Аз Бога Ведаю! - Алексеев Сергей Трофимович (читать хорошую книгу .TXT) 📗
– Жребий пал на тебя, поскольку ты на Претича похож? – спросила княгиня.
– Да, милостивая...
– А скажи мне, Снегирь, откуда известно тебе стало, куда и зачем послан мною Претич?
– От моего господина...
– Зачем же твой господин замыслил опорочить моего подручного боярина? Казнить его ложно и голову на позор вывесить?
– А чтобы объявить настоящего Претича самозванцем, когда он вернется с реки Ганга. Ибо ведь ты казнишь его.
– Знать, жив мой подручный?
– Жив, княгиня, – сказал Снегирь. – Сколько ни гонялись мы за ним, как бы ни заслоняли путь ему – прошел через все заслоны. А господину моему смерти подобно пускать его на реку Ганга. Не хочет он, чтобы Претич приводил на Русь Раджу. И ныне лютует...
– Твой господин сам тешит мысль отправиться в Полуденную страну?
– Мне его замыслы неведомы, – уклонился злодей. – На меня жребий пал...
– Зачем же он собирает дружину великую из малых детей? Отчего дев позорит, отрезая космы?
– И так довольно тебе сказал, чтобы на площади быть казненным.
– Ничего более не говори, – вздохнула княгиня. – Остальное сама знаю. Твой господин – сын мой, князь Святослав.
– Неведомо мне... А называем его иначе – Великий каган.
– Вот как? Потому он и учинил разбой по Руси, коль Великий каган, а не князь ей... Довольно я терпела от сына своего. Не знать ему теперь ни любви моей, ни пощады!
Оставив Снегиря-самозванца, княгиня покинула подклет и, выйдя на гульбище, обернулась к восходящему солнцу.
– Ты, владыка, плотью своей поделился, дабы родила я князя, и я ему жизнь дала! А ныне попираю свою суть и говорю: я дала жизнь, мне и отнять ее! Поправивши же материнство, я искуплю вину свою перед землей русской!
Не словом она говорила, но мыслью, ибо опасалась чужого уха. Однако услышана была самой природой: проснувшиеся зоревые птицы не звенели, а ночных сон не брал. Все в мире присмирело от речи ее, даже лазоревое небо осталось по-ночному холодным, хотя теплый свет струился от восхода. В тот миг все смолкло на земле. Ни шороха, ни звука! Оторопели пчелы на цветах, и лист горькой осины обвял, сомлел, травы сникли, и бурная вода на камнях свой бег остановила. Княгиня узрела знак божий – звезды светились над восходящим солнцем!
Казалось, жизнь замерла, остановилось Время...
– Не отрекусь! – воскликнула княгиня. – И слово мое твердо!
В сей же миг небо заслонили тучи, багровый свет, пронизав их, коснулся земли, и в тот же час запылала земля! Травы чудились огненными сполохами, струи реки – потоками пламени: то ли пожар великий разлился по яругам, а оленицы, бросая обжитые чащи, порскнули на чистые поля и, неприкрытые, уязвимые, встали, ожидая неведомо что. Кони зауросили, оскалясь, заржали и, не повинуясь ни окрикам, ни тугим плетям, помчались неведомо куда, сбрасывая седоков.
И люди предались испугу, воззрившись на пылающую землю, зароптали:
– Кто небо прогневил?
– Быть беде!
– Не взойдет завтра солнце!
А княгиня сбежала с гульбища и велела седлать коней. Расторопные тиуны и холопы вывели взбешенных лошадей из конюшни, едва справляясь с ними, подседлали: куда княгиня собралась в эдакую роковую пору?!. Она же вскочила на самого резвого коня и, уж не таясь, не пряча слова дерзкого, крикнула тем, что возле терема оказались в тот час, – страже, дворне, слугам:
– Эй, люди! Слушайте меня! И те, кто из вас не мне служит, а супостату и все мои речи доносит чужому уху – слушайте! Да не спешите нести молву тайным господам своим, ибо все одно не поспеет упредить десницу мою, хитрых и коварных заслонов выставить на пути! А еду я ныне не по следу ворога лютого, а по следу сына своего единокровного, который величает себя Великий каган и зорит Русь! Я обрекла русские земли на страдание – мне и избавить их от поругания!
И поехала она по следу Святослава: благо, не было нужды искать его в лесах и полях Руси. Где прошел князь-детина, там ор, плач да дым стояли столбами. И всюду жаловались, что налетел некий боярин Претич с дружиной, якобы по воле княгини, взял отроков от семи до двенадцати лет, девиц похватал, кои попрятаться не успели, имущество отнял, доспехи и оружие отобрал и ушел неведомо куда.
А ежели не пускали его в город, то со злобы он стены поджигал, селян окрестных зорил и бил нещадно, говоря при сем: «Вы есть рабы мои! Что желаю, то и делаю с вами!»
Послушав немало воплей, позрев на слезы горькие, княгиня говорила:
– Не Претич вас зорил, но сын мой! А посему не будет ему материнской любви и пощады!
И вот достигла она дальних земель по Великой Реке Ра, где после набегов Святослава еще угли не успели остыть, пепел не заколел, слезы не обсохли. Знать, где-то близко был сын-супостат! Выехала княгиня в чистое поле и закричала гневным голосом:
– Выходи ко мне, сын! Это я зову тебя, твоя мать! Судить тебя буду.
В сей миг даже волчицы оборвали вой: все, что живо, было на земле – поникло и затаилось, скованное страхом, поскольку от гласа княгини листва сбивалась с дерев, в птичьих гнездах лопались ненасиженные яйца и рыбья молодь всплывала из глубин кверху брюшком. Хладнокровный полоз, повивший свою жертву тугим кольцом, вдруг обомлел, раскрепостился и стал уж не полоз, а будто червь. И жертва – олененок – был свободен, но не смел бежать, заслыша женский клик. Он жался к полозу, ровно к матери...
Все на земле боялось материнского суда...
Один лишь князь-детина, вскормленный Тьмою, ничего не боялся. Что ему мрак, если в нем прозябал? Что ему Свет, если презрел его, прельщенный черной силой? Услышав материнский крик и неустрашенный им, он взгорячил коня и помчался на этот зов; спрямляя путь, он летел через леса и поля, ломая дерева, как хворост. Кровавый свет, спадающий с небес, будил в нем непомерное буйство. Не пыль клубилась за его спиной, а вздымался к солнцу черный смерч и порошил очи тому, от плоти которого был он рожден. Подобно дикому пардусу рычал детина, ревел, Словно разъяренный вол, и клекотал, как орел, поскольку от материнского зова речь тратил.
И съехались они на берег Светлейшей реки Ра, что теперь прозывалась Волгой. Не только человека возможно было изрочить, но и Великую реку, носящую солнечное имя. Не Свет несла эта река сейчас, а лишь воду, и на древнем языке народов Ара слово «Волга» означало лишь бегущую влагу...
Съехались и встали друг перед другом, словно не мать и сын, а лютые вороги.
– Ты кликала меня на суд свой? – объятый ратным духом, спросил сын. – А мне любо сразиться с тобой!
– Нет ничего страшнее и выше суда материнского! – сказала княгиня. – След покориться тебе и преклонить колена предо мной! Брось меч, не гневи более отца своего – бога Ра!
– А я желаю и с отцом сразиться! – засмеялся детина, и его смех взбуравил небо – над головой взметнулся черный столб и продырявил багровую высь.
Княгиня отступила, глядя в небеса и ожидая грома разящего. Но только конь ее заржал, роняя пену на белый ковыль.
– Мне нет равных на земле! – стал похваляться детина. – Меня ныне величают не Великий князь, а Великий каган! Что мне отец, если я сам – божий сын? И облик мой – сакральный!
Княгиня обнажила меч.
– Мой сын был – светлейший земной князь! А ты, стоящий предо мной, – не сын мне и князь Тьмы! Увы тебе! Увы! Умри же от моей десницы!
И подняв на дыбы коня, набросилась на сына!
А сын на мать свой меч поднял...
Ликуй, Креслава!
Булат ударил о булат, и молнии Перуна пронзили все пространство. Вскипел и вспенился небесный свет, исчернел багрянец, как если бы кровь запеклась. День смещался с ночью, как мед и деготь: неверный свет метался над землей! И в этом свете был лишь звон булата. Громоподобный лязг да трубный крик коней взбудоражили все поднебесье.
Ратились мать и сын, кровь билась с кровью, плоть стремилась уязвить плоть. Никто из них – ни мать, ни сын, – погрязнув в лютой сече, уже не внимал ни гласу разума, ни гласу бога. Все замутилось в этот безбожный час! И носился над ратищем незримый и безмолвный сокол...
