Дело Томмазо Кампанелла - Соколов Глеб Станиславович (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗
Но едва продолговатый коробок с торчавшей из него короткой антенной оказался на столе, как из него начал разноситься четкий и громкий – по крайней мере Жора-Людоед и Жак слышали каждое слово – голос учителя Воркута:
– Мы порядком подзабыли все эти старые-престарые истории, которые когда-то преподавали нам в школе, – про крестьян, которые разоряются и уходят в город, про развивающиеся фабрики и мануфактуры… Мы порядком подзабыли… Но вот незадача! Все это, кажется, живо, по крайней мере, начинает стремительно оживать в нашем воображении в тот момент, когда мы начинаем задумываться над теми катастрофическими эмоциями, которые пробуждает в нас Лефортово!.. То, что, казалось бы, давным-давно должно было кануть в Лету, стать только лишь историей, страницей, абзацем из исторического учебника, живо здесь, в Лефортово, живо здесь, в нашей стране – в России, потому что у нас промышленная революция произошла много, много позже, чем в Англии… Проклятое историческое развитие!.. Почему мы отстаем от Англии?!.. Как учит нас Томмазо Кампанелла, оказывается, и наш «Хорин», и наши эмоции – эмоции, которые вызываются Лефортово, мир лефортовских эмоций – находятся в связи с историческим развитием!.. Крестьяне, которые уходят от своей насиженной крестьянской жизни, крестьяне, вырванные из своего векового уклада, – последствия промышленной революции!.. Крестьяне, по которым прошлось колхозное строительство, – последствия социалистической революции!.. Это было уже очень-очень давно, и никто не имеет права заставлять нас вспоминать об этом!.. Но мы вспоминаем на каждом шагу… Лефортовские эмоции заставляют нас вспоминать на каждом шагу… Лефортовские окрестности заставляют вспоминать на каждом шагу! Как говаривали старики Карл Маркс и Фридрих Энгельс (это про эпоху английской промышленной революции), обездоленные люди (читай – крестьяне, которые были вынуждены покинуть деревню) «массами превращались в нищих, разбойников, бродяг – частью добровольно, в большинстве случаев под давлением необходимости». «…Этот поставленный вне закона пролетариат поглощался развивающейся мануфактурой далеко не с такой быстротой, с какой появлялся на свет», – вот, что я вычитал недавно в одной книжке… Значит, появлялось множество низких, грязных людей, подонков, которые могли заполнить тюрьмы, которые могли пырнуть кого-нибудь ножом, которые отличались своим внешним видом, от которых дурно пахло…
Тут из радиостанции послышался голос Журнала «Театр»:
– Так что же получается?.. Что едва ли не каждый район в Москве – хамский?!. Но Томмазо Кампанелла испытывает тоску только в Лефортово!.. И, в таком случае, разве дело в одной лишь крестьянской составляющей?.. Не-ет, дело совсем не только в ней одной… Но удивительно, но ужасно – насколько все это хамство порождает невероятные эмоции, странные эмоции, губительные для человеческого организма эмоции…
– Ах вот как!.. Получается, вчерашние крестьяне – это хамы, как вы, Журнал «Театр» совершенно оскорбительно изволили выразиться по отношению к точно таким же, как и вы, людям, а вы сами и ваш Томмазо Кампанелла – это представители некоего высшего сословия?! Вот умора!.. Это Томмазо Кампанелла-то?!.. Да какой же он представитель высшего сословия или класса (назовите как хотите), коли он сам на фабричке работает и водку пьет, и даже, между прочим, я не знаю, знаете вы или нет, но я-то знаю точно – он прогуливает в данное время свою работу и все это, такие прогулы, будут иметь для него самые решительные последствия, может быть, даже большие, чем вы себе можете представить!.. Его начальство на фабрике, без всякого сомнения, не потерпит таких прогулов!.. Последствия будут! И самые пререшительные!.. А уж вы-то…
Дальше раздался сплошной треск и бесконечные помехи на какое-то время совсем поглотили голоса участников самого необыкновенного в мире самодеятельного театра. А когда помехи наконец поутихли, из радиостанции опять донесся голос Журнала «Театр» (впрочем, никто из гостей шашлычной, сидевших поблизости от хориновца, обладателя радиостанции, конечно же, не мог знать, чей это голос):
– Сейчас вашему вниманию мы представим частушку в исполнении самодеятельных артистов «Хорина». Что ни говори, а «Хорин» с самого-то начала был хором. И неплохим!.. Были даже выступления за границей, так что петь участники «Хорина», конечно же, умеют, пока еще не разучились!.. Ну да ладно!.. К делу!.. Итак, частушка… Вот она… Аккомпанирует наш новичок – женщина-шут…
В этот момент тоном заправского конферансье некто, судя по голосу – маленький мальчик, наверняка, участник детской группы «Хорина», звонко и отчетливо произнес:
– Частушка крестьянская!.. Слова народные! Поют те, кто отправляется в город на заработки!.. В деревне есть нечего!.. Голод грядет вот-вот!..
Грянули бодрые звуки гармошки – аккомпанемента, а потом заливистый голос, то ли женский, то ли детский, пропел:
Тихо, но диковато продолжала подвизгивать гармошка…
– Часы-ходики бьют в крестьянском доме полночь!.. Надвигается новый неурожайный год!.. Возможны в будущем голод, смерть, ужас… – вновь громко объявил маленький конферансье. – Для крестьян время собираться в город. Там, в Лефортово, есть фабрика, на которой уже некоторое время трудятся их односельчане!..
– Эту частушку, – продолжал доноситься из радиостанции голос Журнала «Театр», – приводит в своем «Революция в лефортовских эмоциях и практические указания к действию» Томмазо Кампанелла. Какой-нибудь бородатый крестьянин в драном тулупе, подпоясанном веревкой, сочинивший ее, очевидно, испытывает недостаток, как он выражается, «в хлебце», а поправить дело можно только двинув лапти, или какие ни какие, а сапоги, или валенки в город Москву, где существует завод, и не один, на котором хозяева хоть и гроши, но платят за работу, и от голода мучиться не станешь. Или, применительно к советским временам, заводы требуют много новых рабочих рук и на них примут крестьян, которые готовы работать в новых для себя условиях!.. А чего много в Лефортово?.. – Фабрик, и новых, и иных – старинных, основанных еще в те времена, когда только-только закладывались основы капитализма, когда массы крестьян, изгнанных нищетой из своих деревень, ехали в город на поезде, «на машине», как они его называли, на заработки, ехали вот в такое вот Лефортово. А жить-то, точнее, ночевать после целого дня фабричной работы, им-то, конечно, было негде (обо всем этом и рассуждает Томмазо Кампанелла), и для них были построены в том же самом Лефортово фабричные общежития. Много общежитий, много!.. То есть эти приехавшие в Москву люди с самого начала приступали к жизни в общежитиях, можно сказать, к вечной жизни в гостиницах, да что там – общежития – это не гостиницы, общежития – хуже гостиниц!.. Какой-нибудь торговец с Лефортовского рынка, который живет в гостинице при рынке, может считать себя счастливчиком по сравнению с тем несчастным, что живет при фабрике… Между прочим, и в царское, и в советское время общежития разделялись на мужские и женские… Как было написано в одной книжке («Путешествие в далекое и близкое» В. Владимирова)…
Совиньи вздрогнул:
– А-а?! Точно!.. Я прятался в женском общежитии однажды!.. Не помню когда, не помню как долго, но жил я однажды в общежитии!.. В женском общежитии, располагавшемся в Лефортово. Эх, и мрачно было там!.. Я тоже, тоже знаю одну частушку!.. – громко проговорил Совиньи затем, впрочем, теперь уже так, словно он и не в связи с тем, что неслось из рации все это сказал, а просто так, точно ему все это ни с того ни с сего к слову пришлось, вспомнилось. – Это частушка про то самое общежитие, в котором я жил, – я так считаю!
