Вампир из Мексики. Жмурик–проказник. Стеклянная рука - Веркин Эдуард (читать книги полностью .txt) 📗
— Гусята–гусята. Двадцать восемь страниц классной итальянской бумаги и почти все изрисованы гусятами и утятами. Утята у пруда, утята на лугу, утята делят червячка. Утята и гусята. Есть еще поросята, но мало. Красота. Вполне можно детские книжки иллюстрировать. Вот тебе и альбом смерти.
Тоска скривилась. Достала свой диктофон.
— А ты вроде как сказал, что эта история настоящая. — Она смотрела на меня с недоверием. — Что она правдивая, вроде как…
— Любая истина проверяется опытом, — выдал я. — Мы попытались проверить, настоящая эта история или нет. И убедились в том, что история эта… настоящая. Настоящая, но не совсем такая, как мы ожидали. По–другому. Так что вот.
Тоска вздохнула. Подняла диктофон и нажала на кнопку «Del». История, рассказанная братом якобы пропавшего без вести художника Паровозова, стремительно размагничивалась.
Через минуту все было кончено.
Тоска выглядела разочарованно.
— Не расстраивайся, — утешил ее я. — В следующий раз история будет настоящей. И страшной.
— Надеюсь. Одного не пойму, для чего он все это затеял? Весь этот клуб дурацкий? Паровозов в смысле?
— Эх очень просто. Для рекламы. Во–первых, исчезнувший художник — всегда здорово. Культово, что ли. К тому же все мертвые художники ценятся в несколько раз дороже, чем художники живые, и это всем известно. Вечером живописец пуляет себе в рот из револьверта, а утром его шедевры начинают расти в цене. Вот Паровозов и решил загадочно исчезнуть, помереть типа. Загадочная смерть — она еще лучше обыкновенной. Он помер, и его картины действительно здорово подорожали. Раз в десять, наверное. Но картин было мало, и Паровозов втихаря начал их пририсовывать. А потом отправлял по почте, продавал по каким–то своим каналам. Денюжку копил. А от скуки этот клуб разрисовывал, ну, и по ночам завывал, чтобы местный народец пугался. Я там, кстати, в одной кладовке обнаружил картины. Их было штук сорок, все упакованы и готовы к продаже. Во–вторых, я думаю, что загадочное воскрешение — это даже лучше, чем трагическая кончина.
— Но теперь же мы все знаем! — воскликнула Тоска. — Теперь у него ничего не получится!
— Получится. Я думаю, Паровозов и сам собирался скоро объявиться. Он чувак умный, придумает что–нибудь оригинальное. Вот! Его отыщут в том же Белом лесу! И он будет в беспамятстве. Будто три года отсутствовал неизвестно где. Все хитро. А клуб этот, главная улика, сгорел. Молодец.
— Как сгорел?! — удивилась Тоска.
— Как обычно. Старая проводка, короткое замыкание, трухлявые стены вспыхнули как порох. И все сгорело. А жаль, хороший был клуб.
Тоска покивала.
— А почему он в этом клубе жил? — спросила она.
— Надо же ему было где–то жить. А обычный дом не подходит — мастерская ведь нужна. Отсюда и клуб. Кстати, не удивлюсь, если клуб этот был застрахован на имя какого–нибудь давнего родственника Паровозова. Так что, история вполне заурядная.
— Молодец он вообще–то, — покачала головой Тоска. — Такого понапридумывать…
— Художник, — объяснил я. — Художники что только не выдумают. Я знал одного художника, он раскрашивался в цвета американского флага и голым бегал по площади перед мэрией. Его посадят на пятнадцать суток, а он выйдет и опять бегает — и ничего ему сделать нельзя, поскольку у него справка, что он псих настоящий. Тогда милиционеры придумали такую штуку — они стали в него из пневматических винтовок стрелять. А это весьма болезненно. Так что Паровозов еще ничего.
Тоска рассмеялась. Осторожно заглянула в холодильник и достала из него замороженный арбуз. Отрезала кусочек, стала жевать с хрустом.
— А чего Пашке про Паровозова не сказал? Он, наверное, сейчас дома от страха весь трясется, ссадины залечивает. Он же весь в синяках был, ты видел?
— Если бы тебя использовали как грушу, — усмехнулся я, — ты бы тоже была в синяках. А возможно, что и в переломах. Паше еще повезло… Знаешь, мне его даже немного жаль. Когда его разматывали от скотча, он все выл: «Глаза, глаза, он идет, он идет»… Очень смешно. Впрочем, так ему и надо. Я думаю, что после такого приключения у него не будет больше охоты к нам липнуть…
— Это точно. Я просто боюсь, как бы это ему на мозг не повлияло…
— Не бойся, Тоска. Ему это ни на что не повлияет. А если даже и повлияет… Пускай потрясется, это ему будет полезно. Потрясется–потрясется, да и успокоится. Если хочешь, у меня есть один знакомый, он приставляет к вискам отличных пиявок — любую трясучку снимает как рукой! Я могу ему позвонить…
Тоска хихикнула.
— А сам Паровозов? — спросила она. — Ты его видел?
— Видел, конечно. Как вы из зала вытащились, так он сразу показался. У него там целая система блоков в спортзале, чтобы мольберты подскакивали. И рельсы везде. С выдумкой, короче, чувак. Так что видел я Паровозова. И имел разговор. Когда ты как самая настоящая сестра милосердия вытаскивала из под огня этого дурацкого Пашку–кашку к его велосипеду, я как раз с ним беседовал. Паровозов угощал меня чаем, жаловался на сквозняки и торговался. Знаешь, так хорошо только бабки на рынках торгуются. Он мне говорит, слушай, чувак, ты это, меня раньше времени не закладывай, я тут хочу еще с десяток картинок нарисовать. Я говорю, лады, лады. Только мне нужно отступное. Чтобы не потерять лица перед своими дружбанами. А сам гляжу, у него на столе этот альбомчик лежит. Ну, Паровозов не дурак, все понял и мне его подарил. А я поклялся ему… Молчать поклялся.
Тоска вздохнула и поглядела на меня с разочарованием. С этаким легким разочарованием. Потом спросила:
— А зачем он Пашку в грушу зашил?
— Попугать хотел. Знаешь, я бы твоего Пашу сам бы куда–нибудь зашил. Когда я вижу Пашу, я сразу его хочу пришить… или пришить, не знаю. Но тут все просто. Он провалился сквозь пол, художник долбанул его по башке, оттащил в свой зал и зашил в грушу. Висит груша — нельзя скушать.
— Слушай, а как же маятник? Ну, этот, ведьмин маятник? Который нас к спортзалу привел?
Я рассмеялся.
— Опять меня надул?! — посуровела Тоска.
— Ну, немного… Но только для того, чтобы ты была повнимательней. Это, так сказать, обучающее надувательство. Надувательство во благо. Видишь ли, моя дорогая Тоска, для того чтобы держать фирму, занимающуюся поиском и разоблачением странных происшествий, надо иметь широкие знания в различных областях, я это уже говорил. Вот ты, например, знаешь, что все общественные строения строятся строго по линии «север — юг»? И в любой уважающей себя школе, в любом уважающем себя Доме культуры спортзал всегда будет находиться на севере. А столовая на юге. Цилиндр же на веревочке всего лишь… Всего лишь отвес. Он у меня в ящике с инструментами валялся, вот и намагнитился. Когда я его оттуда вытащил, он стал отклоняться к северу. Все просто.
Тоска засмеялась. Засмеялась несколько напряженно, я бы даже сказал, что злобно этак засмеялась. Спросила:
— А как же те пять человек, что отправились искать альбом, да и сгинули?
— Дружки его, — объяснил я. — Тоже художники. Только не местные, а из других городов. Приезжает, значит, такой товарищ, трубит направо–налево, что он собирается отправиться на поиски великого художника Паровозова, а потом потихоньку сматывается. Вот и все. Вот так делаются легенды. И деньги…
— Да… Хорошо, что ты у него хоть этот альбом на память взял…
— Альбом — ценная вещь. Я думаю, этот альбом станет началом нашей коллекции.
— Какой коллекции?
— Обширной. Коллекции необычных вещей. Чего ты там говорила про охотников за ведьмами?
— А так… — Тоска отвернулась, но я заметил, что ей приятен мой интерес.
— Да нет, расскажи. Это на самом деле идея.
Тоска принялась ходить туда–сюда по комнате.
— Понимаешь, — говорила она, — у нас накоплен некоторый опыт общения со всякими непонятными явлениями. А целой куче народа кажется, что их преследуют всевозможные вредоносные существа, хотя на самом деле эти существа — либо в их воображении, либо это просто осиное гнездо на чердаке. Ну, ты же знаешь — в трубе ветер воет, а им кажется, что это мертвецы!
