Тревожная кнопка - Кивинов Андрей Владимирович (книги бесплатно без регистрации txt) 📗
— Увы… Собственное безволие. Родители заставили поступить в педагогический. Но работа в школе — это совсем не мое. Устроилась в зареченскую инспекцию, где отпахала пять лет. Потом, благодаря знакомству с Моржовым, перевелась в Юрьевск, участковым инспектором. Чтобы получить служебную жилплощадь. Потому что в Зареченске никаких перспектив… Не замужем, детей нет…
Николай Васильевич не донес до рта кусочек мяса:
— Свет, ты зачем мне легенду рассказываешь?
— Чтоб не расслабляться. Сейчас я живу чужой жизнью.
— Ну это, конечно, правильно, но… Хорошо… Откуда ты знаешь Моржова?
— Он приезжал в Зареченск, спасать племянника. Того поймали с травкой, материал передали в инспекцию. Я пошла навстречу, Моржов тоже.
— То есть коррупция нам не чужда?
— А куда без нее?
— И у тебя ничего не было с Моржовым? В личном плане.
— Ну, допустим, было.
— А можно поконкретней? Что, где, когда?
— Он пригласил меня в дорогой ресторан и угостил свежайшими устрицами и отличным «Шардоне». Купил великолепный букет и не жмотился из-за каждого рубля.
— Ну конечно! Он же генерал!
— Да. Хорошо быть генералом.
Они продолжили болтать подобную ничего не значащую чепуху. Потом перешли к серьезным вещам — последние инициативы партии власти в сфере ЖКХ, конфликт между двумя Кореями, положение дел на Ближнем Востоке. Поговорили о грибах, о разгуле коррупции, о последней версии айфона. В общем, о том, что волнует простой кухонный народ.
Светочка вдруг почувствовала, что ей сейчас очень комфортно. Коля не обижался на ее подколки, поддержал затеянную ею словесную игру. И еще ей хотелось, чтоб он не уезжал сегодня. Чтобы они бы сидели и продолжали болтать.
Последний испытывал примерно те же чувства. Если час назад он планировал остаться, дабы потешить самолюбие, доказать, что он по-прежнему боеспособен, то сейчас позабыл о всяком самолюбии. Ему тоже было очень комфортно. В холодную воду он больше не ступал.
— Хочешь, я останусь?
— Да… Раскладушку поставим на кухне.
Как бы этого кому не хотелось, а страшное все-таки случилось. Употребление нецензурных выражений в литературе, прессе и кино Государственная дума наконец-то после долгих дебатов и споров запретила. И даже карала штрафом, возложив взыскание оного на административные органы. А значит, у отечественных участковых появилась еще одна прекрасная возможность «рубить палки». О чем и сообщил на летучке подчиненным начальник отдела Сычев Анатолий Сергеевич. Закон имел обратную силу — все изданные книжонки, содержащие мат, должны изыматься из продажи, запечатываться в закрытую упаковку и украшаться значком «18+». А кто не успел, тот попал на протокол.
Никита воспользовался этим мгновенно. По пути в опорный заскочил в универмаг, пошептался на скромном развале с продавцом книг, изъял протоколом парочку детективов, вышедших из-под пера местного криминального прозаика. Последний пользовался у юрьевских читателей спросом, выдавая на лотки по роману в месяц. Потом Сапрыкин позвонил литератору и предложил заглянуть на опорный пункт, мол, есть отличный сюжетец. Они были знакомы, прозаик на заре своей карьеры приходил за консультацией, потому что проживал на участке Никиты.
Через пятнадцать минут матерый писатель-рецидивист чинно зашел в кабинет, дружески поздоровался со Светочкой и Володей, после чего сел перед Сапрыкиным, держа наготове диктофон и блокнот с авторучкой. Было ему чуть больше пятидесяти, и походил он, скорее, на завсегдатая распивочной, нежели на деятеля культуры. И лишь золотистые часики от «Longines» намекали, что с гонорарами у него полный порядок. Если, конечно, часы настоящие, а не таможенный конфискат. После нескольких дежурных реплик он перешел к делу:
— Я готов. Итак?
Никита не торопился радовать обещанным сюжетом. Показал изъятую на лотке книжку:
— Ваше произведение, Эдуард Аристархович?
— Да, — чуть удивленно ответил приглашенный.
— Точно ваше? А то, знаете ли, слухи ходят, что сейчас за писателей другие пишут. Негры какие-то. А писатели только за имя получают.
Эдуард Аристархович на мгновение потупил глаза, но тут же поднял их и, приложив руку к груди, заверил:
— Я пишу только сам.
— То есть вы отвечаете за каждое свое слово?
— Разумеется… А к чему эти вопросы, Никита Романович?
Сапрыкин раскрыл книгу на закладке. Весь роман проштудировать он вряд ли успел, видимо, на нужные места показал продавец.
— Читайте… Вслух. Вот здесь.
Писатель нацепил тяжелые очки «Yaguar», тоже, к слову, недешевые, нашел строчку, но, бросив взгляд на Светочку, стушевался:
— Хм… Но… Это… Тут дама.
— Ага… То есть вы человек интеллигентный и воспитанный. Так?
— Стараюсь…
— Но при этом не стесняетесь употреблять подобные выражения тиражом аж… — Никита посмотрел на выходные данные, — ого… И как это понимать?
Литератор, ожидавший совсем другого приема, заметно растерялся. Потом взял себя в руки и улыбнулся:
— Вам, наверно, это сложно понять… Мат в данном случае не является ругательством и оскорблением общественной морали. Это, так сказать, художественное средство для раскрытия образа персонажа. Сами посудите, если убрать его или заменить на благозвучные синонимы, текст заметно обеднеет. И потом… Роман не предназначен для публичных чтений.
Никита несколько секунд красноречиво молчал. Так молчат кинозлодеи перед тем, как прикончить жертву.
— Да… Мне это сложно понять. Эдуард Аристархович, а когда кто-нибудь на улице назовет вас этим словом, — палец Никиты ткнул в строчку, — вы тоже будете считать, что это не хулиганство, а художественное средство, а?
— Никита Романович, я вообще не понимаю, к чему этот разговор?
— К тому, что решением Государственной думы раскрывать образ можно только цензурными выражениями. За все иные отклонения от нормы полагается серьезный штраф. И именно нам поручено следить и пресекать подобные правонарушения.
Писатель по очереди посмотрел на Светочку, Володю и Никиту:
— Вы меня разыгрываете?
— Я разыгрываю?! По-моему, ничего смешного! Лично я не хочу, чтобы моя дочь нечаянно купила эту похабщину и повредила себе психику!
Светочка, сначала решившая, что наставник задумал просто подколоть прозаика, поняла, что ошибалась. С подобной интонацией не подкалывают. И уже догадалась, к чему клонит Никита. За творческую интеллигенцию он взялся серьезно. Вчера музыкант, сегодня писатель. Завтра художника прихватит, усмотрев в написанной им обнаженной натуре порнографию.
— Так… Пусть не покупает… Это книга для взрослых, — оборонялся криминальный литератор.
— Неужели? И где здесь предупреждение? — Участковый покрутил книгу. — Хотя ладно — этот вопрос не к вам, а к издателям. Но с ними после… А вот за мат придется ответить лично вам. Как физическому лицу. Госдума, блин!
— Но… Книга вышла год назад…
— Данный закон имеет обратную силу.
— А как же свобода слова? Мы, вообще, где живем?
— Демократия — не вседозволенность, а свобода слова — не распущенность.
Если б дело происходило в студии ток-шоу, зал бы зааплодировал.
Борец с матом, сам не отличавшийся чистотой речи, порылся в столе и достал чистый бланк:
— Сейчас составим протокол, завтра в десять подойдите в суд. Десятый зал. Там и объясняйте про свободу слова. Увы, лично я не имею права выписать вам штраф. Это — не неправильная парковка, а более серьезное правонарушение… Хотя жаль. Фамилия, имя, отчество?
— Погодите-погодите, — писатель занервничал так, будто Никита выписывал ордер на арест с последующим расстрелом, — какой протокол, какой суд?
— Народный, районный. Да не волнуйтесь, Эдуард Аристархович, — оштрафуют вас ненамного. Всего на пару тысяч. Для начала.
— Что значит «для начала»?
— То и значит… Если ваши книги с матом не исчезнут с прилавков и развалов, все повторится.
Писатель от волнения выдал в прямой эфир порцию примерно тех же метафор, за которые его собирались штрафовать.
