Всадник на вороном коне - Егоров Николай Матвеевич (читать книги полностью без сокращений бесплатно .TXT) 📗
— Эх!! Не грррусти… Любимая!!! Мая!!!
12
Максим рванул простыню, и она взвилась белым облаком, потом раскинулась белой птицей, едва не улетела. Он удержал ее, заставил покорно распластаться в ногах. Согнулся-разогнулся и сел. И зажмурился: в окна вливался такой могучий поток света, что смотреть на него со сна было невозможно. Подождал немного и осторожно открыл глаза — от света в них поначалу было темно. Глаза попривыкли, Максим встал и направился на балкон. Легкий и сильный — от силы аж плечи ломило, — он ступил на порог.
Веселое юное солнце плескалось в прозрачной синеве неба. Все вокруг — дома, деревья, трава — было в золотых и синих брызгах. Дальние вершины, почти невидимые днем, теперь невесомо белели над серо-синим дымом горных лесов.
Чистый ветер ластился, как котенок.
На улице — ни души. В доме все спали, в соседних домах тоже. Спали в такое утро, спали, когда в мире такая красота!
Максиму хотелось заорать на весь мир:
— Гей-гей-гей, люди!
Хотелось стучать в окна и двери, хотелось врываться в квартиры, расталкивать людей, стаскивать с них простыни:
— Эй, люди, вставайте! Смотрите, какое утро! Берите его, пользуйтесь, на всех хватит! А кому покажется мало, пусть берет мою долю. Мое небо! Мои вершины! Мое солнце!.. Берите, берите, берите!
Максим чувствовал себя большим, решительным и добрым. Чувствовал себя всегда бодрствующим всадником, недремлющим воином — другом людей, способным поднять их, повести на подвиг, добыть для них победу, раздать им всю радость, какая есть на свете… Где-то наверху, наверно на крыше и на деревьях, переговаривались птицы. Из порта слышался мелодичный лязг металла и нежная музыка, даже не сама музыка, а ее счастливый ритм — от него в душе все играло.
За спиной, в комнате, зазвучали осторожные шаги, и полусонный голос тети Кати спросил:
— Чего ты подхватился в такую рань?
В голосе были удивление и смирение. Не то, что вчера вечером, когда Максим сообщил: утром идет в часть и вместе с молодыми солдатами отправляется на море. Как выражался дядя, в доме тогда обозначилась самая горячая точка планеты.
Максим сразу заявил, что все равно поедет, потом помолчал, послушный дядиному выразительному жесту: дядя приложил указательный палец к губам и прикрыл глаза.
Максим сидел в уголке дивана, а дядя ходил по комнате и будто не тете, а себе вполголоса говорил о том, что у каждого поколения свое детство и у всех — неисчерпаемые запасы энергии, что Максим воспитывается и отдыхает вполне нормально, что, проводя время с солдатами, он тоже играет, играет в то, что ему по сердцу, в то, что ему понадобится в жизни…
— Как хотите, а я чуть свет не встану! Если вам нравится, мучайтесь, а меня не трогайте! Ешьте сами, пейте сами!
— Да, да, мы все сами сделаем, тихо сделаем — не беспокоя тебя, — пообещал дядя.
Теперь он спал. А тетя Катя, позевывая, причитала:
— Мог бы еще полежать! Времени сколько угодно, а ты подхватился! Тебе спать бы и спать, а ты толчешься тут. Лежи пока, а я завтрак приготовлю.
От вчерашнего гнева и следа не осталось.
Тетя Катя взъерошила Максиму выгоревший чубчик, при тянула голову к груди. Максим выскользнул.
— Суровый ты мужчина, Максим Синев!..
Она ушла на кухню, поставила на плиту чайник, открыла духовку и вытащила сковороду. Звуки были ясные и крепкие, точно и чайник, и газовая плита, и сковорода радовались, — и о них вспомнили, и их включили в эту удивительную утреннюю жизнь.
Максим пошел к дяде Леве. Дядя лежал на спине, заложив руки за голову. Увидев Максима, он приподнялся.
— Доброе утро!
— Доброе утро! — ответил дядя. — Сейчас поднимусь!.. Что я тебе скажу: ты не солдат, а на море к солдатам едешь. Так ты и считайся с армейскими порядками, считай, что и ты под началом командиров, в том числе и сержанта Ромкина. Договорились?
— Договорились. Не подведу!
Максиму было легко не только дать это обещание, но и выполнить его. Это не то что дать слово не лазить по деревьям, будучи в лесу. Это совсем другое!
Да если они, сержант Ромкин и другие командиры, которые там окажутся, захотят спрашивать с Максима, как спрашивают с солдат, он только спасибо им скажет, к каждому их слову прислушиваться станет, любое указание выполнит! Пусть приказывают!
Максим отправился в ванную. Он чистил зубы, умывался, утирался толстым полотенцем, причесывал свой чубчик, потом в комнате надевал джинсы и рубашку с пионерской эмблемой на рукаве и, как припев, повторял: «Пусть приказывают, пусть приказывают!» Раз приказывают, значит, доверяют, значит, полагаются на тебя, как на своего! А что может быть дороже доверия, что может быть гордей… гордостней… горделивей (как же выразиться, как же сказать, что ты гордишься, когда на тебя полагаются?)… «Пусть приказывают, пусть приказывают! Пусть приказывают, мы отзовемся: «Есть!»
Во время завтрака дядя Лева предложил Максиму проводить его.
— Ну зачем, я сам. Я доложу — и меня пропустят.
— Чего там, — настаивал дядя, — пройдемся вместе.
— Ты не его проводить хочешь, ты сам туда рвешься, — вмешалась тетя Катя. — Без тебя он не дойдет, без тебя не уедут, до моря не доберутся!..
— Не волнуйся, я успею. И Максима провожу, и вернусь, чтоб с тобой на базар…
— Вместе проводим до ворот части и оттуда — на базар, — решила тетя Катя.
— Видишь, — пожаловался дядя Лева Максиму. — Ты — в часть, я — на базар, по овощи… Здесь не армия. Здесь Катя — высшая власть!
— Вернемся с базара, хоть на весь день иди, — сказала тетя Катя.
«Высшая власть» велела дяде Леве положить в хозяйственную сумку синтетические мешочки, газету, стеклянную банку с алюминиевой крышкой, авоську — все, что может понадобиться на базаре, — а сама занялась изготовлением бутербродов для Максима.
Дядя выполнял задание и бурчал:
— Ладно уж — меня втиснула в свой режим. Но мальчишку!.. Что он, на море объедаться едет? Позавтракал и хватит. Накупается, вернется — пообедает… Нет же, она ему сейчас еды на взвод навяжет…
— Не надо столько, — вторя дяде, ныл Максим.
Он стоял в кухне возле тети и с ужасом смотрел, как она в большой прозрачный мешок складывала бутерброды с колбасой и сыром, вареные яйца, соль в спичечной коробке, яблоки, конфеты.
— Солдаты смеяться будут, — жаловался Максим.
Тетя была неприступна, как скала, — значит, все разговоры зря, своего решения она не отменит.
Из дому вышли вместе. Тетя, недовольная, молчаливая, строго ступала чуть впереди. За ней, переглядываясь и весело перемигиваясь, следовали Максим и дядя Лева: дескать, мы тебя все равно проведем, все сделаем по-своему, по-мужски.
У входа в часть дядя Лева напомнил Максиму о том, как вести себя. Тетя Катя оглядела племянника — все ли в одежде в порядке — и тихо двинулась по дорожке, как бы намекая дяде: не очень задерживайся, спешу. Тут она и допустила ошибку, которой племянник и муж воспользовались немедля, тем более что они заранее решили провести ее и только ждали подходящего момента. Все было сделано мгновенно: дядя Лева раскрыл сумку, Максим сунул в нее мешок с едой и шмыгнул в калитку.
Конечно, дома тетя Катя все узнает, и Максиму с дядей Левой влетит. Но лучше пусть влетит, чем тащить с собой запас еды, когда солдаты ничего на море не возьмут.
Слишком она старается, тетя Катя. За мужчинами, как за крошечными детишками, наблюдает. Правда, у нее тут свое правило. Как-то она сказала Максиму: «Пишут вот в газетах разное — кого больше беречь надо, мужчин или женщин? Глупый спор — каждого человека беречь надо. Но все равно наших мужчин особо оберегать надо, не жалеть для них заботы и ласки. А вдруг война? Кто первым пойдет? Кому больше достанется? Всем достанется? Да, всем, но воевать-то будут мужчины. Как же не беречь их? За одно за это поберечь надо».
…Словно не по асфальту машина шла, а летела низко-низко над ним по воздуху. Справа тянулась кирпичная ограда, слева — негустой, залитый солнцем лес. Потом промелькнули небольшие, затейливо построенные домики, потом — многоэтажные белые дома. А слева был лес. Затем ехали по центральным улицам города, мимо порта, вдоль берега: море, земля с рыжими проплешинами, светлый обелиск, чуть дальше — памятник десантникам, еще дальше — горы. Еще немного и пляж…
