Повесть о бедном солдате - Привальский Всеволод (электронная книга .txt) 📗
Подвойский — председатель ВРК и начальник штаба, не спавший несколько ночей, издерганный, озабоченный, но воодушевленный, очень сердился на эти записки, но в конце концов понял, что ждать действительно больше нельзя. Штурм так штурм!
В девять часов сорок минут прогремел сдвоенный залп: холостой с Петропавловки и тут же выстрел с «Авроры». Вслед за тем, показалось Серникову, город вздрогнул и зашатался от оглушительного «ура!» Оно перекатывалось из конца в конец, ни на минуту не умолкая. Серников и сам кричал «ура!», не слыша собственного крика, видя вокруг себя раззявленные рты.
Сигнальный выстрел и это всеобщее «ура!» без всякой дальнейшей команды подняли осаждающих и бросили их в атаку. Приглядывая за своими, которые — пошла все-таки на пользу выучка — не отставали от командира, Серников тоже ринулся в атаку, впервые в жизни испытывая от этого подлинную радость. Дворцовая площадь встретила их шквальным ружейным и пулеметным огнем. Стреляли из-за штабеля вокруг колонны, из окон и с крыши дворца. Необстрелянные красногвардейцы, 98 да и опытные солдаты-фронтовики повернули назад.
Обозленный и сильно возбужденный, Серников оглядел свой отряд.
— Все целы? — спросил он.
— Вроде бы все, товарищ командир. Вон только Серегу малость царапнуло.
Сергей стоял в сторонке, с недоумением рассматривая аккуратную дырочку в своей старой шапке. Ухо его слегка кровоточило, но Катька, у которой через плечо висела отрядная санитарная сумка, уже примеривалась его бинтовать. Губы у Катьки тряслись, и с перепугу она ругала Серегу, точно он сам был виноват:
— Дурень несчастный! Возьми пуля чуть влево, и капут тебе.
Еще несколько раз ходили в атаку, и так же безуспешно. Появились раненые.
— Разве ж можно в лоб! — ругался Серников. — С флангов их надо, с флангов!..
Часам к десяти вечера бой постепенно затих, наступила передышка. И вдруг в этой относительной тишине послышался какой-то странный и нетерпеливый звон. Серников сразу не мог понять, откуда он, а догадавшись, страшно удивился: где-то звенел трамвай, требуя пути. Потом звон прекратился, послышалось сперва нарастающее, потом затихающее гудение, несколько коротких и совсем уже далеких звоночков, и все стихло. Трамвай укатил.
«Чудеса! — поразился Серников. — Трамваи ходят, как ни в чем не бывало. Давеча я слышал, ребята говорили в Александрийском, что ли, театре спектакль какой-то показывают. Это надо же, тут, можно сказать, война идет поважней германской, а ктой-то в театре сидит, пьески смотрит… Придет домой, спать ляжет в постель, утром проснется — здрасьте пожалуйста: было Временное правительство, и нету. Аккурат, пока он в театре сидел, мы власть брали».
Он покрутил головой, чтобы отогнать эти внезапные мысли, тем более что вновь поднялась стрельба. На этот раз били с фланга по дворцу, били из пулемета, установленного каким-то чудом на самой ограде Александровского сада.
Ахнули, наконец, оглушительно две пушки из-под арки Генерального штаба, и сразу брызнули в разные стороны поленницы дров вокруг Александровской колонны. Снова с оглушающим «ура!» все, кто находился на Морской, ринулись в атаку. Пушки перенесли огонь на Зимний, а площадь уже заполнила лавина атакующих. Били трехдюймовки Петропавловской крепости, захлебываясь стучали пулеметы. «Ого! — подумал Серников, — похоже на дело». С Петропавловки упал на площадь меч прожектора, разом осветив толпы солдат, матросов, красногвардейцев, бегущих к Зимнему волна за волной. «Черти! — выругался Серников. — Что ж они прожектором да по своим!» И, точно подслушав его мысли, световой конус внезапно погас.
Волна атакующих грозным прибоем докатилась до Зимнего и, несмотря на выстрелы из окон, из-за колонн, из подъездов, хлынула во дворец. На мраморных лестницах, во всех коридорах и переходах, в залах — всюду были юнкера и офицеры. Серников ждал отчаянного сопротивления, ожесточенной драки, может быть даже рукопашной, и заранее настроил свой отряд. Но сопротивления почти не было, большинство юнкеров швыряли на пол винтовки при одном только окрике «Бросай оружие!»
Растекаясь по дворцу, штурмующие ничуть не удивлялись тому, что перед ними как бы сами собой распахиваются белые, изукрашенные золотом двери. Они просто не замечали безмолвных, серых от страха лакеев, совершавших свою привычную службу — предупредительно распахивать двери перед высокими особами. А высокие особы мчались через анфилады комнат, стекаясь к тому месту, где собралась кучка насмерть перепуганных людей, которые еще сегодня утром, прочитав в большевистской газете: «Временное правительство низложено», хорохорились и петушились, требовали вызвать войска с фронта «спасать Россию», называли друг друга не иначе, как «господин министр» и даже, собрав остатки гордости, несколько часов назад решили не отвечать на ультиматум Военно-революционного комитета. Теперь все для них было кончено. Безмолвно, с перекошенными лицами, прислушивались они к угрожающему грохоту и гулу, неумолимо надвигающемуся на них. Так беспомощные пассажиры никем не управляемого судна с ужасом вслушиваются в грохот прибоя, зная, что их корабль сейчас разобьется о скалы.
Министры сидели вокруг большого стола, кто-то стоял в темном углу, прижавшись к стене, кто-то спрятался за тяжелой портьерой.
Со стуком распахнулась дверь, влетел юнкер с побелевшим лицом. Губы его тряслись, он взял под козырек и срывающимся голосом доложил:
— Они здесь! Господа, мы ждем ваших приказаний. Будем защищаться?
— Нет, нет! Ни в коем случае! — посыпались истерические ответы. — Это бессмысленно!
Юнкер повернулся налево кругом и поспешно вышел.
Большой темный коридор был наполовину занят юнкерами — последней защитой Временного правительства, но у противоположного конца коридора уже теснились штурмующие и впереди них стоял невысокий, решительного вида человек с длинными волосами, в железных очках и с маузером в руке. Это был Антонов-Овсеенко, минуту назад предложивший юнкерам сдаться и давший пять минут на размышление.
— Сдаемся! — объявил юнкер и первым бросил винтовку.
Последняя цепь расступилась, и Антонов-Овсеенко, а за ним несколько десятков солдат, матросов и красногвардейцев вошли в зал. Обведя глазами комнату, словно проверяя, не спрятался ли кто, Антонов-Овсеенко громко и отчетливо произнес:
— Именем Военно-революционного комитета объявляю вас арестованными.
— Подчиняемся насилию, — пролепетал один из сидевших за столом. — Во избежание пролития крови.
— Вона! — рассердился кто-то из солдат. — Во избежание!.. Сами-то сколько крови пролили! Не мерили?
— Попрошу встать, сдать оружие, документы! — распорядился Антонов-Овсеенко.
Бывшие министры стали выкладывать на стол револьверы, бумаги; поднялись и подошли к столу двое, сидевшие в темном углу. Шевельнулась, но вновь замерла портьера, словно кто-то собирался, но так и не решился выйти из-за нее. И тогда из-за спины Антонова-Овсеенко вышел невысокий солдат с винтовкой наперевес и направился к окну. Нет, он не собирался протыкать штыком портьеру, он просто спокойненько отдернул ее кончиком штыка, в полной уверенности, что именно там прячется старый знакомый господин Керенский, которого не оказалось за столом. Но там, вжавшись в оконный проем, стоял кто-то совсем незнакомый солдату, и когда Серников спросил его: «Ты кто?» — господин, с ужасом глядя на направленный на него штык, замахал руками и зашипел на солдата:
— Киш… киш…
— Чего уж там киш! — усмехнулся солдат. — Теперь уж нас не прогонишь.
Но господин все продолжал повторять свое «киш», пока не выдавил из себя собственную свою фамилию:
— Киш… киш… киш. Кишкин!
Серников с недоумением посмотрел на него, а Антонов-Овсеенко, как бы обрадовавшись, пригласил господина:
— А, господин министр государственного призрения? Пожалуйте к столу!
— Товарищи! А где же главный-то? — забеспокоился тот самый солдат, что давеча насчет пролитой крови говорил. — Керенский-то где?
