Сингл и Сингл - ле Карре Джон (читать бесплатно книги без сокращений .TXT) 📗
В «Хауз оф Сингл» напряжение можно буквально пощупать. Строго одетые машинистки робко ходят по коридорам. Трейдерский зал, барометр настроения, гудит от слухов. Тайгер нацелился на большой куш. «Сингл» или сорвет банк, или лопнет. Тайгер готовится провернуть проект века.
— И Евгений, говоришь, в хорошем настроении? Прекрасно, — походя бросает Тайгер после короткого совещания, которое обычно следует за возвращением Оливера из очередной поездки на Дикий Восток.
— Евгений — молодчина, — поддакивает Оливер, — и Михаил во всем ему помогает.
— Прекрасно, прекрасно, — кивает Тайгер, прежде чем с головой уйти в дебри операционных расходов и колебаний биржевых котировок.
Тинатин присылает Оливеру письмо, в котором советует познакомиться с еще одной дальней кузиной, ее зовут Нина. Она — дочь умершего мингрельского скрипача и преподает в Школе изучения стран Востока и Африки. Оливер видит в совете матери Зои намек на то, что ему следует найти другой объект внимания, посылает письмо вдове скрипача и получает приглашение приехать в Бейсуотер на чай. Вдова скрипача — вышедшая на пенсию актриса, с привычкой приглаживать рукой остатки волос, но ее дочь Нина — черноволосая красавица со жгучими глазами. Нина соглашается обучать Оливера грузинскому языку. Начинают они с алфавита, прекрасного, но пугающего, и Нина предупреждает, что обучение может занять не один год.
— Чем дольше, тем лучше! — галантно восклицает Оливер.
Нина — девушка возвышенная и очень трепетно относится к своим грузинским и мингрельским корням. Она тронута искренним восхищением Оливера всем тем, что ей особенно дорого, тем более что ничего не знает о нефти, металлоломе, крови и взятках на семьдесят пять миллионов долларов. Оливер и не собирается портить ей настроение лишней информацией. Скоро она делит с ним постель. И если Оливер и догадывается, что Зоя, спасибо женской интуиции, знает об их союзе, угрызений совести он не испытывает: с какой стати? И радуется тому, что, улегшись в постель с Ниной, смог удалиться на безопасное расстояние от жены-хищницы важного делового партнера, чье обнаженное тело все еще призывно зовет его из окна верхнего этажа московского дома. Под руководством Нины он покупает книги грузинских писателей, сборник грузинских народных сказок. Слушает грузинскую музыку, вешает карту Кавказа на стене своей квартиры, где вечно царит беспорядок, в многоэтажном доме, построенном с помощью капитала «Сингла» в Челси-Харбор.
И Почтальон счастлив. Счастлив не вообще, ибо Оливер не воспринимает счастье как абстрактное понятие. Он находит счастье в том, что делает, в том, что создается с его участием. Он счастлив в любви, ибо полагает, что именно это чувство вызывает в нем Нина.
Счастлив в работе, если работа эта — поездки к Евгению, Михаилу, Тинатин при условии, что тень Хобэна маячит на значительном расстоянии, а Зоя продолжает игнорировать его. Если раньше взгляд ее печальных глаз неотступно следовал за ним, то теперь она не желает замечать его присутствия. Не появляется на кухне, если Оливер рубит там овощи, помогая Тинатин. В коридорах, на лестницах, в комнатах, Павел всегда при ней, она использует ширму своих волос, чтобы отгородиться от английского гостя.
— Скажи отцу, что через неделю будут подписаны все документы, — говорит ему Евгений у древнего бильярдного стола, убедившись, что в пределах слышимости нет никого, кроме Хобэна, Михаила и Шалвы. — Скажи ему, как только документы подпишут, он должен приехать в Мингрелию и подстрелить медведя.
— В этом случае ты должен приехать в Дорсет и подстрелить фазана, — отвечает Оливер, и они обнимаются.
На этот раз Оливер не везет с собой писем. Только два послания в голове, выученные наизусть. Они действуют так возбуждающе, что в самолете даже возникает мысль, а не предложить ли Нине выйти за него замуж. День этот — 18 августа 1991 года.
Двумя днями позже Нина горько плачет, что-то причитая на грузинском. Она плачет, разговаривая по телефону, она плачет, входя в квартиру Оливера, плачет, когда они сидят на софе бок о бок, словно два старичка, и в ужасе наблюдают, как новая Россия балансирует на грани анархии, ее лидер захвачен старой гвардией, одной ногой стоящей в могиле, газеты закрыты, на улицах городов грохочут танки, а люди, находившиеся на высочайшем уровне власти, валятся, как сбитые шаром кегли, хороня полностью подготовленные к реализации Специальные проекты по металлолому, нефти и крови.
На Керзон-стрит по-прежнему лето, да только птицы уже не поют. Нефть, металлолом и кровь забыты, словно их никогда и не было. Признать их — все равно что признать собственную кончину. Недавняя история молчаливо переписывается, молодые мужчины и женщины в Трейдерском зале отправлены на поиски новой добычи. А в остальном ничего, абсолютно ничего не произошло. Десятки миллионов инвестиций не обратились в пыль, ни пенса не потрачено на авансы в счет комиссионных, американским посредникам и чиновникам не совали никаких взяток, не вносился задаток за лизинг «Джамбо», оснащенных холодильными установками. Тепло, свет, арендная плата, жалованье, бонусы, страхование на случай болезни, страхование на период учебы, телефонные и представительские счета для пяти этажей здания на Керзон-стрит и их обитателей остаются прежними. И Тайгер не меняется ни на йоту. Походка такая же легкая, вид такой же гордый, планы такие же грандиозные, костюм от «Хэйуэрда» по-прежнему сидит как влитой. Только Оливер и, возможно, Гупта, индус, личный слуга Тайгера, знают о боли, упрятанной под этой броней, знают, как близок он к предельной черте, за которой заканчивается жизнь. Но когда Оливер, переполненный состраданием, выбирает момент, чтобы посочувствовать отцу, Тайгер резко и яростно осекает его:
— Мне не нужна твоя жалость, благодарю. Мне не нужны твои нежные чувства или твое участие. Мне нужны твое уважение, твоя верность, твои мозги, используемые по назначению, и, пока я старший партнер, твое повиновение.
— Хорошо, извини, — бормочет Оливер, а поскольку Тайгер не выказывает желания продолжить разговор, возвращается в свой кабинет и тщетно пытается дозвониться до Нины.
Что с ней стало? Их последняя встреча прошла на редкость неудачно. Поначалу он убеждает себя, что это происки Зои. Потом с неохотой вспоминает, что крепко напился и в подпитии, по доброте одинокого сердца, поделился с Ниной некоторыми подробностями своих деловых отношений с дядей Евгением, как она его называет. Вроде бы бросил такую фривольную фразу: «Если Советский Союз потерял будущее, то „Сингл“ — последнюю рубашку». А когда она надавила на него, счел уместным рассказать ей о том, как «Хауз оф Сингл» с помощью и участием дяди Евгения намеревался сорвать большущий куш на экспорте из России жизненно важных субстанций, таких, как, чего уж там прикидываться, товар есть товар, кровь. Нина побледнела, пришла в ярость, набросилась на него с кулаками, а потом, ругаясь, пулей вылетела из квартиры, не в первый раз, темперамент-то мингрельский, чтобы более не вернуться.
— Она нашла нового любовника, чтобы отомстить тебе, — признается по телефону ее опечаленная мать. — Она говорит, что ты декадент, дорогой, хуже чертово-го русского.
Но что с братьями? Что с Тинатин и дочерьми? Что с Вифлеемом? Что с Зоей?
— Братьев депортировали, — рубит Массингхэм, которого трясет от зависти с того самого момента, как роль посредника отняли у него и передали зеленому младшему партнеру. — Дали пинка под зад. Изгнали. Сослали в Сибирь. Запретили появляться в Москве, Грузии или где-либо еще.
— А Хобэн и его друзья?
— О, мой дорогой друг, этот и ему подобные никогда не пропадут.
Ему подобные? Подобные кому? Массингхэм не уточняет.
— Евгений остался с кучей металлолома, дорогой.
О нефти и крови упоминать не будем, — зло добавляет он.
Связь с бурлящей Россией неустойчива, и Оливеру строго-настрого запрещено звонить Евгению или кому-то из его окружения. Тем не менее он проводит вечер в вонючей будке телефона-автомата в Челси, уговаривая телефонистку соединить его с нужным абонентом. Воображение рисует ему Евгения, который в пижаме сидит на мотоцикле, до отказа повернув ручку газа, и стоящий в нескольких футах телефонный аппарат, звонки которого без остатка растворяются в реве мощного двигателя. Телефонистка, дама из Эктона, слышала о том, что в Москве толпа штурмует фондовую биржу.
