Золотые вёсла времени или «Уйди-уйди» - Велтистов Евгений Серафимович (бесплатные версии книг .TXT) 📗
После «Форума» мы под холодным ветром и дождем промчались к «Авроре», окунулись в радостный, неожиданный, музыкальный мир «Цирка». Целое созвездие талантов прошло перед нами: Орлова, Столяров, Володин, Массальский, Комиссаров. Ребят поразили кадры довоенной Москвы, особый оптимизм тех лет. А я впал в грустную задумчивость.
Конечно, утренние киносеансы вместо занудливых уроков — это настоящая свобода, раскованность духа и тела, полет фантазии, мечты. Я ощущал все чувства далекой юности в уютном крохотном зале «Авроры».
Но у меня в те годы были и вечерние сеансы, на которые больше никогда не попасть, была и девушка моей мечты.
Мы встречались с Лидой в сквере, брели под фонарями к «Перекопу» и, не глядя на афишу, шли в который раз смотреть «Судьбу солдата в Америке».
Но сначала надо было выстоять длинную очередь в кассу, а затем, выпив в буфете стакан шибающей в нос, дешевой бессиропной газировки, добраться до своих мест. Тут мы замирали, тесно прижавшись плечом к плечу. Перешептывались, тихо посмеивались...
Когда много лет спустя я увидел поздним вечером у стенда с газетой красивую маленькую женщину в зеленом костюме, я сразу узнал Лиду, но на всякий случай спросил: «Это ты? Или твоя младшая сестра с завязанным ухом, которая всегда попадалась на нашем пути?» Лида засмеялась, сказала: «Это я. Пойдем пройдемся». Мы тихо двинулись по Грохольскому мимо «Перекопа», но не заглянули в него. Я проводил Лиду: она по-прежнему жила с сестрой в одной комнате довоенного «шикарного» дома с лифтом.
...Идут заключительные кадры «Цирка». Герои в колонне демонстрантов на Красной довоенной площади. Летят в небо шары, и от этой пустячной детали рвется из горла нервный кашель.
Как же я мог забыть, что «Широка страна моя родная» — из этого, именно этого веселого-грустного фильма?
Вся наша дружная компания вываливается из кинотеатра и, взявшись за руки, с каким-то неистовым пылом распевает:
Дождь кончился. Воздух солнечен и прозрачен. Благолепная весна с зелеными перьями первой травы между камнями, по которым ступают туфли и кеды. Дышится вольно, легко.
— Хорошо вы живете, — обращается на ходу ко мне и Толяхе Алена. — Грустите и смеетесь. И не думаете о мрачном.
— Победа! — ответил я кратко.
— Точно, — подтвердил Толяха, — мы их разгромили... — И замолк, погрустнел. Наверное, вспомнил «похоронку» на отца. Он мне однажды ее показал.
— А как же быть с атомной войной? И ядерной зимой? Они вас не касаются? Надо сражаться за судьбу человечества! — наступала на нас Алена.
— Не забудь, — напомнил я разбушевавшейся Алене, — что первые американские атомные бомбы совсем недавно сброшены на Хиросиму и Нагасаки. Люди еще не осознали всю громадность этой беды. Космические ракеты пока только в чертежах. А карточки отменят через полтора года.
— Значит, все только начинается? — Алена задумалась, опустила голову, забыла о висящем на пальце мячике.
Толя внимательно оглядел моих друзей.
— Что такое ядерная зима? — спросил он.
— Это когда на часах без пяти минут двенадцать, — серьезно ответил Кир. — А в двенадцать может случиться третья мировая война...
— И, может быть, последняя, — добавил печальный Ветер. — Земля превратится в пустой ледяной шар. Понял?
Толя кивнул.
Я слишком поздно дал предупредительный знак ребятам: преждевременно, мол, говорить о ядерной зиме. О борьбе за мир — нужно. Они поняли меня, замолкли.
— Кто такие? — шепнул мне в ухо Толяха.
— Американцы, — ответил я почти беззвучно. — Приехали с отцом из Америки.
— Жаль мне их, — печально ответствовал Толяха. — «Тарзана» не знают. — И вслух спросил «американцев»: — Интересно в Америке?
Алена пожала плечами.
— По-моему, противно. Кругом одни бандиты и террористы.
— Вот это по-нашему! — Толяха расхохотался, потер покалеченную правую кисть левой рукой, которой он научился замечательно писать.
Я переключил внимание собеседников на погоду.
— Смотрите, какой день! Ослепительный свет! Бездонное небо!
Все остановились, задрали головы вверх.
— Каждый Охотник Желает Знать Где Сидит Фазан!
— Какой еще Фазан? — удивилась Алена. — Не вижу ничего...
— Красный! Оранжевый! Желтый! Зеленый! Голубой! Синий! Фиолетовый! — перечислил я спектры солнечного луча. — Свет! Вот тебе и фазан!..
— Ах, свет... — пропела Алена таким ласковым голосом, что все рассмеялись. — Запомним, писатель!
Нет, кое-чему в школе мы научились... Мы проводили Анатолия до дома, крепко пожали его сильную руку.
— Хватит прогуливать! — сказал я товарищу, вспомнив, что его чуть было не оставили на второй год за неуспеваемость. А ведь ему предстоит стать летчиком-испытателем, после того как рука у него выздоровеет.
Толя смущенно улыбнулся, наклонил в знак согласия черноволосую волнистую голову.
— Согласен. Хорошего понемножку. Аленин мячик последний раз ударился о спину Толяхи.
Эти легкие удары мой друг воспринимал как знак внимания со стороны «американки».
— Тяжелые, — сказала Алена, взвесив в руке мячик. — Что там внутри?
— Опилки, — ответил я.
— А вот я сейчас проверю. — Алена ковырнула ногтем тонкую серебристую кожу мяча. — Золото течет, что ли? — нерешительно произнесла она.
— Ты что, опилок не видела?
— Представь себе, не видела.
Я долбанул об асфальт цветастым мячиком. Он исчез. Только опилки остались на тротуаре.
Исчез и Толяха.
Я встретил его однажды в метро на Комсомольской площади. Полковник авиации ехал с корзинкой грибов из леса. Пополневший, в штатском костюме, он не производил впечатление летчика-аса, но я знал, сколько боевых машин впервые поднимал он в воздух. Теперь-то ему все хорошо известно о ядерной зиме.
Во дворе школы мы построились вслед за Киром и врубились в каменную стену.
В прошлом остался лишь Аленин вздох: «Жаль... Такие киношки!..»
Елена Прекрасная
— Скорее, писатель, выручай, — вызывает меня по телефону Алена. — У нас за дверью три плеваки. Такой беспорядок наделали... Ужас!
— Вы сами справиться не можете? — удивился я.
— Так они ж плюются! Я еле удрала... А Кир и Ветер заявили, что с верблюдами они не воюют. Мы заперлись в квартире.
— Кто они такие?
— Семенов. Семенов. И еще Семенов.
— Братья, что ли?
— Нет, просто однофамильцы и одноклассники.
— Ну и одноклассники. — Я покачал головой. — Сейчас приду на помощь.
Я проковылял с палкой до такси, доехал до арбатского переулка, поднялся в лифте.
Действительно, три толстяка из пятого класса старательно оплевывали черную клеенку двери.
— Наших бьют! — сказал я грозным шепотом, преграждая палкой путь к отступлению. — А ну, замри! — Толстяки опешили, замерли. Я позвонил, дверь тут же открылась. — Заходи по одному в квартиру! Суд и расправа у нас справедливые и короткие...
Квартира напоминала поле боя. В гостиной раскиданы книги. В спальне гора подушек и одеял на полу. В кухне сломан самый высокий кактус.
— Ты, Семенов, — я указал пальцем на первого попавшегося толстяка, — уложи на место книги и вытри пыль. Ты, Семенов, застели постели и пропылесось ковер. А ты, третий Семенов, как самый старательный плевака, возьми в ванной тряпку, мыло, таз, отмой дверь. Ребята, — обратился я к своим, — помогите этим штрафникам.
Толстяки, выпучив глаза, молча и старательно принялись за дело. Кровати были застланы с солдатской добросовестностью. Энциклопедия встала в порядке алфавита. Дверь сияла мокрой чистотой.
Сам я забинтовал клейкой лентой кактус, придал ему прежний вид.
