказал Ваня, – вот я нащупал… а?
– Выберемся – выпьем, – коротко и решительно отозвался Осип, и его голос прозвучал глухо и мрачно. – Тем более мы находимся неподалеку от того места, где убили Жака.
