Вампир из Мексики. Жмурик–проказник. Стеклянная рука - Веркин Эдуард (читать книги полностью .txt) 📗
И Тоска изобразила, как именно воют мертвецы и как их боятся обитатели небольших пригородных особняков.
— И статья моя тут как тут. Рекламка нам будет…
— Ага, «Титановый Феликс»… — Мы посмеялись.
— Кстати, — сказал я, — если тебе уж так хочется по–настоящему гоняться за призраками, то у меня для тебя есть одно дело. Один предприниматель средней руки измучен кикиморами. Он занимается тем, что скупает у поселян грибы и делает из них консервы. Маринованные рыжики, ну и все в том же духе. Так вот, к нему повадились кикиморы. Залазят в грибоварню, безобразничают, вредят по–всякому. И ничего не помогает. А он хорошие деньги предлагает, между прочим.
— Я с кикиморами не знакома. А ты?
— Нет, — честно признался я, — не очень. Но это ничего. Все эти кикиморы — они довольно обычные твари. Мы с ними справимся.
— Уверен? — спросила Тоска.
— Вполне, — сказал я. — Вполне уверен. Да и вообще, искусство, оно приходит с опытом. Кстати, я все хотел тебя спросить: ты с этим Пашей давно знакома?
— Не очень.
— Где он живет, знаешь?
— Нет, — покачала головой Тоска. — У меня только мобильник его… Он сам всегда фотографии в газету приносил.
— Какие фотографии?
— К Дню железнодорожника, про хлебокомбинат, про восковые фигуры. С выставки Паровозова тоже он фотки делал. А что?
— Ничего, — улыбнулся я. — Ничего. Слушай, Тоска, надо отметить наше будущее предприятие, сходи–ка на кухню и свари нам кофе. Выпьем за успех.
Тоска хмыкнула, затем отправилась на кухню и сразу же загремела там всяким кофейным инструментом.
Молодец. Она молодец, хотя еще совсем ничего–ничего не понимает. У нее пока нет опыта. Она почувствовала, что во всей этой мастерской имеется одно большое противоречие, но в чем оно заключается, понять так и не смогла. Она не смогла сделать выводов. А я понял. Сразу почти понял. И выводы сделал.
Кругом было полно картин, некоторые из них были совсем свежими.
А запаха краски не было. И самой краски — тоже. Нельзя рисовать картины так, чтобы не пахло краской.
А дальше…
Дальше я соврал Тоске. Я не видел никакого художника Паровозова. Потому что его не было в том спортивном зале.
Потому, что художник Паровозов исчез три года назад в осиновой роще, осина же у некоторых народов — черное дерево…
Я соврал Тоске, потому что то, что я увидел, мне чрезвычайно не понравилось. Тоска выволокла в коридор перемотанного скотчем Пашу. Дверь за ней захлопнулась с такой силой, что по стене поползли мелкие трещины.
Я взмахнул томагавком перед собой и крикнул, как настоящий герой фильмов ужасов:
— Ну, тварь, иди ко мне!
Хотел добавить еще что–нибудь обидное, но не успел придумать.
Потом что–то сжало мне горло до хруста шейных позвонков и поволокло по стене вверх, к трубе вентиляции. В одном из окон треснуло стекло. Затем еще одно. Стекла начали лопаться, зал наполнился неприятным свистом, мольберты продолжали подпрыгивать. Они все подпрыгивали, все. А мольберты были тяжелые, каждый, наверное, килограммов в двадцать.
Я болтался в нескольких метрах над полом и задыхался. Старался пнуть в это невидимое, но не получалось, оно было неуловимо, но душило здорово.
И я уже начинал потихоньку задыхаться и ловить цветные круги. Запахло горелой пластмассой, что было дурным признаком: горелая пластмасса — это обонятельные галлюцинации, я в одной книжке читал. Горелым пластиком всегда пахнет перед отбросом коньков.
И пахло все сильнее и сильнее, бензиновые круги делались все пронзительнее, в ушах начало шуметь. Я напряг шею, стараясь удержать последнее дыхание, но не удержал.
Вдруг хватка ослабла, и я грохнулся на пол. Я кашлял, горло ломило, по губам текла кровь. Запах гари был все отчетливей. И я понял, что это не галлюцинация. Я задрал голову и обнаружил, что из вентиляционной трубы валит жирный серый дым.
Мольберты успокоились, стекла перестали трескаться, я увидел, как что–то невидимое, неуловимое, какое–то мельтешение воздуха замерло перед ближайшим ко мне мольбертом. А потом по натянутой до звона мешковине поползли корявые черные буквы. Медленные буквы.
«Смерть».
«Смерть».
Потом стало тихо.
И я ушел. И молчу. Выдумал историю про жадного художника, который решил устроить себе небольшую рекламу — и молчу. Так, на всякий случай. На всякий случай потому, что я позаботился о том, чтобы написавший на стене эти буквы больше никогда нас не беспокоил.
Тогда, в библиотеке, я оставил Тоску одну с журналом «Здоровье», а сам вернулся в квартиру Паровозова. Вернулся не только для того, чтобы послушать, что делается за дверью.
Я сел на пол, распаковал рюкзак. Достал бутылку со смолой, полил все вокруг: стены, шторы, мебель. Протянул от штор ручеек. Вытряхнул берестяную коробочку с порохом, насыпал горку. Самое главное — бикфордов шнур, изготовленный мной собственноручно по старинным рецептам. Горит от пятидесяти минут до часа, даже под водой. Отличная вещь, шедевр убойной технологии. Воткнул в горку, поджег. Шнур зашипел, приятно запахло порохом.
Примерно через час шнур прогорит. Порох вспыхнет и разогреет смолу. А когда смола разгорится, потушить ее будет трудно. Очень трудно. Разве что специальным огнетушителем.
Так все и случилось.
Бродячих призраков не бывает. Любому уважающему себя призраку нужен дом, а дома у него больше нет.
Об этом Тоске я не рассказал, не хотелось ее пугать. В конце концов это наше первое, можно сказать, совместное дело. Пусть у нее останутся о нем хорошие воспоминания. К тому же, когда по чуть сероватому холсту поползли неровные черные буквы, я понял. Понял, что в это дело нам лучше не ввязываться. Потому что это дело — серьезное. И опасное. Не детское это дело.
Я не сказал Тоске и еще кое–что.
Моя верная подруга гремела на кухне посудой, а я разглядывал альбом. Веселые утята, поросята и гусята. Поросята, гусята, утята, поросята, гусята, утята… До семнадцатой страницы. И после семнадцатой страницы.
На странице номер семнадцать гусят и поросят нет. Страница номер семнадцать густо замазана черной краской. Но с правого нижнего края краска слегка облупилась. И видно.
Белый мох. Чуть желтоватые стволы осин. Краешек размытого красного пятна.
Да, еще. Еще кое–что забыл прояснить. Откуда у меня все–таки этот альбом. Я обнаружил его в своем рюкзаке. На самом дне бокового кармана. Потом уже, когда все закончилось.
Когда и как он туда попал? За весь этот день я расставался с рюкзаком один раз, когда валялся под занавесом вместе с Пашей и Тоской. Я тогда прорезал дыру и выбрался наверх, а Паша и Тоска какое–то время оставались внизу.
Это Паша. Точно, это он.
Логическая цепочка такова. Запись, сделанная на выставке картин Паровозова, попадает Тоске — Тоска любопытна. Тоска — моя подружка, и это известно многим. Она прокручивает мне запись. Я загораюсь желанием отправиться на поиски ужасного альбома. Мы едем в клуб, там здорово пугаемся — и в итоге…
В итоге, ко мне попадает этот альбом. Паша сделал все, чтобы он ко мне попал. И чтобы я хорошенько испугался.
Кто тогда этот Паша?
У меня несколько версий. Но больше всего нравится слудующая. Паша — младший брат художника Паровозова. Тот самый, который рассказал девочке на выставке его историю. Он хотел разобраться с альбомом самостоятельно, но у него не получилось. Может, он испугался, может, еще что…
Только зачем ему понадобилось, чтобы альбом попал именно ко мне? Да еще таким необычным образом?
Зачем?
Кажется, я знаю. Паша оказался не таким уж глупым, как мне казалось. Ведь я единственный, кто никогда не возьмет бритву и не начнет отковыривать черную краску со страницы семнадцать. И кто не уничтожит альбом вовсе, кто будет его хранить. Надежно хранить. Вместе с лапой оборотня, зубами вампира и устройством, способным выполнять желания.
