Неоновый дождь - Берк Джеймс Ли (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗

— Мое. Вы знаете, что мое.

— Множество модификаций автомата АР-15, амуниция, медицинские принадлежности и — хотите верьте, хотите нет — самолет береговой охраны «Бич-Кинг-Эйр-Би-200», оборудованный подставками для электронного надзора.

— В атаку выступает кавалерия, — сказал я.

— Мы многого добились.

— Что насчет Эбшира?

— Играет на второй базе за команду «Доджерс», правильно? Взять будет легко, Робишо.

— Вы никогда не добьетесь успеха с таким сердцем и такой головой.

— Прежде чем положить трубку, позвольте кое-что добавить. То, что вы сделали, совсем неплохо для парня вне игры. И вы были большим другом Сэму Фицпатрику. Не думайте, что мы это не оценили. И наконец: надеюсь, это последний мой разговор с вами.

Так я и не узнал, какие планы в отношении генерала у них были, если вообще были, но знал, что должен встретиться с ним. Он мне, безусловно, не нравился, но я чувствовал своеобразное сходство между нами. Я ощущал, что в архиве «Таймс-Пикаюн» узнал о нем то, что большинству людей никогда не понять. Подобно тем солдатам Конфедерации, похороненным на лужайке дома Джефферсона Дэвиса, некоторые люди обращаются с исторической реальностью как со своей собственностью. И еще я знал, что иногда удается вырваться от тигра, посмотрев ему прямо в светящиеся, оранжевые в крапинку глаза.

После обеда я навестил Джимми в больнице. Его уже выписали из интенсивной терапии, и шторы на окнах в его комнате были раздернуты. Солнечный свет бил внутрь сквозь вазы с розами, гвоздиками и георгинами, стоявшие на подоконнике и туалетном столике. Медсестры приподняли его на подушках, и, несмотря на то что один глаз был перевязан, а лицо — серого цвета, он уже был в состоянии улыбнуться мне.

— Через несколько недель мы уже будем ловить зеленую форель, — сказал я.

Он что-то зашептал, и мне пришлось сесть на край кровати и наклониться к нему, чтобы разобрать слова.

— Je t'aime, frere [32], — произнес он.

Я не сразу ответил ему. Это было не обязательно. Он знал, что я люблю его так же сильно, как он меня, так, как только двое мужчин могут любить друг друга. Я взял стакан с водой и соломинкой и помог ему напиться.

— Сегодня останется навсегда, Джим, просто будет становиться все лучше и лучше, — сказал я.

Его рот был похож на клюв, когда губы сжимали соломинку.

Я вышел из больницы и поехал отвозить арендованную машину обратно в компанию «Хертс», в ее офис в центре города. Больше пользоваться ею я позволить себе не мог. Я понимал, что если меня восстановили на работе в управлении и в правах на кредит, я куплю себе новый автомобиль. А если не восстановили, в любом случае наступит время прощания с прошлым и поиска новых перспектив. Выбор был всегда. Я помнил самый худший день в моей карьере игрока. Мы с женой приехали отдыхать в Майами, и я в первый же день к концу девятого забега на скачках в Хай-лее спустил шестьсот долларов. Я сел на пустеющей трибуне, вокруг моих ног были разбросаны десятки порванных двойных билетов, холодный ветер гнал по дорожкам обрывки бумаги, а я старался не смотреть в разочарованное, рассерженное лицо жены. Потом я услышал напряженный рев мотора маленького самолета над головой и, взглянув в серое небо, увидел биплан, тянувший длинный транспарант с надписью: «ЗАРАБОТАЙ НА СОБАЧЬИХ БЕГАХ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ В БИСКАЙНЕ». Даже у проигравшего есть будущее.

Я сел в трамвай, который шел от Сент-Чарльз-авеню до Гарден-Дистрикт. Как было чудесно прокатиться по бульвару под галереей из деревьев, сидя у открытого окна, слушая стук колес по рельсам и наблюдая игру света и теней на своей руке. На каждой остановке в тени дубов и пальм стояли в ожидании черные и белые работяги, студенты колледжей, черные подростки продавали с велосипедных прицепов брикеты мороженого и снежные рожки, и придорожные кафе, стоявшие перед гостиницами, уже начали заполняться посетителями, пришедшими на ранний ужин. По какой-то причине каждый день в Новом Орлеане казался праздником, даже когда нужно было работать, и не было лучшего способа насладиться им, чем ехать по бульвару в грохочущем трамвае с открытыми окнами, который бегал по этим самым рельсам с начала века. Я смотрел на проплывающие в окне довоенные дома с прямыми и витыми колоннами, раскидистые дубы, с которых свисал испанский мох, маленькие дворики с железными воротами и белеными кирпичными стенами, листья пальм и банановых деревьев, которые бросали тень на старые, потрескавшиеся от корней дорожки. Затем мы пересекли Джексон-авеню, и я вышел на своей остановке, выпил в кафе «Катц-энд-Бестхофф» кока-колы с лаймом и пошел по коротенькой, мощенной камнями улице к дому генерала в Притании.

У главных ворот я помедлил. Сквозь ряд магнолий, посаженных вдоль забора, я увидел его, сидящего за белым железным столиком в боковом дворике. Он чистил апельсины и авокадо, складывая их в чашку. На нем были только сандалии и шорты цвета хаки, а рубашки никакой не было, и загорелая кожа была вся в пятнах света, пробивавшегося сквозь крону дуба над его головой. Под мышками виднелась сеточка морщин, какая бывает у стариков, но тело было все еще крепкое, руки двигались сильно и уверенно, когда он очищал фрукты. Под рукой стояла пепельница с сигаретой в мундштуке и бутылка вина, заткнутая пробкой. Он откупорил бутылку, налил вина в маленький бокал, и тут его глаза встретились с моими.

Я отпер железные ворота и пошел по лужайке к нему.

— С вами еще кто-нибудь? — спросил он.

— Нет. Я все еще работаю сам на себя.

— Понятно. — Он оглядел меня с ног до головы, остановился на руках. Сделав надрез на апельсине, он стал снимать кожуру. — Жаждете мести?

— За вами придут. Это только вопрос времени.

— Может быть. А может, и нет.

— Никаких «может быть», генерал. Если не федералы, так придет мой начальник. Он лучший, чем я, полицейский. Он делает все по правилам и никогда не создает беспорядка.

— Не понимаю, зачем вы здесь.

— Что вы делали у моего дома?

— Сядьте. Выпьете вина или, может, хотите фруктов?

— Нет, спасибо.

Он вставил сигарету в мундштук, но зажигать ее не стал. Его взгляд скользнул по двору, где на дубе резвились серые белки.

— Я хотел бы извиниться, — произнес он.

— Да что вы?

— За все, что случилось с вами. Не нужно было вас втягивать в это.

— Копы автоматически втягиваются в происходящее, когда нарушается закон.

— Я принес вам немало горя, лейтенант. Кое-что было сделано без моего ведома, но в конечном счете ответственность на мне. Сейчас я приношу вам свои извинения. Но не жду, что вы их примете.

— Я пришел еще и по личному делу. Мне бы не хотелось быть на месте того, кто преградит вам путь с ордером в руках. Пусть это сделает кто-нибудь другой. А я считаю, что я единственный, кто знает, почему вы приняли участие в проекте «Поход „Слонов“» или, по крайней мере, почему его так назвали.

— Каким образом вы стали поверенным моей души, лейтенант?

— Вы были самым настоящим солдатом. Вы не были оголтелым правым политиком. У вас репутация честного человека. Подозреваю, что от таких людей, как Уайнбюргер, Хулио Сегура и Филип Мерфи, у вас мурашки по коже бегают. Но вы шли по другой стороне улицы со своими приспешниками и фанатиками и начали сплавлять оружие в Центральную Америку. В той стране погибло несколько невинных людей, и одному Богу известно, каких разрушений наделали эти пушки в Гватемале и Никарагуа. Так человек, который, вероятно, не особенно-то уважает политиков, стал частью политического заговора. По-моему, это недостойно, как вам кажется? Думаю, так случилось и с вашим сыном.

— Возможно, вы пришли с благими намерениями, но становитесь навязчивым.

— Я был там, генерал. Ваше знание и мое никуда не деть. Вы не можете похоронить эти отвратительные дела внутри себя и притворяться, что ничего нет, а в это самое время сражаться на другой войне, где придется нарушить все свои правила.