Судить буду я - Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович (книги без сокращений txt) 📗

Скорый натужно рвался сквозь бархатно-вязкую темноту ази­атской ночи, выхватывая дальним светом мощных тепловозных фар убогие постройки на полустанках и разъездах. Даже вы­плывшая из-за туч полная луна не скрашивала нищеты и бедно­сти строений вдоль дороги, а в тесных дворах, жавшихся плотно друг к другу, как в малоземельной Японии, не было места ни саду, ни огороду. Так – одна орешина, корявая яблоня у ограды или вместо нее шелковица с обрубленными ветвями да грядка зелени – не то лука, не то редиски. Прежние власти людей землей не баловали. «Как они здесь живут? И как все это терпят?» – вдруг задумался Сенатор, но докапываться до при­чин не хотелось. Он, однако, отметил, что и коммунистам, и новым силам, рвущимся к власти, крайне повезло – такого терпеливого, безропотного, доверчивого народа нигде нет. Обе­щали ему туалеты из золота, чтобы унизить презренный металл, как это сделал Ленин, коммунизм в восьмидесятых, как Хрущев, или каждому квартиру к двухтысячному году, как Горбачев, – всему поверят и будут ждать.

Правда, глашатаи таких пустых обещаний давно живут как при придуманном ими же коммунизме, Москва создала целый легион таких глашатаев-наместников и для России, и для всех окраин. Приезжает такой сказитель легенды о коммунизме, а назывался он секретарем обкома, скажем, в Актюбинск, как некто по фамилии Ливенцов, или в Краснодар по фамилии Медунов, в Алма-Ату – Колбин, в Кишинев – Смирнов, в Таш­кент – Осетров, а дальше для любого города, края, республики читатель может добавить свои фамилии, схема одна, давняя и проверенная. И вот сидят такие сказители в своих креслах по десять – пятнадцать лет, разваливая все до основания, повто­ряя, как заклинание: «Для нас главное идеология!» А когда чувствуют запах жареного – спешно снимаются с насиженных мест, бросают шикарные квартиры, дачи, загородные дома и бе­гут в Москву, где для каждого из них уже готово жилье в пре­стижном доме и привилегированном районе, с обязательной дачей в Барвихе, Переделкино, с прислугой, автообслуживанием и пайком до конца жизни. Сколько их понаехало в Москву только за последние 50 лет! Не счесть! Вот бы нашлась какая сила, чтобы вымела всех обратно из Москвы в свои бывшие «вотчины», чтобы остаток жизни они прожили там, где княжили, где обещали светлую жизнь. Какой бы нравственней урок был бы дан новым властителям. Но ведь ворон ворону глаз не выклюет!

Сухроб Ахмедович на минуту даже испугался своих правед­ных мыслей, случались с ним такие срывы. В нем спокойно, без угрызений совести, уживались сыщик и вор, черное и белое. Это давно, еще со студенческих лет, заметил в нем его друг и сорат­ник Миршаб. «Горазд ты на праведные речи», – говорил он иногда с восторгом, ошарашенный неожиданной позицией свое­го друга. Впрочем, теперь подобное раздвоение личности он считал нормальным состоянием для политика. Говоришь одно, думаешь другое, делаешь третье – это ведь о всех политиках, а не только о нем, сказано, кажется, учеными мужами, филосо­фами еще в Древнем Риме.

Сенатор не забывал первые уроки, полученные им в Аксае от хана Акмаля в самом начале политической карьеры. Главное – никогда не теряться, учил обладатель двух Гертруд, даже если сказал глупость или еще что-то похуже, всегда можно отказать­ся или сказать, что не так поняли. А для этого следовало научиться говорить витиевато, долго, с отступлениями от по­ставленного вопроса. Несравненным мастером говорить ни о чем, уходить от вопросов самых цепких репортеров был, на взгляд хана Акмаля, Горбачев. Аксайский Крез знал силу слова, сам был непревзойденным словесным дуэлянтом, и это он ска­зал о Горби в самом начале карьеры генсека самой многочис­ленной партии мира. Не зря тогда же, с интервалом в неделю-другую после слов хана Акмаля, канцлер Коль, с которым Горбачев позже подружится и даже благодаря ему получит звание «почетного немца», назвал его пропагандистскую активность геббельсовской. На что Горбачев сильно обиделся, и меж­ду нашими странами на какое-то время установились прохлад­ные отношения. Дипломаты с обеих сторон постарались загла­дить скандал.

Конечно, Сенатор понимал, что ему с красноречием Горбаче­ва никогда не сравниться, как далеко ему и до возможностей хана Акмаля, не раз загонявшего в тупик ташкентских красноба­ев, упивающихся звуками собственного голоса. Но и он одержи­вал победы в словесных турнирах. Незадолго до своего осво­бождения он двое суток провел в большой общей камере, где содержались в основном москвичи. С первых же часов пребыва­ния в новой камере он почувствовал к себе высокомерно-пренебрежительное отношение. Возможно, его появление и спровоцировало «общество» на разговоры о Средней Азии, в тюрьме быстро все темы исчерпываются. Теперь разговор хоть в тюрьме, хоть на свободе – о политике. И сокамерники, кто во что горазд, прохаживались по суверенитету азиатских республик. Как и большинство москвичей, они путали Таджикистан с Туркменией, Казахстан с Киргизией, Ташкент с Алма-Атой или Ашхабадом. Для многих его сокамерников оказалось откро­вением, что тут проживает почти шестьдесят миллионов чело­век, причем больше половины в возрасте до 18 лет, что 47 процентов золота страны добывается в Узбекистане, и что за тонну хлопка на мировом рынке можно купить 12 тонн пшеницы. Именно в этом регионе почти все залежи урановой руды и добы­вается большая часть цветного металла: меди, алюминия, свин­ца, вольфрама, титана, молибдена.

Наверное, такого осторожного человека, как Сенатор, не удалось бы втянуть в горячий спор, после которого редко мирно и дружелюбно расходятся, если бы оппоненты цинично не ото­звались об интеллектуальных способностях жителей Средней Азии – им якобы не прожить без квалифицированной помощи извне. Вот тут-то Сухроба Ахмедовича и зацепило, хотя он знал, как говорится, вопрос имеет место. Но тогда он, вспомнив хана Акмаля, не растерялся и ответил в манере навязанного разговора.

– Это без интеллектуальной мощи Москвы мы не прожи­вем? – спросил он с коварным добродушием и, дождавшись утвердительного ответа, продолжил: – Как же вы собираетесь помогать нам, темным азиатам, если в России самой паника, ни одна газета, ни одна передача на телевидении, ни одно парла­ментское слушание не обходится без панического разговора о катастрофическом оттоке мозгов на Запад, прежде всего из Москвы, Ленинграда. И отток бы начался, если бы не цены на авиабилеты, единственное, что удерживает многих российских специалистов, особенно молодых, готовых за доллары работать в любой стране и на любой работе. Так что, господа москвичи, подумайте о себе, прежде чем нас жалеть. А у нас такой проблемы не существует. Даже при бесплатных билетах и гаран­тиях комфортной жизни ни один казах, узбек, киргиз, таджик не покинет родные места. Наоборот, с обретением независимости ожидается мощный приток восточной диаспоры, вынужденной в революцию под страхом смерти эмигрировать на Запад. Вот в чем гарантия нашего возрождения, господа сокамерники, – с торжеством закончил Сенатор.

Сказанное раскололо единую вначале московскую братию на несколько групп, но главное, сбило спесь, они все-таки согласи­лись, что это великий фактор.

Сухроб Ахмедович считал, что в тот день он одержал важную для себя победу. Она укрепила в нем уверенность, а случай этот он припас для какого-нибудь публичного выступления, верил, что история вновь поднимет его на гребень очередной попули­стской волны.

Поезд все дальше и дальше втягивался в золотую долину, жемчужину земли узбекской, даже воздух после освоенных земель бывшей Голодной степи тут ночью напоминал крымский. Обилие садов, виноградников, близость гор, речушек, знамени­того Ферганского канала резко отличали этот край от степного Джизака или северного Хорезма, из этих благодатных мест был и Ферганец, прокурор Камалов, заклятый враг Сенатора. Но сегодня, в поезде, он не хотел возвращаться мыслями к Камалову, он понимал, сколь многое зависит от встречи с Сабиром-бобо, от того, какую сумму удастся вырвать в Аксае, – любое убийство теперь стоит немалых денег, а смерть генерального прокурора республики… С мыслями о том, сколько же ему перепадет на расходы от духовного наставника хана Акмаля, Сенатор и заснул. Спал он спокойно, ибо разгадал тайну пове­лительного тона человека в белом; правильно говорили древне­греческие эскулапы – установите диагноз…