Я знаю, как ты дышишь - Костина Наталья (читать бесплатно полные книги .TXT) 📗
— Я прибиралась и нашла краски. Ей нравится. Я купила альбом и кисточки…
Как же она сама до этого не додумалась? Это ведь так просто! Мама задумчиво поболтала кисточкой в воде, набрала на кончик краски и провела линию, потом склонила голову и посмотрела. Полюбовалась: синее, в середине плотнее и сходящее на нет по краям. Даже если ничего не добавлять к этой полосе в центре листа, уже красиво. И это синее может быть чем угодно: морем, небом, лепестком цветка, горлышком птицы, крылом бабочки… мыслью… образом… числом… звуком… звоном… почему нет? Всем, чем угодно!
— У нее хорошо получается! — шепнула сиделка.
Ей просто бог послал эту Соню! В квартире вроде ничего не изменилось, но теперь она уже не казалась покинутой и запущенной. Местом, где не было календарей и поэтому остановилось время. Теперь время снова потихоньку пошло… затикало, заструилось, словно какая-то страшная бездна наконец заполнилась до краев и из нее начал медленно вытекать ручеек… синий? Синий в самой середине и совершенно прозрачный по краям, так что виден каждый камешек? Ручеек, из которого можно зачерпнуть и напиться? И к которому не страшно подойти — а к провалу она не подходила… боялась заглянуть… и увидеть? Рассмотреть?
— Не нужно об этом думать! — сердито сказала мама и набрала другой краски. На этот раз оранжевой.
Апельсин был оранжевым. Он лежал на снегу, и это было красиво. Неизвестно, кто его потерял. Катя как раз хотела купить апельсинов и шоколадку и заехать наконец сегодня к Сашке Бухину. Этот апельсин тоже был чей-то. Кто-то кому-то его нес. И… не донес. Как и она не доехала. Стыдно. Два дня прошло! Она обещала, в конце концов! У нее в сумке и книги, и таблетки… а вот теперь будет и апельсин. Она нагнулась и подобрала этот сгусток цвета — он был холодный и увесистый, и холод странно противоречил цвету.
Да, она попросила книги, хотя это было нелегко. Потому что позавчера вдруг она не выдержала и выложила все, что хотела сказать уже давно. Выплеснула из себя — внезапно и совершенно без повода, просто потому что ей показалось… показалось, что какое-то невинное замечание относится к тому, что…
— Я не хочу рожать детей неизвестно для чего, — резко сказала она и густо покраснела, чего при ее рыжих волосах лучше было не делать. Сразу становилась заметно, что она очень сердится. — Знаете… я ведь все время за людьми наблюдаю и выводы делаю — работа у меня такая. И часто-густо вижу таких мамочек… лучше бы им детей было и вовсе не заводить! Знаете, какое слово чаще всего говорят мамы своим детям?
— Какое же? — явно насмешливо за ней наблюдая, заинтересованно спросила свекровь.
— А вот такое: скорей! Даже вот так: скорей, скорей, скорей! Что ты плетешься… Ешь скорей! Играй скорей… когда же ты наконец вырастешь, надоело за тобой подтирать, прибирать, складывать… и вообще я с тобой никуда теперь и выйти не могу! Вот так! Я все это слышала своими ушами и… много раз! И тогда спрашивается — зачем?!.. — Катя едва сдерживалась, потому что к глазам вдруг подступили какие-то ненужные, незваные, непредвиденные и неожиданные слезы. Что это она и дома уже плачет?! Ведь тут ни Сорокиной, никого другого нет… и разговор даже начинался вполне мирно, но внезапно она съехала, слетела с катушек, и… — Я… я не хочу так! — с вызовом закончила она. — Наверное… я просто не рождена для того, чтобы иметь детей.
— Но есть же и другие матери, Катенька, — мягко произнесла Лидия Эммануиловна и, словно демонстрируя выдержку и хорошее воспитание, через стол протянула ей салфетку. — И вы их тоже все время видите! Ваша мама, например… Не думаю, чтобы вы сейчас приводили в качестве примера именно ее. Мне не кажется, что она когда-нибудь вас дергала, или торопила… или била, — осторожно и тихо закончила свекровь. У Кати даже дыхание перехватило, настолько ей стало неудобно, но… Она уже сказала «а» — значит, нужно сообщать и остальное.
— Она развелась с моим отцом, — наконец выговорила она. — Мне его не хватало. И я до сих пор не могу понять, почему она это сделала! — с вызовом закончила она.
— Почему же вы до сих пор не спросили ее об этом? Если вас долгие годы мучил этот вопрос?
— Знаете, есть вопросы, которые лучше не задавать… тем более своим близким.
— Да, я знаю… Так многие думают, — задумчиво произнесла женщина, которая всегда казалась Кате холодной, чопорной и враждебной. И сегодня она тоже видела ее именно такой. Несмотря на мягкие манеры и тихий голос. Можно давить на человека и тихим голосом… так, наверное, получается еще эффективнее! Толку, что Сорокина все время орет и брызжет слюной — это разве на попавшихся на горячем мальчишек действует. Ну и на нее… немножко. Потому что у нее совсем развинтились нервы, кажется…
— А потом, бывает, когда осознаешь ошибку, вопрос задать уже и некому… — продолжила женщина напротив, вдруг опустив глаза на свои переплетенные и туго сжатые пальцы. — Раз уж у нас с вами такой разговор вышел, Катя, и нам никто не мешает, я, пожалуй, расскажу одну историю… Ее никто не знает — ни мой муж, ни тем более Тимур. Потому что… ну, скажем, потому что не было случая им ее рассказать. — Свекровь вдруг подняла глаза и выдохнула, будто оценивала препятствие или собиралась прыгнуть с вышки в воду. — Так вот, Катя, моя родная мать была эмоционально холодным человеком. Она была прекрасный профессионал, блестящий, можно сказать, но… при этом она не любила ни своего мужа, ни своего ребенка. То есть меня. Наверное, это не так бросается в глаза, как то, о чем вы сейчас сказали: скорей, скорей… но… это очень мучительно. И для ребенка, который этого не может до поры до времени понять, это мучительно вдвойне. Который изо всех сил старается… заслужить любовь. Идет для этого на разные ухищрения… например, влезает к матери на колени, заглядывает ей в глаза… — свекровь тяжело сглотнула, — это… это очень унизительно. И отвратительно то, что выросший ребенок помнит об этом унижении всю жизнь. Как его заставляли выпрашивать!..
Лидия Эммануиловна вдруг резко поднялась и отвернулась к окну. Катя замерла, потому что поняла — ее гордая, холодная свекровь сейчас тоже прячет слезы. Которых никто никогда не должен видеть. Чтобы никто не подумал, что она, эта успешная, независимая и многими нелюбимая за несгибаемый характер и слишком резкие мнения женщина, могла у кого-то что-то выпрашивать!
Безмятежно тикали часы с мудростью тех, кто закрыл уши, глаза и рот и впал в нирвану ничегонезамечания… Где-то за стенами, вверху, внизу, рядом, жили своей жизнью какие-то люди, с которыми Катя так и не удосужилась познакомиться, — возможно, они были хорошими отцами и матерями, никуда не торопящимися, никого не бросающими… Хотя таких людей, наверное, и в природе не существует?
— Что делает нелюбимый муж? — ровным голосом продолжила свекровь, словно читая лекцию студентам. — Обычно он от жены уходит, так? Вот вы сейчас сказали, что не знаете, почему ваши родители развелись. А я не знаю, почему мои родители НЕ развелись! Вернее, я долго об этом не догадывалась. Потому что мне некогда было думать: я только и делала, что из кожи вон лезла, чтоб урвать хоть капельку материнской любви. Чего я только не пробовала! Училась на сплошные пятерки, научилась готовить, в комнате всегда был порядок… Я и в кружки записывалась, и умные книги из библиотеки таскала — и все ждала, что она меня хотя бы мимоходом похвалит! Подойдет, обнимет и даже не скажет, что любит, нет, — скажет, что она мной гордится… хотя бы…
Лидия Эммануиловна стояла ровно и прямо, и ее широко распахнутые глаза были устремлены не на невестку, нет, — она видела что-то ЗА Катей… Она смотрела в прошлое… туда, где очень одинокая девочка жила так, как этого никогда не требовали от нее, Кати, — чтобы получить то, что она сама получала от своих родителей сполна, никогда не прося. Она получала это даже тогда, когда они развелись, — от каждого в отдельности… и они радовались, давая ей это… Оказывается, это и было ГЛАВНЫМ… а она и не знала!
