Настоящая принцесса и Снежная Осень - Егорушкина Александра (читать книги .TXT) 📗
Потом Костя предложил плюнуть на пешее хождение и быстренько подбросил Лизу до Австрийской площади — там Филин что-то строчил в блокноте, а Инго читал написанное вслух, глядя ему через плечо, — кажется, по-латыни. А когда он дочитывал очередной листок, Филин отрывал его и пускал в воздух, и листок, желтея и отрастив хвостик, превращался в кленовый и исчезал над крышами. Амалия ходила кругом и всех хвалила — почти как Малина Вареньевна.
И на закате, который выдался ничуть не хуже вчерашнего, светившего сквозь разбитый стеклянный купол, радингленцы, кто конный, кто пеший, незаметно для себя подтянулись на Австрийскую площадь. А посреди площади очень чинно стоял на суше целехонький Бродячий Мостик и никуда не брел, и радингленцы гуськом переходили его и исчезали в сгущавшемся над площадью тумане. Последним через Мостик перешел Гарамонд, махнув на прощание Лёвушке. Подсвеченный закатным солнцем туман сначала был румяно-розоватым, потом стал сиреневым, потом голубым, и все сгущался, и окрестные дома как будто таяли, а когда совсем стемнело и загорелись фонари, выяснилось, что здания на площади уже только питерские, и улицы от неё отходят прямые, и ни осликов, ни повозок, ни гномов, ни сильфов не видать — все разошлись по домам.
На следующий день снова был понедельник. С утра светило солнце, троллейбус подошел сразу, и Лиза не спеша переодевала босоножки под портретом Пушкина, когда рядом с ней на скамейку плюхнулся Лёвушка.
— А вот скажи мне, Лизавета, — ехидно осведомился он. — Вот у нас вторым уроком инглиш, и вот в класс входит Саблезубая, которая, натурально, ничегошеньки не помнит… Твои действия?
Лиза замерла, нагнувшись к босоножке.
— Н-ну? Чего молчишь? — поинтересовался Лева. — Вот то-то и оно.
Лиза поняла, о чем он говорит. Жизнь изменилась безвозвратно. И ничего с этим не поделаешь.
— А ножик швейцарский Саблезубая-то мне тогда отдала, — с глубоким удовлетворением похвастался Лёвушка. — То есть не мне, конечно, а Филину. Он у неё так, знаешь, вежливо попросил… Представляешь, Лизка, Паулина-то Саблезубую, оказывается, в туалете заперла. Только она в конце концов вылезла. Дверь взломала. Моим ножом!
Замочек на босоножке, наконец, застегнулся.
— Знаешь, Лизка, я думаю, надо к Паулине в гости пойти с тортом, вот что. Здрасьте, скажем, Алина Никитична, а можно котов погладить?.. — неожиданно предложил Лёвушка, но Лиза даже не успела удивиться.
— Э, привет! — гулко заорал, врываясь в вестибюль, Костя Конрад. Он эффектно проехался по беломраморному полу — старшеклассницы разъезжались от него в стороны, женственно взвизгнув, — и ловко, как на коньках, притормозил возле Лизы с Лёвушкой. — Давайте поздравляйте, — приосанясь, потребовал дракончик. — У меня сестренка родилась. Сегодня, в пять утра. Викторией зовут. Три девятьсот! — гордо добавил он. Потом от полноты чувств завопил: — Э-ге-ге-ге-гей! — подбросил рюкзак до самого потолка и умудрился поймать его — без потерь.
— Ух ты! — хором закричали Лиза и Лева.
— Драконша! Здорово. Слушай, пошли после школы к нам, — предложил Лева. — У мамы опять котлеты!
— Драконтесса! — строго поправил Костя. — Котлеты — это круто, — продолжал он. — Только ни фига я не пойду, извини. Мы с папой едем коляску покупать. Мама хочет розовую в цветочек. Поди пойми этих женщин… — И дракончик на минутку затуманился — не иначе, про Марго вспомнил.
Лиза тоже затуманилась, но по другому поводу, и плюхнулась на банкетку.
— Подожди, Левка, я не понимаю! — Она обняла рюкзак. — Если время назад, то как же конкурс? Марго-то здесь! Она с утра Инго уже звонила! Два раза! Сказала, и все остальные тут! И… Это как?
— Это так, что радио надо слушать, — торжествующе ответил Лёвушка. — Я уже успел. Сказали, финал конкурса состоится через три дня, как раз Мариинский театр с гастролей вернется, а эти… гости города пока по городу погуляют.
— При чем тут театр? — не понял Костя.
— Так их главный дирижер будет награды вручать. На всех афишах написано. А Изморина никакого не было, напоминаю. — Лёвушка поднял палец. — А театр в Норвегии застрял, там нелетная погода и метель. По радио сказали, циклон прошел стороной, наводнение отменяется.
— Циклон прошел стороной… — машинально повторила Лиза, глядя в окно на синюю Неву и университет. — Ой!
— Ты чего?
— А… а про меня в новостях не говорили? — трепеща, спросила Лиза. — Ну — про финал конкурса.
— Лизка! — Лёвушка засмеялся. — Мания величия у тебя, что ли? Не говорили, не говорили, выдохни.
— Что, Лизка, не дали звездой побыть? Звездолета не пригнали? — съехидничал дракончик.
— Ну и хорошо, — отмахнулась Лиза. — Ну и распрекрасно. Мне и так нескучно живется.
КОНЕЦ
Приложение для взрослых
Маленькие истории, из которых состоят большие, копятся и копятся, как лоскутки в коробке, — лоскутки, из которых когда-нибудь будет сделано огромное и теплое одеяло. Когда коробка наполнится, можно будет сесть и перебрать накопленное — это в серединку, а это по краям, а это, увы, в дело не пойдет… Вот ещё один лоскуток из моей коробочки.
Перелет. Осень, 1958-й
Бармен Богданович уставился на птицу, а птица нахохлилась и круглыми оранжевыми глазами пялилась в пространство. В глазах была паника. Мощные когти скребли по стойке мореного дуба.
— Ну что ж, не в первый раз, — пробормотал Богданович и двинулся к холодильнику, стараясь не делать резких движений — отнюдь не потому что боялся серповидных когтей и крючковатого клюва. Просто на его памяти такие странные гости, в том числе и птицы, появлялись в Амберхавене не раз, и он знал, как их легко напугать — лис, кошек, собак, ястребов, чаек, диких гусей и даже одного мохнатого шотландского пони с разбитыми копытами.
В баре было пусто: раннее утро перебирало солнечными лучами витражи в библиотечных окнах через площадь. Все на занятиях, даже профессура самого высокого ранга, лекции у которой никогда не начинаются раньше десяти, пока не подтянулась на первую чашечку кофе.
Бармен налил в керамическую плошку чистой воды, подумал, согнулся пополам перед холодильником, набросал в другую плошку мелко порезанного сырого мяса, выставил все это перед птицей. Птица отшатнулась.
— В чем-то я тебя понимаю, — хмыкнул Богданович. — Потом вспоминать тошно будет… Подумай, ночной хищник, ты же голодный, ты же небось до крыс и лягушек не опускался, а летел долго… Ну, как знаешь. Если передумаешь, не ешь, пожалуйста, Бригитту и Хильдегарду.
Две толстые жабы в террариуме с момента появления непрошеного гостя пребывали в полуобмороке.
Богданович плавно отвернулся и принялся накручивать диск старинного телефонного аппарата с бронзовой тяжелой трубкой.
— Танидзаки-сан? — спросил бармен. — Доброе утро, простите, что отрываю от дела. У меня тут гости и, кажется, как раз по вашей части. Филин сидит. Нет-нет, не белая сова, именно филин. — Он послушал мелкий дробный голосок в трубке, закивал, усмехнулся. — Спасибо, вашими стараниями уже разбираюсь. Когда? Хорошо, я… мы подождем. Никуда он не денется. Нет-нет, не ест и даже на воду смотреть не хочет, — Богданович оглянулся на неподвижную птицу через худое плечо.
— Похоже, издалека. Да, понял. Да, конечно, Танидзаки-сан.
— Он мягко, беззвучно положил трубку. Помедлил, достал с полочки серебряную кофемолку и, засыпав туда горсть смуглых матовых зерен, стал не спеша вертеть ручку. Под сводами бара поплыл будоражащий запах.
На крылатого гостя Богданович больше не обращал ни малейшего внимания. А птица, казалось, в упор не замечала ни воды, ни пищи и почти не шевелилась. Потом, с трудом переступая боком, передвинулась в самый темный уголок, прижмурила круглые глаза и задремала было, но тут резная дверь бара протяжно скрипнула (петли Богданович не смазывал лет триста — принципиально. Не колокольчик же вешать). Филин вздрогнул.
