Тимошкина марсельеза - Карпенко Галина Владимировна (книги хорошего качества .TXT) 📗
Раздался гудок отдохнувшего паровоза, и, оттолкнувшись колёсами, поезд покатил дальше. И уже на ходу в вагон взобрался Никуленко.
Размахивая руками, он продолжал кого-то доругивать:
— Расстрелять мало саботажников! По списку значится одно, получай другое. Мало расстрелять — вешать надо!
Испуганный Тимошка шевельнулся.
— Ой! — вскрикнула Лидочка. — Товарищ Никуленко, там кто-то есть! — И она посветила на нары.
— А ну слазь! — рявкнул Никуленко.
— Кто там? — спросила Лидочка.
— Да гимназист! Теперь в каждом поезде гимназисты. И все тикают на фронт!
Никуленко, наверное, вышвырнул бы Тимошку из вагона, если бы поезд остановился. Но поезд шёл без остановок. Да и куда на ночь глядя вышвырнешь мальчишку, который, видно, не от добра забрался в пустой вагон?
— Откуда ты здесь? — допрашивал Никуленко Тимофея.
— Подождите, товарищ Никуленко. Он сейчас мне всё расскажет.
Лидочка села рядом с Тимошкой и спросила, поглядев на его новый костюм:
— Твоя мама, наверное, плачет. Тебе её жалко?
Тимошка смотрел на Лидочку, удивляясь: «Кто плачет?»
Выслушав сбивчивый Тимошкин рассказ, Лидочка растерялась.
А Никуленко молчал. Он поверил Тимошке. Гимназист так не соврёт. А этот, наверное, хлебнул горя.
— Пусть остаётся, — решила Лидочка. — Вы согласны, товарищ Никуленко? Только смотри, без спросу ничего здесь не трогай, — сказала она Тимошке.
Лидочка похлопотала за Тимошку. Он остался в вагоне на полных правах и даже был зачислен на довольствие.
Комиссар поезда, заглядывая в вагон, справлялся:
— Как Тимофей?
Лидочка не жаловалась. Обряженный в солдатскую телогрейку, Тимошка ей помогал. На одной из станций Никуленко раздобыл матрасы. Они вместе с Тимошкой набили их промёрзшей соломой.
— Старайся, гимназист! Старайся! — хвалил Тимошку Никуленко и поручал ему тереть кирпичом вёдра, вязать веники.
Через несколько дней, уже поздно вечером, когда в вагоне был наведён полный порядок, Тимошка, устроившись на нарах, задумался и запел. Сначала тихо, потом громче.
— Пой, пой, — сказала Лидочка.
Осмелев, Тимошка спел про «Чайку», про «Разбитое сердце» и новую песню, которую он выучил в санитарном поезде:
— Слухай, Тимохвей, — сказал Никуленко. — Вот кончим воевать, поедешь со мной домой. Я тебе срежу из лозы свистульку, якой ни у кого нету…
И вдруг Никуленко запел. Запел мягко, ласково:
— У вас есть слух! — удивилась Лидочка.
— Який слух? — рявкнул Никуленко и насупился.
— Вы не обижайтесь, — сказала Лидочка. — У меня, к сожалению, слуха нет никакого абсолютно.
Санитарный поезд задерживали на узловых станциях, перегоняли с одного пути на другой.
— Нема порядка! — терзался Никуленко.
— Наш поезд — особого назначения. Мы едем к фронту, — объясняла Лидочка.
— «Едем»! Слепой коняга шибче шлёпает!
Никуленко клял саботажников. И, наверное, был прав.
Наконец, будто вырвавшись из невидимых тенёт, поезд пошёл без остановок.
Фронт
Утром, выглянув в окошечко над нарами, Тимошка увидел, что поезд идёт по равнине, укрытой снегом, а из-за леса по дороге спешит обоз.
— Везут! — сказал за его спиной Никуленко. — Раненых везут.
— А где же фронт? — спросил Тимошка.
Никуленко не ответил. Зачерпнув ковшом ледяной воды, он стал умываться.
— Мойте, пожалуйста, руки с мылом, — сказала Лидочка и протянула Никуленко маленький липкий квадратик мыла.
Ворча, что мыло поганое, из собачьего жира, Никуленко нехотя выполнял Лидочкино указание.
— Мойте, мойте, — повторяла Лидочка. — Сегодня всё должно быть стерильным.
Лидочка надела поверх своего пальтишка белый халат, и Тимошка завязал ей сзади тесёмочки. В белом халате, в белой косынке Лидочка стала ещё более строгой.
— Никуленко! — сказала она. — В наш вагон должны поступить самые тяжёлые!
Поезд замедлил ход и, не дойдя до семафора, остановился.
Санитары с носилками поспешили к обозу, который серой лентой растянулся по дороге. Вместе с ними ушёл Никуленко.
— А ты, Тимоша, — сказала Лидочка, — ты будешь выполнять мои распоряжения.
Санитары внесли в вагон раненого. Голова у раненого была завязана холщовым полотенцем.
Пропитанное багровой кровью полотенце застыло жёсткой чалмой.
— Осторожно! — сказала Лидочка.
Никуленко с санитарами бережно подняли раненого с носилок и положили на нары.
По свежему матрасу из-под раненого поползли потревоженные вши. Лидочка не отступила: закусив губу, она стала стягивать с раненого стоптанный сапог; в вагоне запахло гноем.
— Выброси! — сказала Лидочка.
Подобрав с пола чёрные влажные портянки, Тимоша выбросил их на шпалы. Вернувшись в вагон, он смотрел, как Лидочка ловко бинтовала раненому ногу и, когда раненый застонал, нагнулась над ним и ласково стала уговаривать:
— Всё хорошо, товарищ, всё хорошо!
Лидочка вытерла раненому лицо тёплой водой, но раненый даже не открыл глаз.
Рядом с первым раненым санитары положили второго, потом третьего. Лидочка просила:
— Подай бинты! Сходи за водой!
И Тимошка подчинялся ей беспрекословно.
Быстрого и ловкого мальчишку приметили и окликали из других вагонов:
— Давай сюда! Давай сюда! Тащи воды, хлопец!
Тимошка успевал помочь и соседям.
Никуленко ревниво выговаривал ему:
— Ты что, ошалел? Куда ты несёшь цибарку? Это наша цибарка, неси её до Лидочки.
На путях Тимошку встретил комиссар.
— Молодец, артист! — сказал он.
Держа в руках полные вёдра, Тимошка гордо прошёл мимо, балансируя по рельсу.
— Ты не балуй! — крикнул ему вслед комиссар. — Это тебе не цирк!
Санитарный поезд был уже почти заполнен, когда за станцией послышалась стрельба. Сначала вдалеке, потом всё ближе.
И вдруг над Тимошкой пронеслось что-то тёмное и, сверкнув пламенем, ухнуло.
— Ложись! Ложись! — услыхал Тимошка.
Он не лёг — его отшвырнуло. Оглушённый взрывом, Тимошка лежал недвижимо. Когда он с трудом поднял голову, то увидел, что рельс, по которому он только что шёл, торчит дыбом над обугленными шпалами. Тимошка хотел приподняться. Руки, ноги его не послушались, земля пошла вверх, и Тимошка прижался к ней всем телом.
Мимо пробежал санитар с окровавленными носилками.
— Подожди! — крикнул ему Тимошка. Но ему только показалось, что он кричит. Как это бывает во сне, Тимошка кричал, но оставался безгласным.
Раздался паровозный гудок, и поезд тронулся.
Колёса поезда крутились всё быстрее и быстрее, мелькали буксы, крюки, и вдруг там, где они только что были, стало пусто. Санитарный поезд ушёл. Станцию заняли белые.
— Живой! — удивился стрелочник, нагнувшись над чернявым мальчишкой. Оглядываясь по сторонам, он ощупал Тимошку с головы до ног и, убедившись, что ран на нём нет, оттащил его подальше от путей и побежал к своей будке.
Когда стемнело, к примеченному месту стрелочник пришёл со своей старухой.
— Понесём низом, — сказала старуха. — По тропке пойдём, тальником, а то, не дай бог, увидят.
Приподняв Тимошкину голову, стрелочница дохнула ему в лицо. Глаз Тимошка не открыл, только застонал еле слышно. Осторожно, боясь уронить свою ношу, старики спустились под крутой откос и скрылись в кустах густого тальника.
