Год Быка - Омельянюк Александр Сергеевич (книги без регистрации .txt, .fb2) 📗

Стихи Платон вручил утром по пути на работу.

А вечером написал на этом же листке и авторское посвящение:

«Дорогой, Валентине Петровне! – первой в Мире прочитавшей все мои произведения! С уважением, автор», завершив его своей подписью.

Так вот творишь, творишь, и кому то ведь это очень нравится!? Невольно подумаешь, что несёшь в массы высокое! – про себя просиял Платон.

А на его работе по-прежнему иногда творилось и низкое.

Но ещё утром в среду, задержавшийся в налоговой инспекции, Платон оказался в одном полупустом трамвайном вагоне с Ноной.

Пройдя сквозь него до конца, они плюхнулись на последнее сидение и начали травить. И инициативу проявила, конечно, женщина.

Она завела разговор о коллегах Платона, в основном переключившись на его начальницу.

Платон невольно поддержал.

При любом разговоре с Платоном, при любом упоминании о Надежде, Нона всё время подчёркивала её излишнюю жадность. Это удивляло невольного слушателя. Ведь эти женщины были вроде подружками, чуть ли не закадычными. Даже вечерами после работы они иногда на пару ходили в блатной театр.

Да, подругами то они являются! Только вот не закадычными, а, пожалуй, заклятыми! – сделал вывод инженер человеческих душ.

Подъезжая к своей остановке, и успев немного пополоскать её образ, они с ужасом вдруг увидели Надежду, пробирающуюся в их сторону на выход. Платон нарочно сделал вид, то не видит её, завершая разговор какой-то невинной фразой, нарочно сказанной громче.

Но тут же он, якобы, удивился:

– «Надь! А ты откуда?!».

– «От верблюда!» – ответила та, сохраняя свой постоянный стиль изложения.

И тут же, как ни в чём не бывало, улыбаясь, уточнила, что едет с Павелецкой, и задала свой каверзный вопрос:

– «А вы-то откуда? Сидите, как голубки!» – чуть ревниво спросила она.

Голубки опасливо переглянулись.

Что ещё придёт в её дурную голову? По её поведению было непонятно, слышала ли она их разговор. Вроде нет?!

Ладно! Теперь тут уж ничего не поделаешь! Если слышала, то потом это обязательно скажется! – решил виноватый.

Днём, зайдя в кабинет Надежды, Платон невольно услышал очередную громкую сентенцию Гудина, поучительно высказанную в адрес одного из пожилых посетителей ещё старой, советской закалки:

– «Теперь человек человеку – волк!».

– «Не надо по себе о всех людях судить!» – невольно вырвалось у Платона возмущённое, сразу же подхваченное, отстаивающей честь фирмы и свою честь, Надеждой и мудрым покупателем.

Найдя союзника в лице начальницы, Платон успел выйти за дверь ещё до гневного рычания старца, про себя подумав: пока не сказалось!

Но на следующий день, в четверг, это возможно уже сказалось.

– «Платон! Сейчас надо твои коробки разгружать! Иди, помоги Лёшке с Гаврилычем! Они тебе банки привезли» – донеслось к обеду командное.

– «Лучше бы Лёшка вместо тела Гаврилыча побольше банок привёз! А ты, что, забыла, что я как раз на сейчас записан на УЗДГ в нашей поликлинике?».

– «А что, перенести нельзя?!» – вмешался, проходивший мимо и слышавший разговор, придурковатый Алексей.

– «Да нет!» – резюмировала начальница сокрушённо.

– «Надь! Если у них на разгрузку сил и совести не хватает, то я через сорок пять минут приду. Пусть ждут!» – успокоил Надежду Платон.

Теперь он понял, что ещё объединяло Гудина и Ляпунова.

Оба они были не только самыми младшими в семье, но ещё и «маменькиными сынками».

Только один – по необходимости, из-за гибели на германо-советском фронте «отца», а другой – по гениальности, со всеми вытекающими последствиями, своего отца.

Но в конце рабочего дня Надежда, видимо науськанная мужиками, всё же попыталась уесть Платона:

– «Ты что-то мало наклеил?!».

– «Надь! Интересно получается!? Задержка происходит по вине Лёшки или твоей, как организатора! А я виноват?! Ты давай мой огород своими голышами не засирай!».

В этот же четверг Платон, наконец, узнал об отклонении своего предложения о печатании его стихов, как недостаточно качественных, в журналах «Дружба народов», и «Москва».

И пока оставалась лишь последняя надежда на затянувший ответ из журнала «Новый мир». Редактор отдела поэзии давно поведал автору, что их телега едет очень медленно.

Но вот прошло уже три недели, а телега так и не доехала.

Став свидетельницей этих телефонных разговора Платона и отказов редакторов отделов поэзии этих журналов, Надежда Сергеевна, как почитательница таланта своего подчинённого, слушала это со смешанным чувством неудовольствия, так и со злорадством, в глубине души радуясь, что тому всё же не удалось таким образом стать выше неё самой.

На следующий день, в пятницу, она уже с утра, принеся куличи и, видимо сама себя ещё больше зауважав за этот ритуал, неожиданно завела разговор на религиозные темы:

– «Я смотрю, твоя сестра и племянник играют в веру, а не верят в Бога!» – вдруг сморозила она.

– «С чего ты взяла?! Как можно судить о том, что ты, ну, совершенно не знаешь и не понимаешь?! Даже я не берусь судить об искренности их верования. Любой человек может искренне верить и при этом также искренне и заблуждаться в чём-то. А внешне это может выглядеть и как нарушение церковных канонов!» – разразился Платон гневной тирадой.

Начальница опешила, а подчинённый продолжил:

– «Как ты так огульно можешь делать выводы?

Это явный признак верхоглядства! Глубже надо быть и тоньше понимать! По поводу племянника я сказать ничего не могу, толком не знаю!

А сестра очень много об этом знает и понимает! Она даже вела переписку по вопросам теории с одним из церковных иерархов!».

Надежда заткнулась.

А ещё днём Платон неожиданно вошёл в начальственный кабинет, и по реакции Надежды, взглянувшей сначала на телефон, а потом на Гудина, и по неожиданной реплике того: работничек! – понял, что только что они обсуждали его прошлые звонки по телефону.

Иван Гаврилович по-прежнему столовался, чем Бог послал, то бишь, что Надежда дала. Поэтому он был дополнительно зависим от неё. А Платона он так назвал или из-за своей зависти к нему и вредности, или из-за низости и скудоумия.

Поэтому после обеда в столовой, забирая в офисе чайник, Платон отплатил шильнику сторицей, кивая головой в его сторону, но сказав, будто бы не замечая того:

– «Надь! А ты своих работничков скоро приучишь брать, прям с руки, а то и с ладони слизывать!?».

Позже Надежда в очередной раз расспрашивала Платона о Ксении, завидуя её красоте и фигуре, в отместку потешаясь над неумением генеральской дочки работать и зарабатывать деньги.

В этот же день, вспомнившая всё за неделю Надежда, приревновала Платона не только к ребёнку, к печатанию в журналах, к истинно верующей сестре, к стройности жены, но и к голубям, прилетавшим к нему.

– «Гули, гули, гули, гули!» – заорала она в форточку, распугивая, боявшихся начальницы птиц, до того под окном клевавших хлебные крошки.

Для восстановления своего статуса над подчинённым, она в конце дня дала распоряжение Платону насыпать птицам побольше корма на выходные:

– «… дабы наши птицы были сыты!».

Быстро же она примазалась к моей кормёжке птиц! А где её «доброта» была раньше? По отношению людей к маленьким детям, зверям и птицам вполне можно судить о душе человека! – подытожил Платон.

Вечером он поведал Насте о разговоре со своей начальницей, о её характере, взглядах и культуре, о том, что та считает, что у неё всё лучше всех, а люди все кругом некультурные дураки, и без вкуса.

– «Да, но это заблуждение помогает ей жить!» – сделала неожиданный вывод сестра.

– «Ещё как! Она же оптимист, как и я, Козерог!» – несколько опасливо ответил брат.

– «Меня всегда очень возмущало, а потом даже стало забавлять, как она тебя, шестидесятилетнего, зовёт к телефону по имени, но без отчества!» – добавила Настя.