Повесть о бедном солдате - Привальский Всеволод (электронная книга .txt) 📗
А выходит, все уже сделалось, и, видно, без штыков. Оно, конечно, так-то и лучше, а все же… Нет, не мог он сразу объяснить, чего ему не хватает, пока не почувствовал: действовать собственными руками, а может и винтовкой, а может и штыком, чтобы потом, когда начнет в собственной деревне землю по справедливости делить, имел бы он право прямо сказать: «Я за нее дрался!», и чтобы потом, когда начнет ее пахать, самому себе сказать: «Моя землица, моими руками отвоевана!»
Пришла обещанная смена, и, сдав посты, Серников велел вести отряд на отдых, а сам отправился в Смольный.
В Смольном он собрался было идти на третий этаж, в знакомую ему уже комнату Военно-революционного комитета, но увидел внизу Федосеева.
В одной из комнат первого этажа располагался штаб Красной гвардии. Дверь в комнату стояла нараспашку, сюда поминутно входили и выходили солдаты, матросы, красногвардейцы. Вот через эту-то дверь, сквозь пелену табачного дыма, Серников и увидел рыжеусого верзилу Федосеева, услышал раскаты его баса. Федосеев сидел на столе и отдавал какие-то распоряжения. Серникову он показался богом Саваофом, каким его изображают на картинке в библии: тот тоже восседал на облаке, только, конечно, не в шинели и сапогах, и тоже сотворял мир и землю.
— Чего смеешься-то? — прогудел Федосеев, завидев усмехающегося Серникова и протягивая ему свою ручищу-лопату. Услышав про Саваофа, он и сам расхохотался. — А что? А ведь верно! Мы теперь почище Саваофа чего-нибудь соорудим. Пожелаем — и будет рай. Ладно! — посерьезнел он. — Тебе с твоим отрядом есть важное задание: к пяти вечера явиться на Большую Морскую, к арке Главного штаба. Знаешь? Начинаем окружение Зимнего. Если к вечеру не сдадутся, будем брать штурмом. Кое-где мы уже заняли позиции.
— Постой-ка! — опешил Серников. — Кто это должен сдаваться? Утром ведь в газете было: Временное правительство… это самое… разложено.
— Верно! Власть в наших руках, весь Питер — наш. А эти дурни, министры-капиталисты, засели в Зимнем и не выходят. У них, брат, и войска есть, ну, большей частью юнкера, да еще бабский батальон, да казачишек сотни две или три. Однако позиция у них выгодная: по открытой площади не сразу подберешься. Будем ждать темноты.
«Так… — Серников даже повеселел. — Стало быть, найдется еще его штыку работенка, может еще все сойтись таким манером, что именно ему, самолично, доведется давать этим министрам по шапке, а ежели что, так и штыком».
Он уже собрался было уходить, но внезапно, о чем-то вспомнив, повернулся и, нагнувшись к уху Федосеева, негромко спросил:
— Слушай, а где теперича Ленин? Не тут ли, в Смольном? А? Да ты не бойсь, я ведь молчать умею.
Федосеев вдруг гулко, как в бочку, радостно захохотал!
— Эй, ребята! — крикнул он прямо в гущу людей, набившихся в комнату. — Вот этот, — ткнул он пальцем в Серникова, — все еще за товарища Ленина опасается, думает, наш Ильич скрывается где-то.
Многие засмеялись, радостно загудели, а Федосеев крикнул, да так громко, словно весь мир хотел оповестить:
— Тут Ленин, в Смольном, с нами Ильич!.. Стой! — спохватился он. — Да ведь он еще вчера ночью через мост Александра II перешел. Ты ж там караул держал!
— Ну! — Серников в волнении схватил Федосеева за руку.
— Вот тебе и ну! Он же у тебя под самым носом и прошел.
— Так этого… гражданских-то велено было пропущать.
Федосеев хлопнул себя по коленям, рассмеялся пуще прежнего.
— А ты что, жалеешь, что Ленина не задержал?
Серников отшатнулся и даже сплюнул от досады.
— Ну, а какой он нынче, Ленин-то? — спросил он.
— А такой, что сразу его не признаешь. Усы-бороду сбрил, явился вчера в пальтеце простецком, в кепочке, в косоворотке — ну рабочий и рабочий. Вот щека только платком подвязана, будто зубы сильно болят. — В этом месте Серников охнул, вспомнив одного из вчерашних поздних прохожих. — Его и в Смольном-то не сразу признали.
— Значит, здесь он, в Смольном? — обрадовался Серников.
— Где ж еще. Он-то всем и руководит.
Серников помолчал, потоптался и негромко спросил:
— Повидать бы его, а?
— Ишь чего захотел! Занят он до невозможности, но погоди, — попытался он утешить, — закончим все дела, может, и повидаешь.
Повеселевший Серников вскинул на плечо винтовку и решительно направился к выходу.
Ровно в пять вечера его отряд расположился в указанном месте. Отрезок Большой Морской от Невского до арки Генштаба был забит до отказа отрядами Красной гвардии, и в первую минуту опытному фронтовику это сильно не понравилось. «Мышеловка, — подумал он. — Ахнуть разика два из шестидюймовки — и ваших нет». Но, разузнав обстановку, поуспокоился: орудий у противника не было, а пару броневиков, стоявших у самого дворца, какие-то смельчаки сумели вывести из строя.
У самой арки залегли отряды путиловцев и обуховцев вместе с кронштадтскими матросами. Тут же стояли готовые бить прямой наводкой орудия и пушки, изготовленные на Путиловском заводе.
Очень одобрил Серников, что догадались обеспечить тыл: вдоль Невского в полной готовности стояли солдаты разных войсковых частей. Костров не разжигали. И хотя солдаты баловались, «жали масло», чтобы согреться, по всему чувствовалось, что они не просто готовы в любую минуту пойти по сигналу в атаку, а пойдут с радостью, как не ходили никогда. То же чувство радостного ожидания испытывал и Серников. Это ожидание ничего общего не имело с тем, которое столько раз было испытано на фронте. «Чудеса!» — подумал Серников, покачав головой и придирчиво оглядев — в который уже раз — свой отряд, присел на тротуар в излюбленной позе — прислонившись к винтовке, и приготовился ждать.
Зимний дворец был окружен. Миллионную улицу еще с утра заняли гвардейцы Павловского полка; у Дворцового моста и на самом мосту расположились солдаты Финляндского полка и красногвардейцы Васильевского острова; на Адмиралтейской и Дворцовой набережных, у Александровского сада и Троицкого моста стояли еще и еще отряды Красной гвардии, солдаты, и всюду густо чернели матросские бушлаты. На Неве у Николаевского моста красовалась «Аврора», окруженная миноносцами; орудия Петропавловской крепости нацелились на Зимний.
И лишь Дворцовая площадь была в руках юнкеров и бойцов женского ударного батальона, укрывшихся за баррикадой дров вокруг Александровской колонны. Такие же баррикады загораживали и входы во дворец, тоже охраняемые юнкерами и ударницами.
«Сунуть нос на Дворцовую площадь нечего и думать — перестреляют. Атаковать всей массой? А черт их знает, может у них пулеметы, скосят тысячи, особенно необстрелянных. Ахнуть бы парочкой снарядов по дровишкам, — враз юнкера, как голенькие, бери их на штык…» Так думал Серников, сидя под аркой Генерального штаба и ожидая сигнала к штурму.
Шло время.
Вдруг пронесся слух, что Военно-революционный комитет предъявил Временному ультиматум: двадцать минут на размышление и сдаваться. Это Серникову очень понравилось: вот как заговорили мы с министрами. Однако время шло, а положение дел не менялось.
В восемь вечера Временному правительству предъявили новый ультиматум, дав на этот раз всего десять минут на размышление. Но прошло и десять минут, и полчаса, а ответа так и не было.
Не было и сигнала идти на штурм. Солдатам не терпелось, солдаты рвались в бой. Им, привычным к куда более сложной и трудной фронтовой обстановке, хотелось скорей начать и закончить дело. Никаких сомнений в победе у них не было.
Не было сомнений и у Владимира Ильича Ленина, который в эти часы в Смольном напряженно следил за развертыванием действий и, хотя был человеком глубоко штатским, выражал крайнее возмущение тем, что многотысячные отряды солдат, матросов и красногвардейцев до сих пор не покончили с кучкой юнкеров и не овладели Зимним. Вот-вот должен открыться II Всероссийский съезд Советов. На нем окончательно решится вопрос о власти, а кучка министров, изображающих из себя власть, до сих пор не арестована. Черт знает что! И он слал одну за другой возмущенные и даже грозные записки в полевой штаб Военно-революционного комитета.
