Соколиная охота - Александрова Наталья Николаевна (книга жизни .txt) 📗
– Не… несчастного случая? – переспросила Лена.
– Включая пожар и наводнение! – вбила Надежда следующий гвоздь.
Ей было жаль девушку, но дело есть дело.
Нотариус тем временем декламировал:
– Принадлежащую мне на правах собственности трехкомнатную квартиру по адресу… завещаю своей матери Анне Вячеславовне Загряжской… принадлежащую мне на правах собственности автомашину…
Надежда, чтобы сохранить завоеванные позиции и остаться в кабинете, снова наклонилась к окончательно растерянной Лене и вопросила ее тоном Отелло в последнем акте одноименной трагедии:
– Так что же нам с подругой делать?
Лена, собрав волю в кулак, решительно сказала:
– Повторите еще раз, я не поняла.
Надежда набрала полную грудь воздуха и затараторила:
– Мы с подругой – вот с этой самой, с Татьяной – хотим открыть пирожковую…
Тем временем нотариус закончил читать завещание, отложил его в сторону и объявил:
– Кроме прочитанного сейчас в вашем присутствии завещания, покойный господин Загряжский оставил мне еще одно письменное распоряжение.
Евгений Алексеевич торжественно поднял следующий документ, показал его родственникам и тем же актерским голосом прочел:
– Поручаю передать в случае моей смерти прилагающийся к этому распоряжению запечатанный конверт моей жене Калерии Эдуардовне Загряжской.
Отложив в сторону распоряжение, нотариус торжественным жестом протянул Калерии Эдуардовне большой запечатанный конверт.
На лице Калерии отразилась минутная внутренняя борьба: с одной стороны, она хотела сохранить содержимое конверта в тайне и поэтому прижала его к груди, но, с другой стороны, ей хотелось как можно скорее узнать это содержимое, и ее пальцы сами собой тянулись разорвать конверт.
Наконец нетерпение победило осторожность, Калерия надорвала бумагу, вытащила из конверта белый листок и уставилась в него, стараясь прикрыть текст от посторонних глаз, как картежник прикрывает свои карты от соперников.
Помощница нотариуса Лена, пришедшая в себя, подозрительно уставилась на Надежду Николаевну, которая, забыв про все на свете, превратилась в слух и зрение, стараясь не упустить ничего из происходящего в комнате.
– Дама, – окликнула Лена Надежду Николаевну, – вы так и не закончили!
Надежда опомнилась и продолжила:
– Самое главное – это выкрасить стены пирожковой в красный цвет. Красный цвет очень усиливает аппетит. Вы знаете, одна моя знакомая выкрасила в красный цвет кухню, так у ее мужа и двоих сыновей стал такой ненормальный аппетит, что они теперь просто не могут войти ни в одну дверь! А ведь это очень вредно! Я ей всегда повторяю: «Марго, если тебе достался объект – это я имею в виду мужа, – если тебе достался объект, нужно его сохранять так, чтобы хватило надольше».
Надежда не выдумала из своего монолога ни слова, она слышала все это не так давно своими ушами и пришла в такое восхищение, что решила запомнить монолог и приводить время от времени как пример человеческой глупости.
Тут Надежда ощутила, как Татьяна схватила ее за руку и крепко сжала. Татьяна сделала это, чтобы удержаться от дикого приступа смеха. Надежда сделала страшные глаза, призывая ее к порядку.
Возле стола нотариуса тем временем происходило что-то вопиющее.
Калерия Эдуардовна дважды прочла напечатанный на листке текст. Глаза ее вылезли из орбит, она встала со стула и заревела, как пароходная труба:
– Мерзавец! Скотина! Прохвост!
– Это ты не о моем ли покойном сыне? – Старушка Анна Вячеславовна тоже вскочила, интеллигентность с нее как рукой сняло, она подбоченилась и пошла на невестку с явным намерением стащить с нее шляпку и вцепиться в прическу.
Белый листок, выпущенный Калерией Эдуардовной из рук, спланировал на колени крайне заинтересованной племянницы, и та, вцепившись в него, в радостном предчувствии разгорающегося скандала громко, на весь кабинет, прочитала:
– «Дорогая Калера!
Поищи как следует в моем служебном кабинете.
Если твоих куриных мозгов хватит на что-нибудь, кроме ревности и склок, ты, может быть, и догадаешься, где искать предмет твоего вожделения. Я постарался оставить тебе кое-какие намеки. Поскольку ты читаешь это письмо – мне, с одной стороны, не повезло, а с другой – уже нечего терять. С пламенным загробным приветом твой муж Аркадий».
Надежда замерла, не веря выпавшей удаче. Она впитывала каждое слово посмертного послания Загряжского, как истомившаяся от зноя пересохшая почва впитывает каждую каплю долгожданного дождя.
Приготовившиеся к бою свекровь и невестка, мать и жена покойника тоже застыли в немой сцене. До Калерии Эдуардовны наконец дошло, что на весь кабинет оглашена не только сомнительная тайна, завещанная ей мерзавцем-мужем, но и нанесенное ей из гроба несмываемое оскорбление.
Побагровев, как спелый помидор, Калерия оставила намерение схлестнуться в рукопашном бою со своей субтильной свекровью, развернулась на сто восемьдесят градусов и кинулась к племяннице Загряжского, растопырив руки и визжа, как дикая кошка:
– Ты что, стерва, делаешь? А ну отдай!
Племянница взвизгнула, бросила злосчастный документ и невероятным акробатическим прыжком взлетела на стол нотариуса.
Нотариус, человек опытный и повидавший в жизни многое, тем не менее был потрясен происходящим и переводил взгляд с одной женщины, грозно надвигающейся с явным намерением нанести кому-нибудь тяжкие телесные повреждения, на другую, которая подпрыгивала у него на столе и истошно вскрикивала:
– Оградите! Оградите меня от этой сумасшедшей!
Наконец нотариус, медленно раскачивающийся, но энергично действующий, шарахнул по столу кулаком, так что на нем подпрыгнули все канцелярские принадлежности, оргтехника и племянница Загряжского, и рявкнул:
– Отставить! Освободить мой стол! Прекратить хулиганство в кабинете! Здесь вам не конский цирк!
Его голос мощно покрыл весь шум и гам разгоревшегося скандала и, похоже, отрезвляюще подействовал на всех присутствующих. Племянница Загряжского тяжеловесно спланировала со стола в объятия подоспевшего супруга, Калория Эдуардовна захлопала глазами, будто проснулась в незнакомом доме, схватила с полу злосчастное письмо и прижала его к груди, затравленно озираясь, а мамаша покойного, Анна Вячеславовна, оглядев кабинет и оценив произведенный любезной невесткой эффект, громко и торжествующе расхохоталась.
Надежда Николаевна Лебедева наблюдала за происходящим, как за лучшей театральной постановкой в своей жизни. Действительно, ни один режиссер не смог бы добиться от актеров такой выразительности и глубины чувств, какие бушевали в этот день в кабинете Евгения Алексеевича Казанкова.
Одновременно с этим высоким эстетическим наслаждением Надежда мысленно повторяла текст так удачно подслушанной посмертной записки Загряжского, боясь забыть хоть слово.
– Дама! – неожиданно отвлек ее оклик.
– Обернувшись, Надежда увидела направленный на нее вопросительный взгляд помощницы нотариуса Леночки.
– Дама, вы так и не объяснили мне, какой у вас вопрос и какое отношение имеет договор страхования, дачный кооператив и автомашина к вашей пирожковой.
– Ладно. – Надежда отмахнулась от Леночки, как от назойливой мухи. – Я раздумала открывать пирожковую. Честно говоря, ее пироги просто несъедобны! – Она кивнула на обиженную такой оценкой Татьяну, подхватила ее под руку и с гордо поднятой головой вышла из кабинета.
На улице до сих пор молчавшая Татьяна Грибова вырвала у нее руку и оскорбленным голосом проговорила:
– Это почему же мои пироги несъедобны?
– Да брось, Таня, не обижайся, лучше скажи – ты запомнила письмо Загряжского? Нам нужно его срочно записать, пока из памяти не выветрилось. Там каждое слово может быть важным.
– Запомнила, запомнила, – ответила Татьяна. – Нет, ты мне все-таки скажи, когда это тебе не понравились мои пироги? Ты их еще даже не пробовала!
– Ты что – не понимаешь! – рассердилась Надежда. – Нам выпала баснословная удача. У Загряжского с женой были какие-то дела по поводу разработки.
