Любитель сладких девочек - Романова Галина Владимировна (бесплатные полные книги .TXT) 📗
Как же это все произойдет, интересно…
Глава 3
Маша с совершенно тупым выражением на лице рассматривала в магазине репродукцию неизвестной картины неизвестного автора, которая появилась здесь только сегодня. Она была в этом уверена, потому как с ревностной брезгливостью относилась к подобным проявлениям творчества… Огромный кусок освежеванной баранины, в котором торчала рукоятка ножа, возлежал на разделочном столе неизвестного зрителю заведения. Капли крови, выписанные художником с виртуозной тщательностью, рубиново алели на столе. Рядом же стоял высокий фужер то ли с красным вином, то ли с только что пролитой кровью бедного животного. И к нему тянулись руки оставшегося за кадром алчущего возлияний человека. Длинные нервные пальцы с сильно развитыми суставами и огромным рубином на безымянном пальце правой руки… Ощущение подрагивания перстов жаждущего выпивохи было столь велико, что Маша беспрестанно ежилась.
– Откуда это у вас? – спросила она продавщицу, которая куталась в огромную пуховую шаль и с вожделенным ожиданием посматривала на Машин кошелек.
– Купи – продам! – гикнула та обрадованно и эдаким ватно-пуховым колобком подкатилась поближе.
– Нет, не нужно. – Маша даже попятилась. – Ее здесь не было. Еще вчера не было…
– Что, не нравится? А по-моему, красиво! – И продавщица с торгашеской назойливостью принялась уговаривать ее приобрести натюрморт. – Хоть и подарок, но все равно готова продать. Верь, как от сердца отрываю! И возьму недорого!
– Нет, нет, спасибо, мне не нужно… – Маша все пятилась и пятилась, пока каблуки не повисли в воздухе на последней ступеньке, ведущей к выходу из него.
Она тут же развернулась и почти бегом выскочила из магазина.
На улицу! Под освежающие серпантинные метельные струи! Пусть стегают по лицу, пусть заползают под одежду, лишь бы вытравили из памяти это жутковатое наваждение. Надо же!.. Расскажи кому – не поверят. Более того – засмеют и сочтут чокнутой. Давно забытые картинки из детства… Чертовщина, да и только! Нет, ну а как иначе, если этот омерзительный натюрморт как две капли воды был похож на мазню, выползающую из-под кисти ее благословенного родителя, то бишь Сидорова Ивана Ивановича?
Самого его Маша помнила очень плохо. В памяти остались лишь вечно трясущиеся с похмелья руки, перепачканные в краске брючины да кисловатый приторный запах, который шлейфом тянулся за Иваном Иванычем. Ни лица, ни голоса, ни тем более слов, обращенных к единственной дочери, она не запомнила. Но вот эти его мерзкие картинки… Какое-то время они даже снились ей. Огромные куски кровоточащей говядины, бараньи ноги и головы, отсеченные здоровенными ножами мясников. Попадались еще и блюда с губами и свиными ушами, но много реже. Основной же темой «творчества» ее папаши были и оставались освежеванные окровавленные туши.
Дубейный художник! Так называла его мать в те редкие дни, когда он появлялся дома. Уже став старше, Маша узнала, что производной к такому обращению явилось название одного из произведений Лескова. Узнала и то, что прославленный классик имел в виду обычного гримера. И даже обиделась на мать за то, что та посмела своей неосторожной метафорой осмеять нетленное произведение. По ее же мнению, папашка вообще не подпадал под определение художника, и место ему было в психушке. Нормальный человек, опять же по ее расчетам, не мог с таким наслаждением выписывать лохматящиеся окровавленные сухожилия и отчлененные от туловища головы бедных животных с синюшными толстыми губами и остановившимся стеклянным взглядом. Но Иван Иваныч в психушку не спешил. И более того – весьма и весьма успешно сбывал свою мазню. Маша подозревала, что таким же психам, как он сам. Вот тогда они и удостаивались видеть дома «великого мастера» пред своими очами.
В дни коммерческой удачи Иван Иваныч обычно бывал пьян и весел. Он приходил к ним с гостинцами, включающими в себя всегда один и тот же гастрономический набор продуктов: круг «краковской» колбасы, палка колбасного сыра, банка консервов в томате, одно большое яблоко и горсть карамели в слипшихся бумажках. То ли он был не очень изобретателен в вопросах выбора презента, то ли причиной являлся финансовый предел, переступать который он не имел права. Но приносил он всегда одно и то же. Маша тогда награждалась легким потрепыванием по затылку отцовской дланью, мог последовать еще и шлепок по ее тощей заднице. Мать получала в награду получасовое сюсюканье на тему, как она прекрасна и великодушна. Потом родители отправляли Машу спать, а наутро отца уже не было. Со временем визиты становились реже, а вскоре и совсем прекратились. Но вот эти его картины… Все кошмарные сны ее детства были связаны именно с ними. Мать ее даже к невропатологу водила, пытаясь выявить причину нервозности дочери. Назначали лечение, чередовали его с отдыхом в детских лагерях и санаториях…
Все проходит, стирается из памяти, испарилась и эта ее зависимость видеть в каждом бегущем навстречу баране освежеванную тушу. И тут вдруг нате вам… На самом краю земли, в благословенном краю заблудших душ стародавний толчок, и прямо в сердце…
– Чего это ты? – уставилась на нее Нинка, стоя у открытых дверей барака и смоля третью по счету сигарету. Бычки от первых двух еще дымились у ее ног.
– Чего? – тяжело дыша, ответила вопросом на вопрос Маша. – Чего я?
– Летела как сумасшедшая. Думала, что фонарный столб сейчас повалишь. И не купила ничего. Чего в магазин тогда ходила? – Нинка швырнула бычок к ногам и полезла за четвертой сигаретой.
– А ты чего тут столбом торчишь? То вопила, что волосы не просушила и холодно тебе, а теперь на таком сквозняке никотин поглощаешь! Случилось что?
Нинка судорожно затянулась, всхлипнула и, так и не раскурив четвертую сигарету, горько разрыдалась.
– Ты чего, Нин? – Маша опешила. Ее собственные страхи, разбуженные наваждением, показались ей сейчас смешными и ничтожными перед лицом такого горького горя, что выливалось у напарницы вместе со слезами.
– Пришла… Пришла, открываю комнату, а там!.. Эта сволочь нашла мои деньги и все… Представляешь, Машка, все до копейки пропил! А я так мечтала, что месяца через два за овраг переметнусь. А он нашел и все пропил! Что же мне теперь, тут до самой смерти гнить, в этом гадюшнике? Ненавижу! – Она принялась колотить кулаками о дощатую дверь, помогая себе пинками и ругательствами. – Сволочи! Сволочь на сволочи и сволочью погоняет! Отбросы! Ты права, Машка, одни отбросы здесь! И ты… Ты правильно сделала, что укокошила одного из них!
– Я не… – Маша хотела было возразить, но Нинка ее не слушала.
Безумно вращая глазами, она колошматила ни в чем не повинную многострадальную дверь, которой и без того доставалось в дни великих попоек и выходных, и орала что есть мочи:
– Всех их нужно мочить, козлов! Всех! Все гады! Исключений быть не может! Машка, он просто взял и все пропил!!! А сам теперь валяется посреди комнаты задом кверху и храпит так, что стены содрогаются… Как же я?.. Что же?.. Ненавижу! Слушай! – Нинка внезапно прекратила свои бессмысленные истязания бесполезной деревяшки и, подлетев к Маше вплотную, вцепилась в ее куртку. – А пошли к тебе! Мне даже ночевать негде! Ну что? Что нос воротишь? Не пустишь, что ли?
Ей, конечно, не хотелось ни с кем делить свой закуток, будь то друг или недруг. Она любила спать одна и, кутаясь по самый нос в теплое одеяло, посмаковать пробуждение. Но не бросать же Нинку в таком состоянии на морозе, в самом-то деле!..
– Идем, – решительно оторвав ее цепкие руки от своей куртки, Маша шагнула в барачный коридор. – Идем, а то холодно здесь…
Все последующее произошло так быстро и неожиданно, что сколько она ни пыталась впоследствии припомнить какие-то детали, чтобы воссоздать полную картину поджидавшего ее ужаса, у нее ничего не выходило.
Как шли с Нинкой длинным коридором к двери ее комнаты, она помнила хорошо. Кто-то высунул нос из-за одной двери, разбуженный грохотом их шагов до деревянным доскам. Кто-то, кажется, шел им навстречу и даже, помнится, поприветствовал их. Кто именно – она не помнила. Потом она достала ключ из кармана. Вставила его в дверь, но он не поворачивался. И тут кто-то, кажется, Нинка, пнула дверь носком своего ботинка. Она непонятно почему отворилась. И еще не включив света, Маша уловила этот запах. Запах крови и смерти. Несколько минут назад она очень живо представляла его себе, замерев перед неизвестной картиной неизвестного автора. И тут он вдруг ударяет ей в нос, свербя ноздри тошнотворной обволакивающей сладковатостью.
