Повесть о бедном солдате - Привальский Всеволод (электронная книга .txt) 📗
— Стой, кто идет?
— Ложись! — мгновенно скомандовал своим Серников: сработала фронтовая привычка.
— Отвечай, стрелять буду! — послышался новый крик.
— А ты кто такой? — огрызнулся Серников, приподнимая голову и вглядываясь в неясные тени.
— Не разговаривать! Приказываю: руки вверх, пять шагов вперед! — Голос был молодой, ломкий.
«Юнкеришки! — догадался Серников. — Успели-таки». Но на всякий случай решил проверить.
— Дозвольте обратиться, ваше благородие? — сказал как можно покорнее.
— Чего там еще?
«Ага, так и есть, юнкеришки».
И уже без всякой покорности в голосе крикнул:
— Эй вы там, барчуки сопливые! Идите лучше домой спать, не то поймаем, выпорем!
В ответ раздалось клацанье затвора и тут же другой голос:
— Феликс, оставь! Вспомни приказ: в драки пока не ввязываться.
— Пусти! — зашипел задыхающийся голос. — Ладно! — И после паузы: — Ввы там, скоты паршивые! Дайте срок, доберемся до вас, шомполами перепорем, на фонарях вешать будем!
— Прошли ваши сроки! — с удовольствием ответил Серников. — Теперь наш настает! — И, ничуть не опасаясь, он поднялся во весь рост и, бросив «Скоро встретимся, за все посчитаемся!», пошел к своим.
«Черт его знает, сколько их там, — соображал он. — Думается, горстка, а все-таки связного в полк послать надобно».
Приказ Федосеева, принесенный связным, был краток: держаться на своем конце моста, в перестрелку до особого распоряжения не вступать.
Так и остались охранять мост два патруля: на Выборгской стороне — красногвардейский, на левом берегу — юнкерский.
Утром двадцать четвертого октября обнаружилось, что неба над Питером нет: не то исчезло, не то опустилось на землю. Время от времени сверху сыпалась мокрая снежная кашица.
За ночь все основательно продрогли. Серников послал четверых на Пироговскую набережную поискать дров или каких-нибудь досок. Посланцы скоро вернулись, волоча несколько полуразбитых ящиков, потом снова сбегали и прикатили две бочки из-под капусты — все это было добыто на заднем дворе какой-то закрытой на замок лавки.
Живо развели костер. Согрелись, повеселели, стали вопросительно поглядывать на командира. Серников хорошо понимал, что означают эти взгляды: пора, мол, и позавтракать, чем накормишь нас, командир?
Серников отрядил нескольких красногвардейцев в казармы своего полка. Через час те притащили целый мешок: несколько буханок солдатского хлеба, кулек с пшеном, бутылку постного масла, малость сахару. Потом один из парней полез за пазуху, вытащил аккуратно завернутый в тряпицу брус сала.
— Домой забежал, — пояснил он с гордостью. — Деревенское, сестра вчера привезла.
На весь отряд оказалось всего пять котелков и столько же деревянных ложек. Серников зачесал в затылке: котла, в чем кашу сварить, не имелось. Тут поднялась та чернявая, взгляда которой особенно смущался Серников, и обратилась:
— Разрешите, товарищ командир, мы достанем кастрюли. — И, получив согласие, бросила подруге: — Пошли, Катерина!
Вскинув винтовки, обе решительно зашагали и скрылись в парадном какого-то дома. «Куда это они? — недоумевал Серников. — Может, родственники там у них!»
Минут через десять на втором этаже дома вдруг распахнулось высокое полукруглое окно и оттуда одна за другой на землю полетели какие-то вазы, фигурки, тарелки, со звоном разлетаясь в мелкие брызги. Серников охнул, вскочил, прислушиваясь к к женскому визгу, доносившемуся из окна. «С ума девки посходили! — озлился Серников. — Чего они там наделали?» Визг внезапно умолк, окно захлопнулось, и отряд стал ждать, что будет дальше.
Скоро из подъезда появились девушки. Лицо одной пылало от гнева, другая еле сдерживала смех. У Фиры в руках была высокая стопка тарелок, карманы кожаной куртки оттопыривались от ложек. Катька тащила большой оцинкованный бак.
Свалив свою ношу, Катька покатилась от хохота и, пока ее подруга осторожно расставляла на булыжной мостовой расписанные яркими цветами тарелки, давясь смехом, рассказала, что произошло.
Дверь открыли им только после того, как они стали стучать прикладами. Барыня, видно поднятая с постели, выпучилась на Фиру и пролепетала:
— Вы?
Фира гордо вскинула голову и сказала:
— Госпожа Ивинская, нам нужна посуда.
— Боже мой! — опять залепетала барыня. — Такая приличная барышня и связалась бог знает с кем.
Фира только фыркнула и пошла в столовую. Тут барыня принялась кричать, что «только через ее труп». Тогда Фира сняла с плеча винтовку и хладнокровненько ответила:
— Пожалуйста!
Барыня было скисла, но когда Фира, раскрыв буфет, принялась вытаскивать тарелки, опять завопила:
— Лучше я весь фарфор выброшу, чем отдавать в руки мужичью!
Фира опять сказала: «Пожалуйста!», быстро распахнула окно и принялась выкидывать на улицу все, что попадалось под руку. Барыня завизжала и сказала, что согласна, пусть берут тарелки, только обязательно вернут, иначе она будет жаловаться самому Александру Федоровичу, который бывал в их доме. Катька пыталась было объяснить, что солдатские котелки были бы им сподручнее, но, поскольку у барыни их не нашлось, приходится брать тарелки, потому что надо же товарищам поесть. Барыня только глянула на Катьку и процедила сквозь зубы: «Мразь!» Тут Фира будто взбесилась, аж затряслась вся, опять сдернула винтовку и крикнула:
— Немедленно извинитесь! Иначе я вас на месте… — И не договорила, только зубами заскрипела от злости.
— Видели бы вы, что с барыней сделалось! — покатывалась Катька. — Плюх передо мной на колени и визжит: «Ой, миленькая, простите, ой, больше не буду!»… Больше не буду! — прыснула Катька и вдруг посерьезнела: — Вот как они перед нами, бары-те, когда наша сила.
Пшенную кашу, сваренную в бельевом баке, который Катька догадалась прихватить на кухне, красногвардейцы ели серебряными ложками из тарелок саксонского фарфора.
Серников, черпая кашу из своего котелка, посматривал вокруг. Катились через мост полупустые трамваи, торопливо шли куда-то по своим делам люди, разъезжались извозчики. Прошел стекольщик с ящиком на плече, пропел несколько раз:
— А вот, кому стеклы вставлять, сте-еклы!
На том конце моста тоже задымил костер: видно, и там кашеварили.
Часов в двенадцать мальчишки-газетчики принесли газету «Рабочий путь», захлебываясь от торопливости, сообщили новости: по приказу Временного правительства сегодня на рассвете юнкера закрыли было газету, а через два часа солдаты Литовского полка и красногвардейцы отбили типографию обратно, а сами прикрыли «Русскую волю» и «Биржевые ведомости».
Дважды Серников посылал связных к Федосееву. Первый раз связной принес короткий устный приказ: «Ждать». Во второй передал записку. В ней Федосеев сообщал, что половина Питера уже в руках большевиков, приказывал отряду Серникова гражданских пропускать через мост беспрепятственно, солдат проверять, а офицеров задерживать. Еще приказывал он ждать дальнейших распоряжений.
Народу через мост проходило не так-то уж много, офицеров не было ни одного. Гражданских, как и было приказано, Серников пропускал, хотя и пристально приглядывался чуть ли не к каждому. Но и так было видно: народ свой, преимущественно рабочий. Задерживали их на той стороне юнкера, требуя каких-то пропусков. Но они все равно пробивались: сгрудятся кучкой, поднажмут — и там.
К вечеру перестали ходить трамваи, улицы опустели, на мосту почти никто не появлялся. Чуть ли не последними мимо Серникова торопливо прошли два человека. Один — коренастый, пожилой, в кепочке, — держался рукой за перевязанную платком щеку. Другой — худой, высокий, — не вынимал рук из карманов пальто и все тревожно поглядывал по сторонам. Коренастый было задержался около Серникова, видно о чем-то хотел спросить, но высокий тронул его за рукав, негромко сказал:
— Никак нельзя нам задерживаться. Идемте!..
Имени и отчества Серников не разобрал. Все же он успел встретиться глазами с коренастым и заметил, что взгляд у того хоть и серьезный, но любопытный, с лукавинкой. Конечно, на том конце моста и этих остановили. Но там уже скопилась целая кучка таких же запоздалых прохожих. Покричали, потолкались — и прошли.
