Петровская набережная - Глинка Михаил (читаем книги TXT) 📗
Слепой старик с холщовым мешочком в руке и с самодельной безобидной удочкой приближался к омуту.
— Ну, сейчас он нам покажет, — с безнадежностью в голосе произнес Костя.
— Тихо! Услышит же!
— Да ничего он не услышит. И не скажет. Глухонемой он.
— Почему же он тогда немец?
— А кто же?
— Ну, если он ничего не говорит и за немцев не воевал, почему же он тогда немец?
— А у него отец немец был. И мать тоже немка.
— Ты ее видел?
— Я-то? Не, я не видел. Рассказывали.
— А чего он нам покажет-то?
— Нам-то ничего… Да ты смотри, смотри!
Не заметив ребят, старик добрался до самой воды, снял с плеча удочку, ткнул ею в воду, убедился, что конец палки мокрый, и, отступив на шаг, нащупал большой камень. Митя думал, что старик на камень сядет, но тот вынул из холщового мешочка проволочную рамку, раздвинул ее — получилась маленькая табуретка. Старик ощупью приладил ее, чтобы не качалась, сел и принялся разматывать удочку.
— Ну какой же он немец! — еще раз шепотом усомнился Митя. Ничего страшного в тихом слепом старике не было.
— Да не шепчи ты. Он уже тогда ничего не слышал. Немцы-то хотели его старостой назначить. А он только руку вот так ставил к уху — и ни ку-ку. Они ему по-немецки, а он только головой мотает, они по-русски, а он тоже ничего. Так и отстали.
— Может, притворялся? — шепотом спросил Митя.
— Да, говорили… Но вроде и тогда ничего не слышал. А сейчас-то уже и точно.
— Откуда он у вас тут?
— В Зарицах-то? Да он всегда тут жил.
— Ну как всегда?
— Мамка говорит — всегда.
— А почему ты ее мамкой называешь?
— А как еще?
— Мамой.
— Да ну… — И, покосившись на Митю, Костя сказал, как бы извиняясь: — да она и сама привыкла. По-другому стану ее звать — так она удивится небось.
Митя не стал ему говорить, как он бы стал сейчас звать свою маму, если бы она у него была. Он только отвернулся к воде.
— Да ты смотри! — крикнул Костя.
Старик Карлуша тянул по воде здоровенную рыбину. Из тех самых, которые ходили у дна. Тянул он ее не спеша и, кажется, даже не видя. Леску-то он не видел точно: пытаясь взять леску рукой, он несколько раз промахивался. Наконец взял в руку пляшущего на крючке язя, снял и сунул его в свой мешочек. Ни удивления, ни радости не отразилось на лице старика. Он словно и не помышлял, что может быть иначе.
Через минуту-другую Карлуша вытащил еще одну рыбину. Костя и Митя стали невольно приближаться к нему. Вот Костя закинул свою удочку совсем рядом. Вот Митя уже обошел его с другой стороны.
Карлуша вытащил третью рыбину. Это были язи, один лучше другого. А точнее, все одного и того же размера, и спины у них были толстые и жирные.
— Чего он насаживает-то? — бормотал Костя.
А Митя только на это и смотрел. Но червяки у Карлуши были обыкновенные. Только в баночку с дырявой крышкой, где они лежали, Карлуша на ощупь капнул несколько капель из какой-то бутылочки. И бутылочку — в карман.
Рыба так и хватала.
— Да ты смотри лучше! — уже совсем нагибаясь над Карлушей, кричал Костя. — Чего у него в кармане-то? Чего он туда накапал?
Старик ловил и ловил, вытягивал и вытягивал, а у них — хоть бы раз клюнула. Ну просто как заколдованная была эта рыба, а Карлуша как хотел, так с ней и колдовал.
Колдовство кончилось тогда, когда его прекратил сам Карлуша.
Так и не произнеся ни единого звука, он положил в мешок последнюю рыбину, смотал удочку, сложил свою табуретку и зашаркал от омута прочь.
— Давай спросим, чего он капает? — сказал Митя.
— А как ты у него спросишь? У, фриц поганый! — Костя от злости уже забыл, как только что хорошо говорил про Карлушу. — А вообще-то попробуй! Давай, спроси!
— А почему я? Почему не ты?
— Да… Да мамка с ним не разговаривает… С войны еще.
— А почему? Он что-нибудь вам сделал?
— Не… Он никому ничего не сделал.
— Так почему она?…
— Да нипочему. Говорит, он немец, вот и не могу его видеть. А так… Даже хлеба ему посылала, когда он помирать стал.
— А почему он помирал?
— Да с голоду. Никто с ним дела иметь не хотел.
— Ты же говоришь, он старостой… отказался быть. Не стал фашистам помогать.
— Немец. Ну и отвернулись. А он помирать стал. Ты пойди, спроси… Я не пойду.
Митя смотрел в спину уходившего старика, но и ему тоже было никак не стронуться с места.
— Да и ты не ходи, — сказал Костя. — Не ходи. Мы свое придумаем.
И что-то в голосе Кости было такое, отчего Митя сразу ему поверил.
— Знаю, что мы сделаем, — сказал Костя.
Старый снаряд
Дома они увидели, что тетка Полина собирается на дальний колхозный сенокос.
— Слышь, Костя! Чтоб, пока меня не будет, все перерубил. Слышь, нет?
— Угу.
И они опять выскользнули из избы.
Неразорвавшийся снаряд, ржавый и опоясанный медным ребристым колечком, был припрятан Костей внутри полуразвалившейся церкви. Величиной он был с литровую бутылку, что-то от него было уже отвинчено, и от этого он казался тупорылым.
— Да не бойся ты, — сказал Костя. — Хочешь, я по нему камнем врежу?
Митя этого совсем не хотел. Он вообще настоящий снаряд вблизи видел впервые.
— Боишься?
— Почему это боюсь?
— Боишься, боишься, — удовлетворенно сказал Костя. — А я вот никогда их не боялся.
И Костя принялся за работу.
В том, что он делал, Митя ничего не понимал. Чтобы Косте опять не показалось, будто он трусит, он вовсю ему помогал. А тот деловито по снаряду постукивал. Затем, что-то вынув из кармана, что-то к чему-то привязывал, что-то куда-то запихивал, опять привязывал, потом наконец сказал:
— Глины принеси. Да не очень мокрой.
Весь измазанный глиной, снаряд стал совсем не страшным. Теперь он был похож на огромную грязную крысу. И как водится, крыса была с длинным тонким хвостом.
— Бикфордов шнур, — объяснил Костя.
По разным углам в заваленной хламом церкви у Кости были рассованы коробочки, жестянки, сверточки. Шнур тоже хранился здесь.
— А то мамка если бы дома увидела, так уши бы вырвала, — сказал он.
Наконец то, что Костя мастерил, было готово.
«Да не взорвется он, — думал Митя. Первый страх от возни со снарядом у него уже прошел. — Все тут липа, — думал он, — и эта ржавая штуковина, конечно, не может взорваться. Им, этим снарядом, из орудия засадили, он и то не взорвался, чего ради он взорвется сейчас?»
Когда они несли снаряд к речке, Мите стало почти скучно: полдня потратили неизвестно на что.
— Где будем рвать-то? — спросил, не останавливаясь на косогоре, Костя.
Около самой деревни было лишь два омута — тот, ставший по летнему времени отдельным прудом, где на рассвете Митя и Костя видели огромную щуку, и второй, Карлушин.
«Да не будет никакого взрыва, — думал Митя. — Ну, кинем в воду, ну, спрячемся, как на войне, а толку-то?» Нет, он теперь уже совсем не верил, что затея Кости удастся.
— Ну, так где? — повторил Костя.
— Да где хочешь. Хоть вот здесь, поближе. — И Митя указал на омут со щукой.
— Не. Там она одна всего. Ради одной, что ли, старались?
И Костя с удовольствием оглядел их произведение.
— Нечего тогда и спрашивать, — обозлился Митя.
Однако вслед за Костей он все же пошел. Мало ли… Вдруг все-таки что-нибудь получится?
В том омуте, где поутру они видели столько рыбы, сейчас не заметно было никакого движения. Спит, что ли? Или вся ушла? Да куда ей уйти — с двух сторон перекаты. До следующего омута вниз по речке с полкилометра, не меньше.
— А там, внизу, ваш Карлуша ловит? — Митя показал вниз по течению.
— Не, он только здесь. Да куда ему! Видел, как ходит? — Костя достал из кармана спички. — Давай-ка ложись. Вон тут.
Углубление, на которое указывал Костя, было метрах в двадцати от воды.
