Умирать подано - Кивинов Андрей Владимирович (бесплатные полные книги TXT) 📗
– У мальчишки выменял. На два «Плей-блудска».
Виригин вернулся к летописцу Нестору-Шкрабову.
– Скажите, меня расстреляют?
– Нет, – твердо успокоил Илья. – С этого года у нас введен электрический стул. Две тысячи вольт, и никакого крематория. Дай-ка почитаю.
Виригин изъял у творца лист, пробежал глазами.
– Нормально. Только слово «жопа» пишется через «о». Это так, на всякий случай. А в целом – молодец. Так и быть, заменим электрический стул на газовую камеру. Свежее дыхание облегчает понимание. Это я оставляю у себя. Буду перечитывать при плохом настроении. Что писать и объяснять следователю, я сейчас расскажу.
– А вы кто?
– Я тут пол мою.
Через полчаса Виригин определил несчастного киллера в камеру хотя и не газовую, но по степени воздействия не менее сильную, и помчался в больницу к раненому репортеру для претворения в жизнь внезапно возникшего черного плана.
Водитель Серега заботливо окатил из шланга желто-синий бок «уазика», смыл грязь с колес и выключил воду.
– Одно и осталось – внешний вид. Внутренний отсутствует. Все, Игорюха, я на торпеду икону повешу, и вы, пока на заяву едете, сможете грехи замаливать. Тормозов – ноль, резина – как голова у Ленина, а теперь еще и фары не горят.
На жалобы Сереги Плахов давным-давно не обращал внимания, водители обязаны жаловаться на лысую резину или слабые тормоза, как зять – на плохую тещу. Это их водительское профессион-де-фуа. Черта характера.
– А мне теперь, Серега, все равно. Что молись, что не молись. Выгнали меня большевики из колхоза. Пойду в буржуинство, к Плохишам.
– Чего? Рапорт, что ли, написал?
– Ага. Как несоответствующий высокому званию офицера новоблудской милиции. Беру мало. Давай твоих курнем, что ли…
Водитель достал из нагрудного кармана сигареты, угостил Плахова.
– Я тут тоже рапорт писал, – продолжил жалостливую тему Серега. – Подумаешь, диван теще на дачу перевез. И надо ж на начальника автохозяйства было нарваться. У него дача рядом. Устроил разгон. Казенный бензин, казенная резина… Нашему командиру застучал. Сам-то, можно подумать, на личных «Жигулях» бревна для баньки возил. Теща говорит, всю дорогу ментовские грузовики разворотили. Я, между прочим, никуда не докладывал.
– Прав тот, кто первый.
Серега принялся вытирать лобовое стекло.
– Плахов! – из открытого окна отдела высунулась круглая физиономия дежурного. – Где тебя носит? У меня заяв накопилось, как вшей у дворняги. Давай быстро!
– Не дам, – отозвался Игорь и, бросив окурок, медленно направился к дверям. – Мне показали красную карточку. Поля не вижу.
– Какую еще карточку? – не унимался дежурный. – Заявы, говорю, висят. Мне, что ли, по-твоему, ехать?
– Ладно, погоди, сейчас подойду. Игорь не стал сворачивать к дежурке, решил минут пять поторчать в кабинете, успокоиться и перевести дух. Перед кабинетом на лавочке сидела старушка и читала газету. При приближении Плахова она подняла голову, сняла очки и приветливо улыбнулась:
– Ой, Игорек… А я к тебе.
«Вот только тебя. Марь Санна, сейчас и не хватало», – подумал Плахов.
Старушка жила на его участке. Год назад нее свистнули старинный самовар, залезли через открытое окно первого этажа. Больше брать было просто нечего. Плахов оформлял заявку. Самовар так и не нашелся, возможно, его просто выкинули – ввиду неисправности и ветхого состояния.
Плахов списал материал в архив по малозначительности. Марь Санна несколько раз заходила в отдел спроведаться, а потом стала появляться просто так, поболтать. Она блюла активную жизненную позицию, разбиралась в тонкостях политических интриг, следила за прессой и была ужасно говорливой для своих семидесяти двух лет. Накопленный багаж информации она регулярно, пару раз в месяц, выплескивала на Плахова, который по неосторожности как-то позволил ей задержаться на лишние полчаса. Конечно, во второй раз можно было рявкнуть построже и указать на дверь, но Плахов не стал этого делать.
Никакая газета и никакой телевизор не заменят человеческого общения, а одиноким людям, особенно в старости, оно необходимо, как лекарства. Про Марь Санну вскоре уже весь отдел знал, и, когда опера не было на месте, она дожидалась его возле дверей.
Помимо пересказа газетных историй, она любила пожаловаться на бытовые проблемы. Которых у нее, как у любого человека, имелось в изобилии. Бабуля еще не выжила из ума и могла весьма стремно пройтись по «новым русским» либо по рекламе товаров народного потребления.
В общем-то никаких проблем от общения с Марь Санной у Плахова не возникало, если не считать, что порой появлялась она весьма не вовремя, как, к примеру, сегодня.
– Марь Санна, вы, как всегда, очаровательны, но я сейчас убегаю.
– Я подожду, Игорек. Во сколько ты вернешься?
– Да уже все. Наверное, не вернусь.
– А завтра?
– И завтра не вернусь. Совсем не вернусь. Уволили меня. За прогул.
Бабуля поправила свою модельную стрижку I и обидчиво спросила:
– А куда ж я теперь ходить буду?
– В ночной клуб, Марь Санна, сходи, в паб или в казино.
– Была я в казино на той неделе, скучно. Что за удовольствие фишки переставлять? В пэйнт-больчик бы…
Плахов открыл дверь, прошел в кабинет. Марь Санна остановилась на пороге.
– Ты правда уходишь, Игорек?
– Правда. Заявки висят. Пять минут передохну только.
– А мне и хватит, – обрадовалась старушка и, перешагнув через порог, уселась на стул.
Плахов пожал плечами.
– Что, Марь Санна, все не можешь понять, бил Клинтон Монику или не бил? Так вроде раскололся. Бил.
– Ой, – махнула рукой Марь Санна, – я б этой Левинской, лахудре крашеной, сказала бы при встрече. Сгоношила мужика, а потом еще безо всякого стыда слюни по экрану размазывает.
– Правильно. Все женщины такие.
– Пес-то с ней. Я по старому делу. Самовар мой нашелся.
– Да ну?
– Я сама сначала не поверила, когда мне соседка рассказала. Пошла специально, посмотрела. И точно! Стоит родимый, он самый!
– И где?
– В приемной у кандидата нашего! У Боголепова! Он из него народ чаем поит! Ты представляешь? Из моего самовара…
– Уже да. Представляю.
– А как мне его назад-то получить? Самовар-то?
Плахов улыбнулся:
– Прийти да забрать.
– Не отдадут же!
– Хорошо, Марь Санна, я буду в тех краях, сам изыму.
Старушка облегченно вздохнула.
– У меня еще одно к тебе дельце, Игорек. Вот слушай. Третьего дня надоело сидеть дома, решила до почты прогуляться, письмо жду от сестры. А у нас недавно ремонт сделали в подъезде. Богатей какой-то две квартиры прикупил и на ремонт подъезда раскошелился, чтобы гостей не стыдно приглашать было. Дом-то у нас хороший, крепкий, а парадная загажена шпаной да забулдыгами. Вот он и постарался, очень пристойно сделал. Потолки побелили, дыры заштукатурили, свет провели. Приятно зайти.
– В туалет.
– И не говори, Игорек! Уже приспособились! Хоть охрану сажай, а как справляли нужду, так и будут. Но я не о том. Вот, значит, выхожу до почты и вижу, что на площадке электрики возятся. Два парня молодых. Я на первом живу, а они между вторым и моим ковыряются. Стремянку расставили и чинят чего-то. Я сначала никакого внимания и не обратила, хотя чего чинить, когда все работало и только ремонт закончился? С почты прихожу – опять стоят. Главное – свет горит, а они ковыряются, даже без перчаток резиновых.
Я спрашиваю: «Что, сынки, электричество сломалось?» Отвечают: «Да, мать» Проводка, мол, гнилая. А проводку у нас, Игорек, меняли всю. Новую поставили. Во всем подъезде. Я в квартиру-то вернулась и в жилконтору мастеру знакомому позвонила – не было ль заявки на электриков, пробей-ка.
– Ну, Марь Санна, тебе у Мюллера работать. В момент Штирлица колонула бы на явку с повинной.
– Да ты дальше слушай. Отзвонился мне мастер через час. Не было никаких заявок в нашем Доме. «Может, конечно, из „Новоблудскэнерго“ ребята, но они б у нас отметились». Я опять за Дверь. Эти все чинят. Ушли только часов в восемь вечера. Я – к щитку. А там никаких следов ремонта – все как было, так и осталось.
