Золотые вёсла времени или «Уйди-уйди» - Велтистов Евгений Серафимович (бесплатные версии книг .TXT) 📗
Вага заморгал, разглядывая столь наглую пигалицу, задом вылез из двери, грозно приказал:
— А ну выходи! Разбираться буду! Может, кое-кого и пощекочу!
— Я боюсь щекотки, — пробормотал Ветер, выходя за мной.
— Не бойся, — шепнул я ему, — он просто пугает.
Я-то знал, что в кармане Ваги нож на пружине, но он его вряд ли пустит в ход из-за велосипеда: не такой он подлец и дурак...
Вага стоял, широко расставив ноги, всем видом показывая, что он гроза двора. Был он в отцовской тельняшке с рыжими пятнами от смазочного масла и широких штанах, состоящих в основном из заплат. После седьмого класса Вага работал на заводе токарем, мог сделать для «заказчика» любую вещь и взять его в рабство на месяц, два, три. Мы, школьники, расплачивались бубликами, которые получали на завтрак: по бублику в день. Зато когда я потерял продуктовые карточки, мои переживания длились всего полдня: Вага добыл где-то точно такие же талоны, а я больше месяца торговал на Казанском вокзале спичечными коробками, отдавая, разумеется, выручку своему «благодетелю». Отец Ваги погиб на фронте, и он после этого ничего не боялся.
Вага с любопытством осмотрел моих товарищей, дернул Алену за красную майку, а у Ветра пощупал ухо.
— Заграничные? Американские? — спросил он, широко раскрыв белозубый рот.
— Свои, — ответил я, — из соседнего двора. Только приехали. Убери руки, не трожь.
Фраза «из соседнего двора» служила охранной грамотой. Соседей не обижали. Рядом с нами, в доме тридцать пять, жили сущие разбойники и бандиты — Шары, Фингал, Брэк, братья Волы и другие подростки с не менее экзотическими кличками. Они либо дрались на смерть с чужаками, либо затевали очередной набег, но своих особо не трогали. Говорили, что они потомки тех лихих людей, когда-то грабивших обозы скупщиков и купцов, чей путь пролегал через Грохольский к Сухаревке. Не знаю, так ли это, только никого из них я потом не встречал.
Замечание про руки разозлило Вагу.
Он хмуро велел:
— А ну. писатель, выверни карманы!
И выхватил у меня авторучку, стал ее разглядывать, бормоча:
— Ага, заряжается не чернилами, а пулями. Агентурная. Я-то знаю, читал кой-какую литературку.
— Отдай, — попросил я, понимая всю безнадежность моего положения. Я видел, что паркеровская ручка произвела впечатление на парня, но не мог же я объяснить ему, откуда она взялась.
— На, выкуси. — Вага сунул мне под нос здоровенную фигу. — Или я врежу...
Храбрая Алена шагнула навстречу разбойнику.
— Ты что это надумал? — строго сказала Алена. — Немедленно отдай. Она ему нужна. Он пишет книги.
— Знаю, что писатель. — Вага захохотал.
— А ну, посмотри мне в глаза! — потребовала девочка.
Он взглянул в сурово-зеленые бездонные глаза. И отвернулся.
Нехотя протянул авторучку.
— Я просто хотел ему врезать, — лениво зевнул он.
— Врежь лучше стекло, которое разбил вчера, — парировала с улыбкой Алена.
И точно угадала.
Вага распсиховался, заорал, отступая:
— Какое стекло? Где я тебе его возьму? Вырежу у тебя, что ли?
Все это время я оглядывался на наше парадное. В любую минуту могла выскочить мать с веником или кочергой, если ей крикнет кто-нибудь в форточку, что меня обижают. Ее Вага побаивался. Но я-то надеялся, что вот-вот в темном проеме появится высокая фигура отца.
Отец так и не вышел.
— Гони отсюда! — велел я Ваге. — Исчезни! Или худо будет...
— Четверо на одного? Ну, фрайеры!.. — Вага круто развернулся, убежал.
— Он всегда такой? — спросила Лена.
— Нет, не всегда...
Я улыбнулся, вспомнив, как ранней весной мы с Вагой загорали на крыше сарая, болтали всякую чепуху, и вдруг он вскочил, схватил меня за ногу: «Слушай, писатель!..» И прочитал первые в своей жизни стихи:
Он тогда совсем обалдел от внезапной радости.
О стихах я ребятам рассказать не успел. К нам бежал, размахивая над головой ремнем со сверкающей бляхой, Вага со своими ребятами и кричал во всю глотку:
— Разойдись! Я псих! Убью-у-у!
Мы сплотились тесной кучкой, сжали кулаки, готовясь к отпору.
И крик оборвался. Вага остановился, попятился, исчез. Кто-то успел шепнуть ему страшную новость, которая ползла по двору: Лешу Манина убили...
Меня качнуло. Я наверняка знал, кто убил моего друга. Точнее, я вспомнил про это: я-то из другого времени. Карлуша! Вежливый белокурый парень из соседнего двора, помощник провизора угловой аптеки. Он убивал безоружных из зависти. Увидит у девушки часы или у старика новый галстук, тихо отзывает в сторонку, требует: отдай! Попробуй только возрази... Леша вот возразил, когда нес подаренные коньки, а Карлуша уже мысленно примерил «гаги» на свою ногу. Эх, из-за коньков! А Вага ведь нож выточил на заводском станке для Карлуши.
Вот и убежал.
Я беспомощно оглянулся: где же вы, друзья детства, — Игорь, Витек, Юрка, Леха? Нет, Лехи больше не будет. А где-то рядом прячется Карлуша. С Лехиными коньками. Страшно.
И вдруг страх прошел. Я разглядел сквозь сиреневые кусты дядю Серегу в белой гимнастерке. Он давно наблюдал наш с Вагой спор, но пока не вмешивался. Я успокоился. Берегись, Карлуша! Милиционер скоро тебя настигнет. Будет тебе справедливый суд. На котором, правда, ты так ничего и не поймешь.
Зато мать Карлуши придет к нам во двор, станет на колени перед Лехиными окнами и простоит до утра.
Сжалось сердце. Я не хотел ввергать детей будущего в тяжкое испытание.
Сказал:
— Кир, возвращаемся домой!
Он кивнул, сложил руки топориком, нацеливаясь на глухую бревенчатую стену склада. Мы выстроились за его спиной. И пошли прямо на стену.
На ходу я крикнул:
— Привет, дядя Сережа!
И увидел взмах белого рукава над красной петлицей.
Утренние и вечерние киносеансы
— А тебя всю жизнь звали писателем?
— Да, так случилось, — отвечал я Алене и братьям. — В детстве я мечтал быть продавцом детских книг и сказал об этом вслух. Вот и стал дворовым писателем.
— Разве это плохо? — возразила девочка.
— Нет, совсем не плохо. Были клички менее уважительные. Инженер. Интеллигент. Ни в чем не повинных обладателей этих кличек встречали смехом и подзатыльниками.
— Какое варварство! — Алена дернула плечом.
— Варварство, конечно. Но еще и школа жизни. Только вы не подумайте, что весь мир тогда состоял из хулиганья и бандитов. Настоящие люди воевали, трудились, помогали друг другу. А это так, временная накипь.
— А Вагу ты больше не встречал?
— Однажды встретил.
...Я узнал его сразу, как только сел в такси. И он меня, разумеется, тоже, только не подал виду. Когда машина разогналась, я сказал в твердую широченную спину: «Привет, Вага!» «Привет, писатель, — отозвался он, мельком глянув в зеркальце. — Ты стал заправским писателем». «А ты заправским шофером».
После войны он стал шоферить. Остепенился, вырастил двух дочерей. Никто из таксистов лучше его не знал Москву.
— Между прочим, одна из его дочерей киноактриса, — сказал я ребятам.
— А... — Алена махнула рукой. — Киношка. Его навалом, и все скучное.
— Так уж и все?
Мы сидим с ребятами в моем кабинете. Левая нога в гипсе, она значительно перетягивает правую, зато я могу безболезненно ковылять по комнате. В Склифосовке я был, но всего два дня, пока не затвердел гипс на сломанной пяточной кости.
Когда мы вернулись из мая 1944 года в маленький арбатский двор, я нашел костыли и свой портфель по эту сторону забора, а ребята вызвали из автомата «Скорую». Конечно, в таком состоянии да еще при быстрой выписке я не успел осмотреть больницу. Но, лежа на койке в деловых покоях научно-исследовательского института скорой помощи имени Н. В. Склифосовского, вспомнил, как по заданию нашей биологички Риммы Сергеевны мы, восьмиклассники, приходили сюда за советами и мастерили потом наглядные пособия для уроков анатомии. Что ж, излечение человека всегда наглядно, сурово и конкретно. Надо постигать истину ежедневно многие-многие годы, чтоб стать такими хирургами «шереметевки», как знаменитые Склифосовский, Юдин, Петров.
