Дождливой осенью - Гуляшки Андрей (книги без регистрации TXT) 📗
— Да, «Ромео и Джульетта» — прекрасный спектакль, — авторитетно подтвердил Асен. — Хотя лично мне подобные пьесы не импонируют. Я предпочел бы ..Макбет». «Макбет» — это пьеса! Но, чтобы сделать вам обоим приятное, я согласен и на «Ромео и Джульетту». Благодарю!
8
В последующие дни Аввакум сделал такие успехи в искусстве киносъемки, что уже запросто снимал стаи вспархивающих воробьев, тучи желтых листьев, гонимых ветром, подполковника, подкрашивающего усы и вдохновенно разглагольствующего о преимуществе дамских корсетов. Он даже сумел исподтишка запечатлеть на нескольких метрах затяжной поцелуй Виолеты и Асена.
Новое увлечение не на шутку захватило его. Можно было сказать, что в последние дни он выпускал из рук кинокамеру только за обедом и во время сна. По вечерам он включал проектор и на гладкой стене комнаты возникал печальный голый лес, низко нависшее над почернелыми верхушками мрачное небо, круги пожелтевшей листвы у стволов, которую ветер подхватывал и равнодушно разбрасывал во все стороны… Окутавшись клубами сизого дыма, Аввакум хмуро глядел на «экран» и по нескольку раз прокручивал эти кадры, потом сменял ролики и на экране оживали другие фрагменты, хотя и менее романтичные, которые он смотрел с не меньшим интересом. То были лица случайных прохожих на тихих улочках, ограды палисадников и фасады домов.
За эти дни его книга об античных памятниках и мозаиках не продвинулась ни на строчку, и причина его творческого застоя коренилась не в его очередном увлечении, не в редких приступах меланхолии. Ему попросту не хватало времени для работы. Он то снимал и просматривал заснятые кадры, то развлекался в компании своих новых друзей или же размышлял о них. С Виолетой он мало разговаривал: о чем мог он, старый холостяк и скептик, говорить с ней — девушкой, только что окончившей гимназию? Но общение с ней доставляло ему радость вроде той, которую он испытывал, любуясь ярко и сочно написанными картинами или слушая школьные песни, будившие память о светлых днях, промелькнувших в жизни, как солнечный луч. Совсем другое дело — Асен. Временами Аввакуму казалось, что этот человек наделен какой-то сверхъестественной ловкостью, способностью куда угодно проникнуть, все достать и притом обладает не только недюжинным умом, но и склонностью к опасному авантюризму. В то же время Асен был задирист до легкомыслия и по-детски жесток. Всем своим поведением, недомолвками, колкими словечками он, казалось, говорил: «Вот видишь, любезный, я очень хорошо знаю, что ты за птица; давно держу тебя под колпаком, и никуда ты от меня не денешься. Но пока не пробил твой час, давай поиграем в жмурки, потому что ты как-никак интересный партнер и поиграть с тобой просто занятно». Нельзя было не признать, что Асен Кантарджиев как противник был галантен и не лишен чувства юмора.
Таким образом, перед Аввакумом возникли сразу две нелегкие задачи: оберегать свою жизнь и вывести на чистую воду Асена. У Аввакума пока не было никаких доказательств его преступной деятельности или связи с преступным миром и поэтому не было оснований просить содействия полковника Манова, который непременно потребовал бы доказательств и фактов. В лучшем случае полковник поручил бы расследование кому-нибудь другому, а Аввакума упрятал бы за тридевять земель…
Что осталось бы тогда Аввакуму? Античные памятники и мозаики? Кинокамера и сентиментальные пейзажи? Из-за этого лишить себя удовольствия разгадать загадку и положить на лопатки достойного противника? Жалкий выбор. Без сомнения, перспективы завязавшейся борьбы сулили куда более интересные переживания.
В день спектакля Аввакум поджидал друзей у входа в театр. Поговорив о том о сем, они выкурили по сигарете, а когда до начала осталось несколько минут, Аввакум вынул из бумажника билеты и с огорченным видом сказал:
— К сожалению, мое место на балконе, а у вас десятый ряд партера. Не удалось достать билеты в одном ряду: все было распродано еще позавчера.
— Тогда не стоило брать такие билеты, — сказала Виолета.
— Такова воля судьбы! — рассмеялся Аввакум. — Когда представление окончится, мы опять встретимся здесь и вместе пойдем домой.
Пожелав им получить удовольствие от спектакля, он приветливо помахал им рукой и пошел на свое место.
Когда занавес поднялся и глаза зрителей устремились на сцену, Аввакум незаметно выскользнул из театра. У противоположного тротуара стояла институтская машина, на которой он приехал. Аввакум отдал шоферу контрамарку, сел за руль и, резко рванувшись с места, помчался вперед.
«Дядюшкин» особнячок был окружен невысокой каменной оградой крытой этернитовой плиткой. Железные ворота оказались приотворенными, что избавило Аввакума от необходимости перелезать через ограду. Он осторожно пробежал по дорожке и остановился перед парадным входом, обращенным к роще. Изученный предварительно замок тотчас же поддался, и через несколько секунд Аввакум оказался в вестибюле, стены которого до половины были облицованы красным мрамором. Раздвижная стеклянная дверь вела к помещениям нижнего этажа витая деревянная лестница, устланная желтой ковровой дорожкой, поднималась на верхний этаж.
Аввакум спустил на замке защелку, чтобы дверь нельзя было отпереть со двора. Освещая себе путь фонариком, он пересек, не задерживаясь, вестибюль и остановился перед двумя дверьми, выкрашенными белой краской. Одна вела в кухню — узкое, продолговатое помещение, совсем без мебели, если не считать высокого кухонного шкафа с пустыми полками. Другая дверь — в столовую.
Аввакум вошел в столовую и поморщился — воздух здесь был спертым, пропахший одеколоном. Под желтым лучом фонарика вырисовывался невообразимый кавардак: неубранная постель, брошенная на ковер пижама, на всех стульях — разная одежда, письменный стол заставлен тарелками, бутылками, книгами. На стенах блестели фотографии киноактрис и приколотые кнопками цветные иллюстрации из журналов. Аввакум с досадой и горечью понял, что среди этого отвратительного хаоса ему вряд ли удастся найти интересующий его предмет. Он располагал буквально считанными минутами, чтобы сориентировался в этом плюшкинском обиталище.
Смирившись с мыслью о возможной неудаче и привыкнув к спертому воздуху. Аввакум стал прикидывать, где может быть спрятан предмет, который он должен найти. Он никогда не видел его, но догадывался, что по форме и величине он должен быть вроде коробки на сотню сигарет.
Аввакум еще раз оглядел комнату и усмехнулся: в окружавшем его хаосе найти ответ на вопрос, где спрятан этот предмет, было чистейшей наивностью. Куда проще было бы искать ответа на вопрос: где он не может быть спрятан.
Конечно, бессмысленно искать его в постели, в пижаме, в разбросанной по стульям одежде, в остывшей печке, в отдушниках, на столе — среди книг и грязной посуды.
Впрочем, не мешало бы оглядеть стол — как все столы на свете, и этот мог рассказать кое-что.
Рассказ его оказался простым и коротким. Двое угощались сосисками. Об этом говорили два прибора: две тарелки, два ножа и две вилки. Произошло это в середине дня, не раньше, потому что кожица от сосисок выглядела еще совсем свежей, не ссохшейся. Рядом стояли две пустые бутылки из-под вина и два стакана. На кромке одного из стаканов ясно виднелись следы ярко-красной губной помады. Виолета никогда не красила губы таким цветом. Следовательно, за столом была не Виолета, а другая женщина, по всей вероятности, с более темными волосами. Ее порция осталась недоеденной, но стакан был пуст. На другой стороне стола картина была иной: тарелка блестела, как вылизанная, а вино было выпито лишь наполовину. Из этого можно было заключить, что женщина была более взволнована, но не так голодна, как мужчина. Выпивоха Асен, не имевший привычки оставлять стакан недопитым, на этот раз воздержался — разумеется, для того, чтобы сохранить ясность и гибкость ума. Тема разговора, очевидно, была не из легких.
Еще многое другое мог бы рассказать стол, но время бежало, желтый луч фонарика бледнел, теряя силу. Надо было быстро действовать в направлении главной цели. Но и то немногое, что удалось прочитать по предметам на столе, могло очень пригодиться. Язык вещей в отличие от людского никогда не лжет — он всегда точен и откровенен.
