Убить, чтобы воскреснуть - Арсеньева Елена (список книг TXT) 📗
Поэтому Герман сделал все так, как ему велели, и через несколько минут, глядя в провалившиеся, обметанные тревожными тенями глаза начальника колонии, четко описал ему, как будет передан Севастьянов.
— Думаю, у него прострелено легкое. Пусть уже сейчас кто-нибудь свяжется с поселковой больницей, — добавил он. — А еще лучше, если вместе с вертолетом для нас пришлют квалифицированных специалистов… в этом вопросе. Конечно, окажись у меня тут какой-нибудь наркоз или усыпляющее средство, я мог бы попытаться и сам как-то… облегчить его положение, но…
Китаев на какой-то миг впился взглядом в глаза Германа, однако лицо его осталось прежним: просто взволнованным, просто осунувшимся, просто… во всяком случае Герман от всей души надеялся, что стоящий за его спиной Стольник ничего особенного не разглядел. Герман сделал все, что мог. Кто может, пусть сделает лучше!
Павел Михайлович осипшим от волнения голосом спросил, как обращаются с заложниками.
— Да нормально, честное слово, — усмехнулся Герман. А интересно, что ожидал услышать Китаев?! — Будут проблемы с вертолетом, как думаете?
— Не должны вроде, — покачал головой начальник колонии, и в эту минуту Стольник, буркнув: «Сеанс связи окончен!» — оттащил Германа от окна, к которому снова придвинули поставленную на попа больничную койку.
Теперь предстоял собственно процесс передачи. Состоял он в следующем: Герману взвалили на плечи бесчувственное, а потому мучительно тяжелое тело, и он медленно, пошатываясь, двинулся к дверям. Рядом шел, держа одну руку в кармане, невозмутимый Саша-афганец.
Ваха и еще один незнакомый Герману зек разобрали подобие баррикады перед входом. Потом, по сигналу Стольника, дверь распахнулась, и Герман встал в дверном проеме. Рядом — афганец. Он выдернул из кармана руку, простер вперед — и Герман увидел, что пальцы стиснули гранату.
Через окно Герман, как ему было велено, предупредил Китаева, что у гранаты этой будет выдернута чека. То есть при выстреле в афганца тот разожмет руку — и…
— Хорошо, если барин не захочет экспериментировать, — выразил надежду Стольник.
Обошлось.
Когда Герман свалил тело Севастьянова на плац и отступил, он даже оглядеться не успел — афганец сразу втянул его в коридор. Ваха с подручным запирали дверь и восстанавливали баррикаду.
— А ты, бедолага, так и будешь теперь гранату до скончания веков в кулачке носить? — спросил Герман, с удивлением ощущая, что губы шевелятся с некоторым трудом. — Я думал, ты ее на плац выбросишь.
— Зачем добру пропадать? — хозяйственно спросил Бирюк. — И ничего мне не сделается, смотри.
Он разжал пальцы. Герман отшатнулся…
Чека была зафиксирована аптечной резинкой.
— Старый фокус, — хмыкнул Ваха, проходя мимо. — Не горюй, доктор: ты не первый и не последний лох, который на него попался. Иди, иди, чего стал!
Герман торопливо зашагал по коридору.
— Вернулся? Ну и молоток, — одобрительно встретил его Стольник. — А раз так, отпусти девочку, Удав.
Удав стоял за спиной Альбины, уставя на Германа свои коровьи очи, и тот внезапно заметил, что колено Мольченко резко выдвинулось вперед. Сейчас он упрется между лопаток Альбины, с силой дернет полотенце на себя…
Герман рванулся вперед, но Стольник перехватил его за руку:
— Кончай психовать! Я кому говорю, Удав?
Тот с явной неохотой опустил полотенце.
Стольник разжал пальцы, и Герман упал на колени рядом с Альбиной. Она зажмурилась, схватилась за горло. Герман положил ей ладонь на затылок, прижал лицо к своему плечу. Она вся дрожала, но — ни слова, ни всхлипывания.
— Все, уже все, — пробормотал Герман. — Давай-ка вставай.
Альбина попыталась подняться, но, ойкнув, села на пол. Можно было представить, как затекли ее ноги!
— Ладно, посидим, отдохнем. — Герман устроился рядом, однако больше всего ему хотелось сейчас увести девушку из этой комнатушки, где она испытала такой ужас, куда угодно, хоть в процедурную увести. Там на полу пятна крови Севастьянова, но все равно там чище.
Альбина опять уткнулась ему в плечо.
— Они… говорили, что ты попытаешься бежать, не вернешься, и тогда меня… — донесся до Германа чуть слышный шепот.
— Кто говорил?
— Вон тот, — махнула она рукой.
Герман повел глазами и поймал насмешливый взгляд Антона, по-турецки сидевшего на брошенном в угол матрасе.
— Каждый судит по себе, как видишь, — ответил он, чувствуя, что горло сводит от ненависти — острой, будто удар ножом. Ну почему, почему сегодняшний сон теперь остается только сном?!
— Предположим, я говорил не совсем так! — послышался голос Антона. — Я просто сказал, что смерть от удушья не так и страшна, как ее живописуют. Говорят, повешенные кончают под себя. И удушенные, наверное, тоже. Надо же, а! Человечество напридумывало столько способов достижения наивысшей степени оргазма, всякие там «Камы-Сутры», мази, шарики, презервативы с крылышками, а оказывается, надо всего-навсего сдохнуть, чтобы оттянуться на полную катушку!
Герман уронил руки. Альбина, отстранившись, с тревогой заглянула ему в лицо, но он не видел ее глаз. Перед внутренним взором медленно, зыбко проползла строчка отпечатанных на машинке букв: «…на шее трупа обнаружена странгуляционная борозда, след механической асфиксии, предположительно послужившей причиной смерти. Остановку дыхания мог также вызвать мгновенный спазм сердца, что и привело к необратимым последствиям…»
Жуткие в своей обыденности строчки милицейского протокола. Протокола об осмотре трупа, которым однажды стала Дашенька Смольникова.
— Пожалуйста, пожалуйста, не надо. Успокойся… пожалуйста, — бормотал кто-то рядом, и теплые губы шевелились около лица Германа. — Не надо, успокойся, не надо! Кто-то сильно тряхнул его за плечи, и Герман почувствовал, как медленно тает на лице и глазах изморозь почти смертельного оцепенения, внезапно охватившего его.
Теперь он видел рядом испуганные серые глаза и даже смог кивнуть: все, мол, в порядке. И все-таки понадобилось еще какое-то время, прежде чем удалось справиться с судорогой, перехватившей горло, и выдавить:
— Я в порядке.
— Можно нам уйти? — прошептала Альбина, поднимаясь и пытаясь приподнять Германа.
Он встал:
— Да, сейчас.
Повернулся к Стольнику:
— Можно вопрос?
— Ну?
Глаза у него — как мутный лед. Он почуял… почуял что-то в поведении Германа. Так матерый волк чует кровь еще прежде, чем она пролилась.
— Этот, — мотнул головой в сторону Антона, однако не нашел подходящего слова и просто повторил: — Этот за что сидит, не знаешь?
Показалось или будто прошелестело, провеяло что-то в воздухе? Нет. Антон еще ни о чем не подозревает, не догадывается, что его ждет. Огрызнулся:
— А тебе какое дело?
— Да уж больно ты профессионально рассуждал об удушье. За версту видно знатока.
— Неужели у нас еще один Удав объявился? — хмыкнул Стольник. — Да это просто серпентарий какой-то. Слышь, Удав? Не боишься конкуренции?
— Що це? — спокойно отозвался из коридора Удав. Нет, он, похоже, не боялся конкуренции.
— Ну, колись, малолетка, за что срок тянешь, — сказал между тем Стольник. — Порадуй нас с лепилой. Всегда приятно полюбоваться на свершения молодого поколения!
Антон нервно облизнул губы и обменялся невообразимо быстрым взглядом с Максом. Для Германа этот взгляд был то же самое, как если бы Антон скомандовал дружку: «Работаем по схеме номер два!» — или что-то в этом роде. Наверняка у них были заготовлены приличные легенды на всякий случай, наверняка такие случаи уже возникали, поэтому мальчики не особенно встревожились. А зря… а зря!
— Ну, я… шлепнул нашего лейтенанта, — с должной развязностью бросил наконец Антон. Даже с некоторой гордостью!
— Неужели мента? — вскинул брови Стольник, но тут же качнул головой: — Хотя нет. О таком герое ого-го весть как разнеслась бы! Какого же лейтенанта шлепнул ты, дитятко?
