Красные следопыты (Повести и рассказы) - Голышкин Василий Семенович (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений TXT) 📗
— Лиза, ты?
— Пустите! — рыдая, закричала Лиза.
— Что с тобой, Лиза?
Ответа не было. Лиза убежала.
— Что с ней? — спросила Зоя Петровна у сына.
— Не знаю, — сказал Валерка, отводя глаза.
— Что с ней? — строже спросила Зоя Петровна.
— Я рассказал ей о дедушке.
— Ты рассказал ей о дедушке? Какой ужас! — Зоя Петровна взяла сына за руку и тихонько, как ходят при покойнике, пошла с ним к своему дому.
В вечернем небе, простреленное солнечными лучами, висело большое облако. А может, и не облако. Может, волшебная шапка-невидимка, готовая накрыть Делегатскую улицу со всем, что на ней есть, и уберечь от чужого глаза ее тайные радости и беды. Ах, если бы это было так!..
— Ли-за! — В голосе у мамы пока еще нет тревоги.
— Ли-за!! — Голос крепчает, как ветер в бурю.
— Ли-за!!! — Это уже буря, а с бурей не шутят.
Лиза слезает с сеновала и выходит из сарая во двор. Она вся в сене. И голова у нее от соломинок, как еж.
— Лиза, на кого ты похожа! — ахает мама.
— Ма-ма! —Лиза кричит так, что маме становится страшно.
Обняв дочь, она стоит с ней посреди двора и не знает, что делать. Лиза хочет успокоиться и не может. Проклятые «аш два о» сочатся и сочатся из глаз, как будто внутри у нее сломался водопровод.
Звякает калитка. Это пришел папа. С ним еще кто-то. Но из-за спины не видно. Лицо и руки у папы черные. Как будто папу нарисовали углем. Папа — кочегар на паровозе. Поэтому и черный. Ну и что, что черный! Лиза бросается к папе и обнимает его, как потерянного. Папа, чтобы не замарать дочь, высоко поднимает руки. Он не смотрит на Лизу. Он смотрит через плечо на Зою Петровну, стоящую в калитке. Лицо у Зои Петровны виноватое, а глаза любопытные. Лиза догадывается: папа все знает. Почему же он не накричит на Зою Петровну? Не отвергнет ужасную ложь про дедушку? Не утешит ее, Лизу?
— Это правда, Лиза, — говорит он, — твой дед был предателем.
Голос у папы хриплый, как у простуженного паровоза, на котором он работает. То, что он сказал, страшно. Но у Лизы нет больше слез. Она не в силах плакать.
Папа, прихрамывая, идет к дому. Сегодня он хромает сильнее обычного. Это от раны. Когда папа разволнуется, рана «дает о себе знать», и папа хромает сильнее обычного. Папу ранили, когда он воевал с фашистами. Папа воевал с фашистами, а дедушка служил фашистам. Она бы ни за что не пошла в фашисты. Хоть жги ее, хоть топи, хоть режь!..
Папа, понурив голову, идет к дому. Следом семенит мама. Папа, не оглядываясь, идет к дому. А Лизе так хочется, чтобы он оглянулся. Оглянулся и сказал, что совсем не уверен в дедушкиной вине.
Увы, так бывает только во сне. Проснешься — и нет его, страшного видения. Растаяло, как чернильная капля в воде, отравив память неприятным воспоминанием.
Папа, не оглядываясь, идет к дому, и Лиза окончательно понимает: надежды нет, все, сказанное Валеркой и папой, правда. Ну и пусть правда. А она все равно в эту правду не верит. Не верит и не верит. Старшие что-то напутали. Дедушка — фашист? Нет!
Из гнезда, серым шариком прилепившегося под стрехой, выпархивает ласточка. Ужас, как тоскливо она кричит! А может, и не тоскливо. Может, наоборот, весело. Это ведь в каком настроении слушать. Впрочем, Лизе не до ласточки. Мысли ее заняты папой, дедушкой. Она знает, перед войной папа учился на учителя. Дедушка тоже был учителем. Он преподавал немецкий. И папа хотел преподавать немецкий. У него были «способности», как говорила мама. Но после войны раздумал и пошел в кочегары. Наверное, потому, что ненавидел дедушку и не хотел ему подражать. Она, Лиза, такая же. Если невзлюбит кого, никогда не сделает так, как тот, кого невзлюбит. Всегда наоборот. Даже если ей будет хуже.
Папа сидит возле окна и курит. В комнате темно, и папиного лица не видно. Только черный силуэт на фоне звездного неба. Силуэт курит. Когда звезды застилает пробегающее облачко, силуэт исчезает. И тогда кажется, что курит невидимка. Папироска то вспыхивает, то гаснет. Вспыхивает, когда папа сильно разволнуется, гаснет, когда он берет себя в руки и успокаивается.
За окном, под навесом, мама угощает Милку хлебом с солью. Милка — это корова. Мама всегда в это время угощает Милку хлебом с солью. Милка, растроганная маминой лаской, добродушно капризничает: «М-му-у...» Потом, поддавшись уговорам, принимает угощение и аппетитно чавкает. В соседней комнате, набегавшись за день, сладко посапывает Женька.
Папа рассказывает Лизе о дедушке. Ее дедушка был переводчиком. В немецкой комендатуре. Он не сам пошел. Его послали партизаны. Он был глаза и уши партизан в немецкой комендатуре. И он один знал, что должно было произойти в ту ночь. Партизаны на рассвете хотели атаковать станцию и взорвать водокачку. Оставить паровозы без воды. Среди зимы оставить без воды паровозы, которые таскали немецкие эшелоны на фронт. Только дедушка знал об этой операции. Он должен был принять группу подрывников в своем доме. Он дал знать, что примет. Но, когда подрывники подходили к дедушкиному дому, их схватили гестаповцы. Но на дедушку тогда никто не подумал. О том, что он предатель, узнали потом, на допросе. Тех, кто узнал, давно уже нет в живых. Их расстреляли. В живых остался один папа. О предательстве дедушки он узнал первым. Ему открыл это главный фашист гестаповец Эрих Шварц — худой и беспощадный, как Кощей Бессмертный.
«Не в отца сын, — сказал он ему на допросе. — Твой отец был умный человек. Он даже сына принес в жертву великой Германии».
«Кощей Бессмертный»... Эта кличка вызывает у папы усмешку. «Что есть бессмертный?» — спросил Эрих Шварц, узнав о кличке. «Есть вечный», — сказали ему. «О, значит, я никогда не умру», — сказал гестаповец.
Он не знал, что вечно Кощеи Бессмертные живут только в русских сказках. На русской земле они переводятся довольно быстро. Узнав о казни товарищей, партизаны поклялись убить Эриха Шварца и слово свое сдержали. Он подорвался на мине в своей собственной спальне.
Папа был единственный, кто остался в живых после казни подрывников. Он был расстрелян, но не убит. Его спасли партизаны, когда раскопали могилу, чтобы похоронить товарищей с воинскими почестями. Их было пятеро, принявших смерть от руки главного фашиста, гестаповца Эриха Шварца. Но в могиле их оказалось на одного больше. Шестым был полицай Сычев.
— Сычев? — удивилась Лиза, услышав знакомую фамилию.
— Да, — сказал папа, — Валеркин дед...
— Разве он...
— Нет, — сказал папа. — Он нам не вредил. Он был пьяница, но совести не пропивал. Однако нашим тоже не был. Это странно, что его расстреляли вместе с нашими.
...Врачи долго боролись за папину жизнь. Когда сознание вернулось к нему, он рассказал о случившемся товарищам. Партизаны приговорили деда к смерти. Но убить его не удалось. Как стало известно, дед исчез из поселка в ту ночь, когда арестовали подрывников.
Набежало облако. Звезды, висевшие над окном, одна за другой погасли. Будто их постепенно выключили. Папироска, описав дугу, легла на подоконник и стала чахнуть. Папа-невидимка негромко позвал:
— Поля!
— Иду, — откликнулась мама.
Лиза включила свет. Любопытные тени вытянули шеи. Вошла мама, дыша вечерней прохладой и парным молоком. Сели ужинать.
Больше разговоров о дедушке не было. Дни шли с разной скоростью. То бежали, как курьерские поезда, то тянулись, как ленивые товарняки. Валерка при встрече с Лизой виновато отводил глаза и никогда первым не заводил разговора. А Лиза если и заводила, то лишь в силу крайней необходимости. Она не любила Валерку, потому что чувствовала себя перед ним виноватой. Ведь не ее, а его дедушку расстреляли фашисты.
Однажды на станции, где жила Лиза, остановился курьерский. Обычно он стоял не дольше минуты. Но и той было довольно, чтобы вывести курьерский из терпения. Стоило семафору взмахнуть рукой, как он, сердито фыркнув и ругнув на прощанье дежурного по станции, тут же устремлялся прочь.
На этот раз курьерский простоял дольше обычного. А когда умчался, то, к удивлению Лизы, оказалось, что он забыл на станции один вагон. Впрочем, из всех видевших только она и удивилась этому. Другие, наверное, знали, что вагон не случайно оставлен на станции. Его загнали в тупик, а вскоре из вагона на перрон высыпали люди в пестрых клетчатых костюмах, опоясанные ремнями фотографических аппаратов. «Туристы из Германии, — узнала Лиза, — едут в совхоз имени Ленина».
