Повесть о бедном солдате - Привальский Всеволод (электронная книга .txt) 📗
Утром, начистив сапоги и прихватив винтовку, Серников явился в назначенное место. Скоро собралась вся делегация — десять солдат, и все с винтовками. Потопали, по привычке шагая в ногу, через весь Васильевский остров, по Николаевскому мосту вышли на Конногвардейский бульвар. Утро было серенькое, питерское, небо бесцветной холстинкой растянулось над городом, но когда с моста Серников глянул вокруг, на тяжелую громадину Исаакия, на Адмиралтейство, на Зимний дворец, на далекую иголочку Петропавловки, его вдруг охватило неведомое ранее чувство трепета перед эдакой красотищей и одновременно чувство гордой уверенности в том, что скоро все это, весь город, вся Россия будут принадлежать таким вот, как он, бедным солдатам. Недаром же они, горстка солдат, шагают сейчас не к кому-нибудь, а к самому верховному главнокомандующему, и не куда-нибудь, а прямо во дворец. От этих мыслей он было сбился с шага, но быстро поймал ногу и зашагал еще бодрей.
Они пересекли Исаакиевскую площадь и подошли к Мариинскому дворцу. У входа их остановил караул — несколько безусых мальчишек-юнкеров и дежурный офицер. Выслушав, с чем пожаловали делегаты, офицер вздернул подбородок, словно его ударили, и зашипел:
— Вы что, совсем с ума посходили? К главе правительства — с какими-то требованиями? Не пропущу!
— А ты, ваше благородие, охолонь маленько, — совершенно спокойно ответил Хохряков. — А то уйти мы уйдем, только вернемся уже не горсткой — полки приведем. Так что иди, докладай, ваше благородие.
Офицер на мгновение прикрыл глаза, с трудом сдерживая приступ бешенства, крутнулся на каблуках и куда-то ушел. Через минуту он появился в дверях и, не глядя на делегатов, сказал, словно выстрелил:
— Пропустить!
Винтовки — ничего не поделаешь — пришлось оставить внизу. Сперва по мраморной лестнице, потом через вереницу комнат, у дверей которых тоже стояли караульные юнкера, их проводили к кабинету Керенского. По навощенным до ледяного блеска полам идти было скользко, и Серников все боялся упасть.
Кабинет оказался огромным, как казарменный плац, потолок весь расписан голыми мужиками и бабами, по стенам висели большие, во весь рост, портреты императоров.
Керенский появился из боковой двери, быстро прошел за огромный письменный стол, сунул руку за борт френча и коротко бросил:
— Слушаю.
Хохряков, не торопясь, изложил дело. Едва дослушав его, Керенский, точь-в-точь как давешний офицер, дернул подбородком и раздраженно ответил:
— Никаких требований я слышать не желаю. Какой-то Совет крестьянских депутатов Петроградского гарнизона предписывать что бы то ни было правительству России не может. И вообще этот вопрос относится к министру земледелия. Я передам туда, там вы и получите справку.
Он круто повернулся и быстро направился к двери. И вдруг раздался хрипловатый голос:
— Гражданин Керенский! Вы ведь эсер? — спросил солдат с перебинтованной головой.
Керенский резко обернулся и вздернул бровь.
— Эсер.
— А я уж было подумал — монархист. Гляньте на стены, вокруг одни цари, а вы, стало быть, в их компании тут и сидите.
Серников чуть не прыснул, глядя на вдруг побагровевшего верховного. Глазки его, под которыми висели набухшие мешки, смущенно забегали, рукой, вынутой из-за борта, он принялся утюжить ежик волос и нервно заблеял:
— Да, да, вы, конечно, правы… Все моя безумная занятость, нет времени оглянуться по сторонам. Надо, конечно, вынести или хоть холстом затянуть. Да, да, завтра же распоряжусь…
На улице, закуривая на ветру, Хохряков с усмешечкой сказал:
— Вот они, господа эсеры-то. Ладно, с землицей самим придется разбираться. Дай только срок… Ну, пошли, что ли.
Когда шли обратно, Серникову казалось, что шаги отстукивают все то же: «дай срок, дай срок!», и он со злостью подумал: «Когда же, наконец?»
Петру Веретенникову в деревню он отписал, что у большевиков программа самая наилучшая и правильная, а насчет эсеров и их обещаний пусть мужики и вовсе из головы выкинут: самый наиглавный из эсеров — и тот заодно с монархистами.
И описал, как он ходил с самим Керенским толковать насчет земли и что из этого вышло. Закончил он письмо коротким: «Дай срок!», поклонами дочкам и вопросом, поминают ли они тятьку.
Через несколько дней Федосеев, заведя Серникова в комнату полкового комитета, сказал, теребя свой рыжий ус:
— Пойдешь на Выборгскую сторону, в Московский полк, узнаешь, как там настроение насчет высылки из Питера. И вообще потолкуй с солдатами, ты это умеешь. Вот такое тебе задание от большевиков. А вот и мандат.
Этому обстоятельству предшествовали события, перебудоражившие весь Петроградский гарнизон: главнокомандующий Керенский отдал приказ о выводе из Петрограда на фронт почти всех полков гарнизона. Полковые комитеты, особенно те, в которых преобладали большевики, превосходно понимая, что Временное правительство просто-напросто хочет отделаться от революционно настроенных солдат, категорически отказались покидать Питер, пока не будет решен главный вопрос — вопрос о власти. Федосеев, давно связанный с Петроградским комитетом большевиков, обещал выяснить настроение в других полках. С тем и посылал он Серникова и еще нескольких доверенных солдат.
Впервые в жизни Леонтий держал документ, относящийся к его персоне и аттестовавший его как «особоуполномоченного по проведению агитации в полках Петроградского гарнизона». Мандат был размашисто подписан незнакомой ему фамилией — «Подвойский» и снабжен печатью Военно-революционного комитета.
Внимательно и серьезно посмотрев на удивленного Серникова, Федосеев положил руку ему на плечо и сказал:
— Ты не удивляйся, это я за тебя поручился. А почему — тебе это известно? Ленин о тебе написал в газете.
— Ленин? — удивился и даже испугался Леонтий. — Обо мне? Это где же, когда?
— На вот, почитай, — Федосеев протянул газету «Рабочий». — Называется «Уроки революции».
Леонтий присел и, шевеля губами, нахмурив брови, начал водить пальцем по строкам.
«Всякая революция означает крутой перелом в жизни громадных масс народа, — читал он. — Если не назрел такой перелом, то настоящей революции произойти не может. И как всякий перелом в жизни любого человека многому его учит, заставляет его многое пережить и перечувствовать, так и революция дает всему народу в короткое время самые содержательные и ценные уроки».
Леонтий поднял недоуменный взгляд на Федосеева.
— Читай, читай! — прогудел тот.
«За время революции миллионы и десятки миллионов людей учатся в каждую неделю большему, чем в год обычной, сонной жизни, — продолжал читать Леонтий. — Ибо на крутом переломе жизни целого народа становится особенно ясно видно, какие классы народа преследуют те или иные цели, какою силою они обладают, какими средствами они действуют».
— Ну? — Серников снова с недоумением взглянул на Федосеева. — Чего же ты плел, будто про меня? Тут и фамилии никакой нету.
— Чудак человек, — усмехнулся Федосеев. — Зачем тебе фамилия? Вот, читай, разве не про тебя сказано: «За время революции миллионы и десятки миллионов людей учатся в каждую неделю большему, чем в год обычной, сонной жизни». Да ведь тебя, брат, за какие-нибудь месяц-полтора не узнать стало. Ты ведь кем раньше-то был? Так, серая скотинка, Недомерок. А нынче революционный солдат товарищ Леонтий Серников, выполняющий приказы большевистского полкового комитета. Погоди, мы еще тебя самого в большевики запишем. А вот еще, гляди, что в статье написано: «всякий перелом в жизни любого человека многому его учит, заставляет его многое пережить и перечувствовать». Ну, разве не про тебя сказано?
Леонтий уставился в газету и подумал: «А ведь верно!.. Сколько я за это время пережил да перечувствовал — страсть! И впрямь перелом, всей жизни перелом…»
Он с жадностью принялся читать статью дальше. В ней было все, что происходило с Серниковым, со всеми такими же солдатами и мужиками, все, о чем он так трудно думал последнее время. И, главное, как это Ленин все просто да понятно объясняет. Поначалу вопрос: «Чего добивались массы рабочих и крестьян, совершая революцию?» И тут же простой ответ: «Известно, что они ждали свободы, мира, хлеба, земли». И снова вопрос: «Что же мы видим теперь?» Вот, в самую точку! — обрадовался Серников. Ну-ка, ну-ка, об чем объяснит Владимир Ильич?