Голливудская трилогия в одном томе - Брэдбери Рэй Дуглас (серия книг txt) 📗

Я остановился перед дверью Генри и почувствовал, как быстро забилось мое сердце, потому что там, за дверью, была комната, где умерла моя дорогая Фанни; и вот теперь я вернулся сюда впервые с тех далеких печальных дней, когда нам, закадычным друзьям, казалось, что мы будем вечно жить вместе.

Я постучался.

И услышал постукивание трости и приглушенное покашливание. Заскрипели половицы.

Я услышал, как Генри коснулся своим темным лбом внутренней стороны двери.

– Я узнаю этот стук, – прошептал он.

Я снова постучал.

– Черт меня подери!

Дверь резко распахнулась.

Невидящие глаза Генри смотрели в никуда.

– Дай-ка мне сделать глубокий вдох.

Он вдохнул. Я выдохнул.

– Господи боже! – Голос Генри дрожал, как пламя свечи при легком ветерке. – Мятная жвачка. Это ты!

– Это я, Генри, – с нежностью проговорил я.

Его руки ощупью потянулись вперед. Я схватил его за обе ладони.

– Господи, сынок, как хорошо, что ты зашел! – вскричал он.

Он схватил и сжал меня в объятиях, потом вдруг опомнился и отступил.

– Прости…

– Что ты, Генри! Обними меня снова.

И он снова стиснул меня в долгих объятиях.

– Где ты был, мой мальчик, о, где ты был так долго, а Генри тут один, в этом проклятом огромном доме, который скоро пойдет под снос.

Он повернулся, подошел к креслу, сел, нашел и ощупал руками два стакана.

– Этот, кажется, чистый, а?

Я посмотрел и кивнул, потом спохватился и сказал:

– Ага.

– Не хочу передавать тебе микробы, сынок. Ну-ка посмотрим. Ага!

Он резко выдвинул ящик стола и извлек оттуда большую бутылку отличного виски.

– Ты это пьешь?

– С тобой – да.

– Вот это дружба!

Он налил и протянул стакан в пустоту. Но стакан почему-то попал прямо мне в руку.

Мы подняли стаканы навстречу друг другу, и по черным щекам Генри потекли слезы.

– А ты и не знал, что черный слепой может плакать, верно?

– Теперь знаю, Генри.

– Дай-ка взглянуть. – Он наклонился и провел рукой по моей щеке. Затем облизнул палец. – Соленая водичка. Черт! Да ты такой же слюнтяй, как и я.

– На все времена.

– Оставайся таким, сынок. Так где же ты был? Жизнь била тебя? Что привело тебя сюда?.. – Он внезапно замолк. – О, какие-то неприятности?

– И да и нет.

– Но в основном да? Это нормально. Когда ты вылетел на волю, я знал, что скоро ты не вернешься. То есть если рассматривать слона с головы, а?

– Если рассматривать слона с хвоста – тоже.

– Почти угадал. – Генри засмеялся. – Господи, как хорошо слышать твой голос, сынок. Я всегда считал, что от тебя хорошо пахнет. Я хочу сказать, если и существовало когда-нибудь воплощение невинности, то это был ты, жевавший по две мятные пластинки сразу. Что же ты стоишь? Присядь. Позволь рассказать о моих тревогах, потом расскажешь мне о своих. Венисовский причал снесли, трамвайные пути убрали, все уничтожили. На следующей неделе снесут и этот дом. Куда бегут крысы? Как нам покинуть корабль без спасательных шлюпок?

– Ты серьезно?

– Они наняли термитов, работающих там, внизу, круглосуточно. На крыше – динамитная команда, в стены вгрызаются гоферы и бобры, а шайка трубачей, разучивающих «Иерихон, Иерихон» [246], репетируют рядом с домом, чтобы все это поскорее рухнуло. Куда мы катимся? Мало нас осталось. Умерла Фанни, Сэм спился и умер, а Джимми утонул в ванне, и почти сразу все почувствовали, что их обвела вокруг пальца – как ты бы сказал, подтолкнула под локоток – старушка Смерть. Незаметно подкралась печаль, и этого хватило, чтобы в одно мгновение опустошить многолюдный дом. Стоит запустить одну больную мышь, и начнется мор, это уж точно.

– Неужели все так плохо, Генри?

– Все хуже и хуже, но ничего. В любом случае пора двигаться дальше. Я всегда говорил: каждые пять лет бери зубную щетку, покупай новые носки – и вперед. У тебя нет на примете местечка для меня? Знаю, знаю. Там вокруг одни белые. Но я же слепой, черт возьми, так какая им разница?

– Есть свободный уголок в гараже, где я стучу на машинке. Он твой!

– Бог, Иисус и Святой Дух явились мне разом.

Генри откинулся в кресле и ощупал свои губы.

– Это улыбка или улыбка? Я останусь всего на пару деньков! – добавил он быстро. – Потом этот негодяй, муж моей сестры, приедет за мной из Нового Орлеана и отвезет домой. Так что я избавлю тебя от своей персоны…

Он перестал улыбаться и наклонился ко мне.

– Опять попал в дурные места? Там, в большом мире?

– Не совсем, Генри, но что-то вроде того.

– Надеюсь, не совсем дурные.

– Хуже, – сказал я, выдержав паузу. – Ты не мог бы пойти со мной прямо сейчас? Мне очень неприятно дергать тебя, Генри. И прости, что вытаскиваю тебя на улицу среди ночи.

– Ничего, сынок, – тихо усмехнулся Генри, – ночь, день: я что-то слышал об этом в детстве.

Он встал и пошарил вокруг рукой.

– Погоди, – сказал он, – найду палку. Чтобы видеть.

54

Крамли, слепой Генри и я пришли на кладбище в полночь.

Я в нерешительности остановился, внимательно глядя на ворота.

– Он там. – Я кивнул в сторону могил. – В ту ночь Человек-чудовище побежал туда. Что делать, если встретим его?

– Не имею ни малейшего понятия.

Крамли зашел в ворота.

– Черт! – произнес Генри. – Почему бы нет?

И тоже пошел, оставив меня позади, во тьме, на пустынном тротуаре.

Я догнал их.

– Подождите-ка, дайте принюхаться. – Генри сделал глубокий вдох и выдохнул. – Ага. Точно, кладбище!

– Это тебя беспокоит, Генри?

– Черт возьми, – сказал Генри, – мертвые не кусаются. Это из-за живых я теряю сон. Хочешь знать, откуда мне известно, что это не просто старый сад? В садах полно разных цветов, смесь запахов. А на кладбищах? В основном туберозы. С похорон. Всегда ненавидел похороны из-за этого запаха. Ну как я вам, детектив?

– Класс, но… – Крамли отвел нас подальше от света. – Если торчать здесь, кто-нибудь решит, что мы торопимся в могилу, и сделает свое дело. Шевелитесь!

И Крамли быстро зашагал среди тысяч молочно-белых надгробий.

«Человек-чудовище, – подумал я, – где ты?»

Я оглянулся и посмотрел на машину Крамли: она показалась мне дорогим другом, от которого я уходил за тысячи миль.

– Ты еще не сказал, – заговорил Генри, – зачем притащил слепого на кладбище. Тебе нужен мой нюх?

– Ты просто собака Баскервилей, – ответил Крамли. – Сюда.

– Не трогай за живое. У меня собачий нюх, но гордость, как у кошки. Берегись, Смерть.

И он пошел, ведя нас между надгробиями, постукивая тростью направо и налево, словно прогоняя ночь, отбивая от нее большие куски или высекая искры там, где никогда не было ни единой искры.

– Ну как я вам? – прошептал он.

Я стоял рядом с Генри посреди всех этих мраморных плит с именами и датами, понемногу зарастающих травой.

Генри принюхался.

– Кажется, я чую большущий камень. Так. Что тут за азбука Брайля?

Он переложил трость в левую руку, а правая, дрожа, нащупала имя, высеченное над дверью склепа в греческом стиле.

Его пальцы с дрожью очертили «А» и застыли на конечном «Т».

– Знакомое имя. – В его белых, как бильярдные шары, глазах защелкали листки картотеки. – Не покоится ли здесь великий и давно почивший владелец киностудии, той самой, что находится за стеной?

– Да.

– Крикливый тип, сидевший на всех заседаниях, так что никому уже не оставалось места? Тот, что сам готовил себе бутылочки, сам менял себе пеленки, в два с половиной года купил песочницу, в три уволил детсадовскую воспитательницу, в семь отправил десяток мальчишек прямиком к медсестре, в восемь ухаживал за девочками, в девять их имел, в десять приобрел автостоянку, а в двенадцать – киностудию, когда умер его отец, оставив сыну Лондон, Рим и Бомбей? Этот?!

– Генри, – вздохнул я, – ты чудо.