Крестоносец в джинсах - Бекман Tea (е книги .txt) 📗

— Сколько сегодня?.. — выдохнул он, останавливаясь рядом с Петером.

— Трое.

«Осталось пятнадцать тяжелобольных», — размышлял Долф.

Смерть этих троих уже не так потрясла его. Он пережил столько смертей, что сердце его ожесточилось. Будущее рисовалось ему в самых мрачных тонах: через несколько дней случаев со смертельным исходом будет уже не три, а тридцать или триста…

Он успел хорошо узнать Ансельма, чтобы не сомневаться: монахи вместе с Николасом осуществят свой завтрашний план. Ансельм торопится. Но почему? Что за тайна окутывает этот немыслимый крестовый поход?

Он задумчиво смотрел на Петера, и гнев понемногу стихал, уступая место тревоге, горечи, страху.

— Ты хочешь увидеть Иерусалим, Петер? — внезапно спросил он.

— А кто не хочет…

В этом весь Петер — сплошные уклончивые ответы. Но Долф очень ценил его: у парня было множество достоинств. Прирожденный лидер, он отличался к тому же какой-то особой, внутренней интеллигентностью. Всего несколько недель пути превратили сына крепостного в юношу, наделенного чувством собственного достоинства и необыкновенной проницательностью. И еще — он почувствовал, что такое свобода.

— Почему ты ушел из дому, Петер?

Юноша поднял голову.

— А ты ушел бы, Рудолф ван Амстелвеен, если бы дома тебе доставалось побоев больше, чем еды? Не ушел бы, зная, что тебе открыта дорога в Иерусалим, где вечно сияет солнце и где не придется работать?

— Почему же сестры и братья не пошли с тобой?

Петер закусил губу.

— Я самый старший. У меня было шесть братишек и сестер, троих унесла Багровая Смерть пару лет тому назад. Я тоже заболел, но вот видишь — живой.

Теперь понятно, почему именно Петер первым распознал смертельную болезнь, почему он вечно находил себе занятия в лазарете. Вдруг Долфа осенило:

— Скажи, Петер, ты знал, что те первые четверо малышей, которых мы оставили в Ротвайле, уже смертельно больны?

— Как не знать. Я же видел их.

— И несмотря на это, ты… Петер, как же ты мог так поступить? Почему ты ничего не сказал мне?

Петер снова перевел взгляд на языки пламени, подтолкнул несколько хворостинок поближе к огню.

— Жадный народ эти ротвайльцы — снега зимой не выпросишь.

Долф почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.

— Мы стояли в башне городской ратуши, — продолжал Петер без всякого выражения, — а ведь нас принимали там не случайно. Из окон башни нам хотели показать тучные поля, сочные луга, на которых пасутся несметные стада скота. А сколько еще плодородной земли, богатой посевами и живностью, позади этих холмов! Процветают ротвайльцы, ничего не скажешь, и город красивый, каменный. В скалах они ухитрились прорубить каменоломни, в реке они моют золотой песок, серебро добывают в горах, а железо в шахтах далеко на севере… И эти люди сказали Николасу, что зоркая стража охраняет их угодья и что они готовы на месте уложить ребенка, который протянет руку к их добру. И ведь я стоял рядом, Рудолф ван Амстелвеен, и я должен был все это выслушать.

— Понимаю, — прошептал Долф, чувствуя, как кровь отхлынула от лица.

— Так вот, — все тем же ровным, бесстрастным голосом продолжил Петер, — дон Ансельм принялся осыпать важных господ угрозами, призвал на них громы небесные и напомнил им о том, как сгорел Спирс. Но городские старшины подняли его на смех. И я понял — почему. Вырос-то я как-никак в деревне. Они уже знали, что грозы им в предстоящую ночь бояться нечего. Поэтому…

— Ты решил позаботиться о наших больных, — договорил за него Долф, страшась своей догадки. — Это ты добился, чтобы их оставили в благополучном, процветающем городе, где полным-полно маленьких детей.

Он вспомнил огненно-рыжих карапузов в доме булочника Гардульфа, и слезы выступили у него на глазах.

— На все воля Божья, — сдавленно проговорил Петер. — Господь внушил мне это.

— Ох, Петер, Петер…

Маленький рыболов не проронил больше ни слова. Он засыпал песком кучку золы — все, что осталось от смертного ложа трех больных, которые скончались сегодня.

Потрясенный, Долф не мог прийти в себя. Сколько же ненависти копилось в сердце крепостного, совсем еще ребенка, к богатым хозяевам, к знатным господам! Какие неизведанные тайны скрыты в набожной душе средневекового человека! И с какой легкостью перекладывают они на всевышнего ответственность за все свои дела! Собственные страсти, заблуждения, свою жажду мести они готовы приписать Богу, а то и дьяволу. Значит, вовсе не Петер принес в этот город смертельную заразу, а само провидение. Здорово.

Долф пытался понять мотивы, которыми руководствовался Петер, хотя поступок мальчика не укладывался у него в голове.

С содроганием он смотрел на своего друга. Разве Петер не рисковал жизнью по многу раз для того, чтобы накормить ребят? Разве не он спас десятки утопающих? Наконец, этот крепыш брался за любую, самую тяжелую и неприятную работу, чтобы облегчить ребятам тяготы пути.

И оставался все таким же непонятным человеком средневековья…

Долф вздохнул и пошел прочь. В лазарете он окинул отсутствующим взглядом соломенные циновки. На Хильду он старался не смотреть. Не замечал он и священника, преклонившего колени перед умирающим. Завтра они выступают, завтра все усилия этих недель пропадут из-за преступной спешки Ансельма. Можно ли подействовать на этого человека разумными доводами?

Священник, которого Долф видел коленопреклоненным, встал, нагнулся над умирающим. Он вложил ребенку в руки грубый крест, сплетенный из веток, прикрыл глаза, невидящий взгляд которых был устремлен в небо, и отвернулся.

«Четвертый на сегодня», — машинально отметил Долф, но эта мысль не проникла в его сознание. У него не выходило из головы одно: эпидемия еще не побеждена, завтрашний поход принесет очередную вспышку. Как остановить детей? Монахов в компании с Николасом ему не переспорить: чуть что — ссылаются на повеление свыше.

Внезапно что-то неладное почудилось ему. Монах! Он заметил на себе внимательный взгляд, но ведь он только что оставил обоих святош в палатке, вконец рассорившись с ними. Йоханнес, правда, не вмешивался в разговор, но он не покидал палатки. После того как мальчик выскочил оттуда и остановился вместе с Петером у входа в лазарет, никто из монахов не проходил мимо. Он всмотрелся в лицо незнакомца. Ему ответил открытый взгляд добрых голубых глаз.

— Вы? — прошептал Долф, узнавая священника.

— Да, сын мой.

— Как вы попали сюда?

— Иду вместе со всеми.

— Вы из Ротвайля?

Голубые глаза так же кротко смотрели на него.

— Нет, сын мой. Я иду в вашей колонне уже две недели.

Долф оторопел.

— Не может быть! Я не встречал вас.

— Моя персона не слишком примечательна, — спокойно отозвался монах.

Долфу пришло на память, что в какой бы час дня и ночи он ни заходил к больным, всякий раз на глаза ему попадался святой отец. Он не обращал на него ни малейшего внимания, будучи в полной уверенности, что перед ним один из двух духовников Николаса.

— Кто же вы?

— Дон Тадеуш из Гаслахского аббатства.

— А где это?

— Восточнее Страсбурга. — вы шли мимо нашего монастыря.

Теперь он припомнил монастырские постройки, прилепившиеся на горных склонах Шварцвальда. Вот с каких вершин спустился этот священник, которого поманил за собой крестовый поход. И Долф не заметил, что в их стане теперь вместо двух монахов-бенедиктинцев [7] оказалось трое. Кроме, пожалуй, единственного случая. Они, помнится, стояли у ворот Ротвайля, когда незнакомец чудесным образом появился рядом с ним и взял на себя часть забот, которые одолевали Долфа.

Измученный тревогой и постоянным напряжением, мальчик вдруг почувствовал непреодолимое желание облегчить душу, высказать наболевшее другу, который поддержал бы его в стычках с Ансельмом и Николасом.

— Дон Тадеуш, найдется ли у вас для меня немного времени?

— Разумеется, сын мой.