Всадник на вороном коне - Егоров Николай Матвеевич (читать книги полностью без сокращений бесплатно .TXT) 📗
В лицо бил душистый и свежий ветер, и Юра благодушно думал о том, что до отъезда раздражало его. Нет, все-таки начальство не зря не спешило, не зря оно придирчиво о каждой мелочи побеспокоилось. Ты радуешься, а оно тревожится, как бы радость неприятностью не обернулась. Неприятностью для молодых солдат, которых раздражает неторопливая озабоченность командиров, которым хочется одного — на море, к гражданскому населению.
Об этом гражданском населении ребята заговорили еще вчера. Какой же пляж без девушек? Обязательно там, у моря, должны быть девушки, стройные, в красивых купальниках…
Машины остановились на пустынном берегу, метрах в пятистах от границы пляжа. Тут ни кабин для переодевания, ни тентов, ни фанерных ларьков, в которых обычно торгуют пирожками, вином, шашлыками, иногда минеральной водой и мороженым. Тут полоса галечника у воды, чуть подальше — неухоженная земля, местами под травой, местами в каких-то глинистых буграх, непонятных яминах и россыпях битого камня.
Максиму место понравилось. Здесь ни души — только воинское подразделение и он, Максим, в его составе. Со стороны должны смотреть сюда почтительно и любопытно, и эти почтительность и любопытство распространяются и на него, Максима Синева. Здесь все свои — командиры, солдаты и он, Максим Синев, свой. У ребят по этому поводу, правда, было иное мнение. Они раздевались, с сожалением глядя в сторону пляжа, людного, манящего, недоступного.
Между границей пляжа и ротой, у больших валунов, были видны две девушки. Они почему-то отбились от всех других отдыхающих, они почему-то были только вдвоем.
Ребята сложили одежду и обувь рядами на галечнике — как по линеечке. Возле «хб» и сапог Юры Козырькова — джинсы, рубашка и кеды Максима.
Дай ребятам волю — они сразу в море полезут. Но не дает начальство воли — поостыть велит. Сидят солдаты на берегу, ждут благодатной команды. Некоторые от воды отвернулись, чтоб соблазна поменьше и чтоб свежесть с моря спину нежила.
Отсюда можно разглядеть окраину города. Как почти всюду сейчас, окраина — новая. Группы домов — белых, розовых, сизоватых — выдвигались из синеватого тумана, и солнце красиво высвечивало их. Казалось, что дома сходят со склонов и медленно наступают на пустырь. Что ж, пройдут годы, и дома действительно вырастут здесь. Город займет пустырь, и рыжая, изрытая, иссушенная земля оживет…
Юра достал из-под одежды папку-планшет, раскрыл и долго смотрел на чистый лист, не решаясь набросать то, что привиделось: опасался, что карандашные штрихи будут слишком грубыми и не передадут той легкости, какой полна будущая окраина города.
Максим из-за плеча заглядывал в папку-планшет. Дыхание его щекотало кожу за ухом. Юра даже поежился. Максим чуть отодвинулся и зашептал:
— Вот бы нарисовать, как здесь воевали… Наши из моря выходят, а фашисты стараются их поубивать. А наши идут — все, даже раненые! Фашистов больше! Но оттуда, где теперь дома, скачут бойцы в буденовках! На подмогу скачут!
— Как они могли скакать оттуда? Там фашисты были, — невольно возразил Юра.
— Там были. А в горах — партизаны, так?
— Так, — охотно согласился Юра.
— Вот партизаны и прорвались на подмогу. И фашисты бегут!
— Ага, точно! — поддержал Максима Юра: если бы кто-то попытался оспорить это, Юра нашел бы тысячу доводов в пользу того, о чем говорил Максим. — Прискакали всадники в буденовках — в самый нужный момент!
Юра лихо вывел пологую дугу, и Максим обрадовался:
— Конь скачет, распластался!
Конь так и остался скакать в одиночестве: солдатам приказали построиться вдоль воды. Недолгий миг ожидания — и в море!
Что тут поднялось! Ребята ныряли, плавали всеми мыслимыми и немыслимыми стилями, боролись. Офицеры стояли у воды, наблюдали за купающимися, чуть ли не считали их головы. Сержанты плавали у воображаемой границы, за которую нельзя было забираться никому — будь ты хоть мастером спорта по плаванию, все равно нельзя.
До вечера просидели бы в воде, но было приказано: на берег! Ребята разлеглись на галечнике, не боясь солнца, — дома успели подзагореть. Офицеры жались к машинам — в тенек.
Максим лежал лицом вниз, вдыхал шершавый запах горячих камней и слушал неспешный разговор солдат. Видно, оттого, что были у моря, ребята вспоминали о берегах, на которых росли. В каждом слове — тоска по дому.
— У нас в деревне моря нету, реки нету, — рассказывал Фитцжеральд Сусян. — У нас в деревне — родник. Холодный и чистый-чистый родник. Чище не бывает. От этого родника — ручеек. Совсем маленький. Пять сантиметров в ширину — вода, а берег — камни, скалы, как у большой реки.
Голос Сусяна размяк, слова растягивались, как в песне. Как перед припевом, Сусян смолк и, погодя, мечтательно протянул:
— Пойдет жена к роднику, принесет воды. Выпьешь… Ммм!
— Что «мм»? — спросил Бембин.
— Ммм, — громче промычал Сусян. — Зачем говорить? Разве непонятно?
— А у нас море «ммм»! — протянул Бембин.
— Какое там море? Степь! — сказал Костя.
— Плохо ты знаешь Калмыкию, — обиделся Бембин, — у нас есть морские калмыки. От хотона, откуда мой отец, до Каспия — два часа на машине. Море у нас бурное, капризное. С характером! Здесь что — открытка, а не море! Для курортников.
— Ты свое море хвали, а наше не охаивай, — подал голос Жора Белей. — Оно разное бывает.
— Еще один моряк выискался! — удивился Костя Журихин. — Ты, Жора, морской хохол?
— Морской! У меня дед и отец на Черном море на флоте служили, старший брат служил. Да и от нашего хутора до Цимлянского моря рукой подать. А Цимлянское с Черным связано, вместе с Доном через Азовское в Черное впадает…
— Убедительно! — заключил Костя. — Тогда я тоже мариман — наша Ольховая впадает в Калитву, Калитва — в Северский Донец, а тот — в Дон, а там, как Жора Белей, — в Черном оказываешься!
Максим слушал их и видел большие дома — башни на спуске к Дону, воду, что плещется у каменной стены, низкий берег по ту сторону — с машинами, катерами, вытянутыми на сушу, дальше — элеватор, светлый, могучий. Наверно, мама стоит сейчас на балконе, смотрит на юг. Интересно — догадывается она, что сын ее в эту минуту лежит у моря и думает о доме, о ней? Ругает она его — точно ругает: ни разу не написал. Дядя Лева звонил домой, сказал, что все в порядке. Да мало этого — надо сегодня же написать домой…
— У всех лучшее море или лучшая речка. Лучшая родина, — щедро сказал Сусян, — у всех…
Снова разрешили купаться, и снова Максим с солдатами барахтался в удивительной воде. Она ласкала и щекотала, она бодрила человека, и хотелось дельфином выскакивать из моря, шлепаться о его поверхность. Когда Жора Белей предложил попрыгать через него, Максим сразу согласился. Жора сложил руки перед животом, Максим поставил на них левую ступню, оперся о мускулистые плечи солдата, качнулся раз-другой и, подброшенный сильными руками, взлетел в воздух и ножичком воткнулся в воду: он скользил в светлой и дымчатой толще, чувствуя, как вода обтекает его, затем выгнулся и понесся вверх, где кипел свет, вырвался на волю, дыша шумно и весело.
— Еще! — кричал Максим, плывя к Жоре.
А Жора подбрасывал всех, кто просил об этом, и добродушно смеялся.
Приземистому Прохору и на мелком — глубь. Там, где Косте Журихину или Жоре Белею было едва по плечи, там Прохор плавал. Большая круглая голова его поворачивалась в такт движениям — будто черный мяч крутился, на воде. Хоть в водное поло играй!
Прохор радостно щурился, отфыркивался и приговаривал что-то на своем, на калмыцком.
Подобрав ноги, чтобы оказаться на плаву, Юра подгреб поближе:
— Стихи?
— Не…
— А похоже на стихи…
— Не… Море вдали сизое, как степь. Степь вдали сизая, как море, — перевел Прохор. — В море всегда ветер. В степи всегда ветер. В море качаются волны. В степи качаются травы. Я плыву по морю. Я иду по степи…
— Я плыву по морю. Я иду по степи… — повторил Юра слова Прохора.
— Я иду по степи! — подхватил Прохор, сильно ударил по воде, и полетели брызги, словно роса с травы.
