Как мы росли - Карпенко Галина Владимировна (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗

— Одна девочка, — ответила бабушка.

— И у одной девочки столько игрушек было?

— У неё не только игрушки — и живые ослики были, и лошади. И специальный кучер был… Ну, рассказывать некогда, давай работать, — сказала бабушка и стала подавать Варе разные вещи. — Сложи как-нибудь, Варенька, а я потом разберу.

В комнату заглянула Люськина тётка:

— Аполлоновна, ты, никак, узлы развязала? А я подожду… Ну-ка, нас отсюда-то…

— Кто же это нас отсюда-то?

— Хозяева-то не вернутся? А то знаешь…

— И не выдумывай! — сказала бабушка. — Какие там хозяева! Разбирайся — и всё. Теперь хозяева за море уехали со всем добром. Куда им вернуться!

Люськина тётка покачала головой:

— Кто их знает…

— Развязывай! — рассердилась бабушка. — Зачем ордер брала? Взяла ордер — живи!

— Ну, будь что будет, — сказала тётка и пошла к себе.

Люськину тётку с ребятами поселили в гостиной. Тётка велела ребятам вытащить большой, мягкий диван в коридор:

— Пружинный… Ну-ка продавят, а мне отвечать?

Ребята были уже большие, но тётку слушались — вытащили диван. А сами смеялись:

— Пусть ночь простоит, завтра обратно внесём.

Не только Люськина тётка, многие устраивались на новом месте с опаской. Странно выглядел рабочий скарб в нарядных комнатах: железные кровати, табуретки стояли на блестящем паркете в комнатах с зеркалами.

Уложив вещи, Варя вылезла из шкафа и задвинула дверцу.

— Ну вот, — сказала бабушка, — и разобрались. Теперь я тебя провожу. Пойдём, Варюша.

В детский дом они шли уже вечером. Вечер был тихий, хороший. Снежок хрустел под ногами и блестел звёздочками.

Варя несла с собой кубик и думала — вот остались бы в шкафу кукла или мячик, было бы здорово! А то у неё мячик из тряпок и не прыгает, и кукла тоже тряпичная.

— Ну как, устроились? — спросил Чапурной.

— Хорошо! — сказала бабушка. — Только надо бы Жилиным ордер получить. Вещи остались, да и парень, может, вернётся. А подрастёт — где жить?

Чапурной достал свою книжечку и записал про ордер. Сколько в этой книжечке записано дел да забот — и всё надо, всё — непременно.

— Дядя Миша, какая у бабушки комната нарядная! И шкаф с игрушками, и печка с картинками, — рассказывала Варя. — На ней и медведь и гуси нарисованы.

Через несколько дней Чапурной стоял перед кафельной печкой в спальне у девочек и с удивлением её разглядывал: на каждом изразце была нарисована картинка.

— Молодцы, ребята! Только вот отмоется ли чернильный карандаш?

— А зачем отмывать? Нарисовано здорово, — сказала Клавка.

— Вот это волк, это петух, а это Татьяна Николаевна.

— Очень похожа, — сказал Чапурной. — А я где?

— Вас, дядя Миша, нет, — сказала Варя.

— А это кто рисовал? — спросил Чапурной, разглядывая домик с крылечком.

— Это Оленька Орлова рисовала.

— Да ты у нас художница!

— И петуха я нарисовала, — сказала Оленька. — У нас во дворе, когда я была маленькая, петух жил.

На другой день Чапурной достал серой обёрточной бумаги — больше никакой не было — и карандашей для грима. Ребята ликовали. Все, кроме Клавки, оказались художниками.

— Ну, а ты что же не рисуешь? — спросил Чапурной.

— Не хочется, — ответила Клавка.

Рисовать ей хотелось, но она боялась, что ничего у неё не получится — никогда она раньше не рисовала. Но и она набралась смелости. Когда Чапурной заглянул к ребятам ещё раз, Клавка малевала вместе со всеми.

Бумаги и грима хватило на неделю, хотя Чапурному, когда выдавали, сказали, что всего вполне хватит на целый год.

Как ушла Татьяна Николаевна

Поздно вечером, когда Гертруда Антоновна уже уложила малышей и поднялась к себе отдохнуть и поесть, к ней пришла Татьяна Николаевна. В руках она держала корзину и большой узел, завязанный в казённую простыню.

— Я ухожу, Гертруда Антоновна, — сказала Татьяна Николаевна и заплакала.

— Куда уходите?

— К подруге, а потом как-нибудь устроюсь. Я пришла проститься, Гертруда Антоновна.

Гертруда Антоновна помнила Татьяну Николаевну ещё совсем девочкой. Помнила и её мать, которая приезжала навещать свою Таню. Дочь она не брала к себе даже на каникулы, потому что сама жила у какой-то княгини в приживалках и ничего у неё, кроме дворянской спеси, не было. Но дочери с малых лет вдалбливала: «Ты девушка благородная, ты получаешь воспитание. Помни, что ты Молчанова!»

Татьяна Молчанова и среди институток была недотрогой. Вот теперь стоит заплаканная, идёт неизвестно куда.

— Кто же вас обидел? — спросила Гертруда Антоновна.

— Зачем вы спрашиваете? — Губы у Татьяны Николаевны задрожали. — Я больше не могу… каждый день это издевательство… Я не могу больше работать с этими выродками, они же…

— Сядьте, — сказала Гертруда Антоновна.

И Татьяна Николаевна села на свою корзинку около двери. Гертруда Антоновна молчала. Она посматривала на узел, на Татьяну Николаевну.

— Вы мне скажете адрес? — спросила Гертруда Антоновна.

— Какой адрес?

— Где вы будете жить.

— Я не знаю. Я сначала к подруге… — Татьяна Николаевна опять стала всхлипывать.

— Сначала сходите к Чапурному, — сказала Гертруда Антоновна.

— Я не понимаю… — У Татьяны Николаевны высохли слёзы. — К кому? Зачем вы мне это говорите! Я думала, что у вас есть сердце. Почему вы так со мной говорите?

— Почему? Потому, что вам нужно работать.

— Опять работать! Гертруда Антоновна, душенька! Может, всё изменится и будет по-прежнему. — Татьяна Николаевна зашептала, прижимая руки к сердцу: — Гертруда Антоновна, всё может перемениться! Я слыхала — их разгонят. Ведь вы тоже верите. Неужели вы добровольно на них работаете? Вас заставили, вам тоже приходится кривить душой. Это очень тяжело, я понимаю вас.

— На кого — на них? — спросила Гертруда Антоновна громко и спокойно.

Татьяна Николаевна замолчала.

— Слушайте. Я хочу вам сказать, чтобы вы что-то поняли. — Гертруда Антоновна выдвинула ногу в старом прюнелевом башмаке. — Вот смотрите сюда. На мне заработанная обувь, на мне заработанное платье. — Гертруда Антоновна поднялась с кресла. — Я ем заработанный суп. — И она застучала ложкой по пустой тарелке. Лицо у неё покрылось пятнами. — Я ничего не прошу даром — так воспитали меня родители. Я работала раньше и теперь тоже. Вот что я хотела вам сказать!

— Тише, чего вы стучите! Успокойтесь! — Татьяна Николаевна прижала к себе свой узел. — Я ухожу и устроюсь сама. Есть дом, где мне помогут. Не все же кланяются большевикам!

— Погодите, — сказала Гертруда Антоновна. — Я вам дам свой чемодан. Переложите вещи, а казённую простыню я сдам в бельевую.

Татьяна Николаевна вспыхнула, но смолчала. Через минуту она хлопнула дверью и ушла совсем.

Гриша с фронта

Федосья Аполлоновна не спала — не приходил сон на новом месте. Хоть и устала за день, а вот ворочается: то неловко, то зябко. И окно большое, непривычное, будто ещё и не дома. Только задремала — в дверь постучали.

«Кому это я ночью понадобилась?» — подумала Федосья Аполлоновна. Она встала, нашла в темноте коптилку, зажгла и пошла открывать дверь.

— Кто там?

Отозвался голос знакомый, но слышанный давно-давно. За дверью стоял очень худой человек в красноармейской шинели.

— Это я, — сказал красноармеец.

И бабушка узнала в нём Гришу — племянника Гришу, кудрявого, весёлого.

— Я прямо из фронтового госпиталя в Москву, на поправку, — шептал Гриша.

— Гришенька!

Федосья Аполлоновна уткнулась в грязную, холодную шинель и заплакала. Потом она растопила печурку и постелила Грише на кушетке постель. Без шинели Гриша был ещё тоньше.

— Вот, поешь! — Она разогрела ржаной суп.

Руки у Гриши тряслись, голова была седая.