Ночь у Насмешливой Вдовы - Карр Джон Диксон (первая книга TXT) 📗
— Да, — ответила Стелла, понизив голос. — Но я солгала. Не хотела доставлять никому удовольствия расспрашивать меня… Вот что хуже всего, — продолжала она в порыве самоуничижения. — У меня здесь с самого начала какая-то сомнительная репутация. Мужчинам я нравлюсь, а женщины либо с трудом терпят, либо откровенно не выносят меня. Может быть, им не нравится мой статус вдовы. Ответьте мне, прошу вас…
Стелла страстно возвысила голос, и Г.М. пришлось приложить палец к губам.
— Когда это я, скажите, пожалуйста, делилась своими трудностями с мужчинами? Только сейчас я доверилась вам. Никто ничего не знает. Я флиртовала — да. И потому кое-кто считает меня… Мессалиной. И при этом говорят, что мне недостает темперамента, чтобы быть интересной. Но я не то и не другое! Я обычная женщина; у меня есть чувства, и меня одолевают такие же искушения, как и всех остальных.
— Ш-ш! Прошу вас, тише!
— После первого июля, когда начали приходить письма… я вела себя неважно. Когда мне плохо, я… хочу, чтобы и другие тоже страдали, и… нарочно говорю ужасные вещи. В половине случаев гадости выскакивают у меня изо рта прежде, чем я успеваю подумать. Можно кое-что вам сказать, сэр Генри?
— Разумеется.
— Если Марион Тайлер меня ненавидит, я ее не виню. И Джоан Бейли тоже. Джоан невзлюбила меня с самого начала. Но как бы мне хотелось быть такой, как Джоан! Здоровой, веселой девушкой, которая ни о чем не задумывается, кроме… любви, и ничего не боится.
Г.М. покачал головой:
— Ах, дорогая моя! Она совсем не такая, какой вы ее считаете. Вчера ночью кое-что случилось: девчушка так напугалась, что почти лишилась дара речи от страха. Но не призналась в том, что ей страшно, а терпела, стиснув зубы, потому что такого поведения от нее ждали.
— Разве не все мы такие? — прошептала Стелла, снова вспомнив о себе. — Что касается Джоан и Гор… нет, ничего! В глубине души я не верила, что анонимные письма сочиняла Пэм. Где бы она раздобыла пишущую машинку? И насколько мне известно, она даже не умеет печатать!
— Ага! Понемногу возвращаются доводы разума.
— Но я так верила доктору Шмидту — благодаря уважению к врачам из больницы ВВС. Когда он сказал, что письма писала Пэм и что в последней строчке «Шансонетки» явно прослеживаются признаки психоза — «ведь зовусь я гильотиной!» — да и вы тоже ничего вначале не сказали…
— Психоз, чтоб мне лопнуть! — Г.М. собирался использовать более крепкое выражение, но передумал. — Взгляните на меня!
Стелла подняла на него глаза.
— Разве вам незнакомы подобные шуточные стихи? Так называемый «обманчивый» стиль в прошлом был очень популярен. Он характерен тем, что стихотворение начинается воркованием и телячьими нежностями — цветочки, лепесточки, сладкие грезы, — но в конце автор посылает предмет своих воздыханий к черту!
— Ну конечно, я знаю… То есть…
— «Обманчивые» стихи нравились всем, потому что были складно сложены, но главное — благодаря последним едким строкам! Молодые девушки обожали такие вирши. Все пытались сочинять стихи в «обманчивом» стиле, все подражали им, если могли. Вот и Пэм не стала исключением.
— Неужели это правда?!
— Ну конечно! Пэм заявила, что ей наплевать на любовное воркование, хотя один парнишка по имени Гарри Голдфиш не так уж плох, но ей не позволяли водиться с шайкой Томми Уайата, с детьми, которых называют бесенятами, и не разрешали петь в церковном хоре. — Лицо Г.М. исказила зловещая гримаса. — И тогда я рассказал ей о своем дядюшке, хаме и невеже по имени Джордж Байрон Мерривейл. Старый хрыч пытался заставить меня петь в хоре, но я поставил его на место.
— Ноя ведь так невежественна! — снова воскликнула Стелла. — Перед тем как мы с Дарвином поженились, я… пела в хоре.
Сэр Генри Мерривейл изумился.
— Вот оно что! — воскликнул он. — То-то мне казалось, что я уже видел вас прежде! Причем вы ассоциировались у меня с чем-то изящным и искрометным. Это ведь вы в 1924 году пели в «Красотках из Вераданы»?
— Но родители Дарвина…
— Послушайте, — внушительно перебил Стеллу Г.М., — знаете, какой талантливой должна быть девушка, чтобы ее взяли в ревю Чалмерса? — Не скрывая гордости, он добавил: — Кстати, моя жена выступала в том же самом обозрении в 1913 году.
— Ваша… жена?!
— Ну да. Конечно, — подтвердил Г.М., — Клемми намного моложе меня. Но она маленького роста, блондинка и следит за собой. И даже сейчас, когда она наряжается, от нее глаз нельзя отвести. Видите ли, Клемми…
— Клемми?
— Моя жена. Ее зовут Клементина, как в песенке «Моя дорогая Клементина». — Напыжившись, Г.М. провел по струнам воображаемого банджо. — Но сейчас мы с ней редко видимся, — угрюмо добавил он. — Клемми большую часть времени проводит на юге Франции.
— Извините! — В глазах Стеллы появилось сочувственное выражение. — Неудачный брак?
— Неудачный?! — воскликнул Г.М. — Чтоб мне провалиться, нет! В том-то и закавыка: наш брак слишком удачен!
— Но таких вещей, как слишком удачный брак, не существует! То есть… мне жаль, что не существует.
— Послушайте меня! — сурово перебил ее Г.М. — Вот что я вам скажу. Когда Клемми становится скучно на юге Франции, она шлет мне телеграмму, чтобы я ее встречал. Мы с ней идем в «Плющ», или «Кларидж», или в «Савой»… — в голосе Г.М. зазвучали нотки азарта, — и начинаем с четырех или пяти двойных виски. Понимаете, о чем я?
— О да! Мы с мужем… — Стелла смутилась.
— И где-то перед шестой порцией, когда нам обоим кажется, будто мы только что познакомились в «Жемчужине», где играл духовой оркестр, Клемми задумчиво смотрит на меня и говорит: «Генри, у меня появилась прекрасная мысль. Давай посадим всех надутых и важных полисменов на трубы Скотленд-Ярда! Причем средь бела дня и чтобы ни одна живая душа нас не заметила!» А я, полный виски и упрямства, отвечаю: «Неплохо, Клемми, совсем неплохо. Дай мне пять минут, и я продумаю, как нам лучше все проделать…» Но суть в том, — Г.М. наставительно поднял вверх палец, словно читая мораль, — что подобные вещи невозможно проделывать часто, понимаете? Приходится думать о своем положении в обществе.
Стелла бросила на него странный взгляд.
— Господи боже, — вскричала она, — уж не хотите ли вы сказать, что вас двое?!
— Не знаю, о чем вы, — возразил пораженный Г.М.
— Два сэра Генри Мерривейла, только один из них маленького роста и женского пола. Я… мне…
Стелла была очень взволнована. Старый греховодник вселил в нее столько надежд, так быстро изгнал черных демонов, как будто они были бумажными чертиками, что она неизбежно должна была дать выход обуревавшим ее чувствам.
— Знаете, когда вы только вошли сюда, я вас боялась, — призналась Стелла и, бросившись на шею великому человеку, разрыдалась у него на плече.
— Ох, бога ради! — простонал он и, оглядевшись с видом мученика, похлопал женщину по спине.
Хотя Г.М. сам просил Памелу выплакаться, он понимал, что с ее матерью дело все же зашло слишком далеко. Сейчас, когда руки Стеллы обвивали его шею, он находился в несколько двусмысленном положении.
Кое-кто тоже это понял. Ранее мы уже отмечали, что в Стоук-Друиде никто и никогда не запирал дверей. Увидев, что входная дверь у Стеллы Лейси приоткрыта, Гордон Уэст переступил порог гостиной и замер на месте.
— Мм… извините, — сказал он и, отвернувшись, быстро ушел.
— Да погодите же, черт бы вас побрал! — заревел Г.М. Он осторожно усадил смущенную Стеллу на кушетку и побежал за Уэстом.
Ночь встретила его прохладой и свежестью.
Уэст, сунув руки в карманы, строго посмотрел ему в глаза.
— Признайтесь, старый развратник, скольких женщин вы успели соблазнить? — с неподдельным интересом осведомился Уэст. — Через несколько дней ваша репутация будет такой же ужасной, как у викария. И, не дай бог, о ваших подвигах узнает Вэтью Конклин!
— Я тут совершенно ни при чем, — заявил Г.М., которому вдруг стал тесен воротничок. — Я самый несчастный и неверно понятый пар… помощник рода человеческого, который когда-либо пытался творить добрые дела! Уверяю вас, я пришел сюда только ради того, чтобы утешить маленькую девочку там, наверху.
