От клубка до праздничного марша (сборник) - Клюев Евгений Васильевич (первая книга .TXT) 📗
Пирожок ни с чем
Пирожки ни с чем редко встречаются в жизни – гораздо чаще в жизни (практически на каждом шагу) встречаются пирожки с чем-то. Взять хоть – и съесть! – пирожок-с-луком или пирожок-с-рисом-и-яйцом… Мы прямо так и спрашиваем, когда покупаем пирожки:
– У вас с чем пирожки?
И обычно нам отвечают, с чем. И это совершенно нормально. Но наша история – о Пирожке-ни-с-Чем. А относиться к этой истории и к этому пирожку можно по-разному: кто как хочет…
– Вы, извиняюсь за любопытство, вот просто-таки абсолютно ни с чем? – уже незнамо в который раз поинтересовалась Кулебяка-с-Рыбой.
– Вот просто-таки абсолютно, – уже незнамо в который раз признался честный Пирожок-ни-с-Чем.
Кулебяка-с-Рыбой вздохнула – глубоко и очень лично:
– Это плохо, м-да… Надо быть с рыбой.
– У меня не вышло как-то… быть с рыбой, – особенно не вдаваясь в подробности, счёл наконец необходимым объясниться Пирожок-ни-с-Чем.
– Может быть, Вы и не стремились стать с рыбой?
– По совести говоря, нет… Не стремился. А это необходимо?
Ну вот… Такой вопрос иначе как выпадом и не назовёшь. Причём это выпад не только против Кулебяки-с-Рыбой – данной конкретной Кулебяки с данной конкретной Рыбой – но и против вообще всякой кулебяки. И, пожалуй, даже не только против кулебяки, а против всех, кто с чем-нибудь. Против всех, кто с чем бы то ни было.
Из Пирожка-с-Вареньем через дырочку в пузе даже вылезло немножко брусники – от ужаса слов Пирожка-ни-с-Чем.
– Ужас Ваших слов, – Пирожок-с-Вареньем так и сказал! – в том, что Ваши слова ужасны.
И в самом деле ужасны… ужасней, пожалуй что, и некуда.
– Прошу прощения за такую большую ужасность моих слов, – воспитанно ответил Пирожок-ни-с-Чем, – но Вы, насколько я понимаю и вижу, тоже… как бы сказать, не вполне с рыбой?
– Я вообще не с рыбой, я с вареньем! Однако это дела не меняет. Вы тоже могли бы стать с вареньем, если бы старались.
– Не знаю, как насчёт именно рыбы, – запоздало вмешалась Ватрушка-с-Творогом, – может быть, и не каждый обязан так уж непременно быть с рыбой, но, по крайней мере, с чем-нибудь обязан быть каждый. Такова жизнь.
– Какова жизнь? – от всего сердца не понял Пирожок-ни-с-Чем.
– Жизнь сложна! – охотно объяснила Ватрушка-с-Творогом.
– И Вы в любую минуту должны помнить об этом, – подхватила Кулебяка-с-Рыбой.
– Бывают минуты, – немножко подумав, осторожно заметил Пирожок-ни-с-Чем, – когда хочется помнить о чём-нибудь другом… А рыба пусть лучше плавает в реке.
Кулебяка-с-Рыбой и Ватрушка-с-Творогом переглянулись, что могло означать лишь одно: «Ну вот…»
А это, в свою очередь, означало, что ничего другого от Пирожка-ни-с-Чем и не ждали. Из Пирожка-с-Вареньем от дикости последнего заявления Пирожка-ни-с-Чем вылезло через дырочку в пузе ещё немного брусники – и он произнёс почти шёпотом:
– Дикость Ваших слов в том, что Ваши слова дики!
Да уж, что дико, то дико – тут и добавить нечего.
– Мне кажется, – задумчиво и как бы в никуда сказала Кулебяка-с-Рыбой, – Вас вполне устраивает, что Вы Пирожок-ни-с-Чем.
И все они – и высказавшая это суждение Кулебяка-с-Рыбой, и Ватрушка-с-Творогом, и Пирожок-с-Вареньем – застыли в ожидании ответа, который незамедлительно и последовал:
– Мне жаль, если я кого-то задеваю, но меня – устраивает…
– Тогда Вы вообще не пирожок! – взорвался Пирожок-с-Вареньем, и от взрыва этого из него вылетел в направлении шумевшего неподалёку леса остаток брусники. Правда, Пирожок-с-Вареньем ничего не заметил и продолжал верещать: – Тогда Вы вообще непонятно кто! Пирожок – это если с чем-то, а если ни с чем, то это просто какая-то… плюшка! Или блин!
Он с таким отвращением произнёс «плюшка» и «блин», что Ватрушку-с-Творогом буквально вывернуло наизнанку, от чего из неё тут же вылез весь творог сразу.
– Жизнь сложна! – закричала она изо всех сил. – И каждый должен определиться, кто он такой, с кем он – и так далее!
– Я сам по себе, я ни с кем, – тихо, но твёрдо тут же и определился Пирожок-ни-с-Чем. И совсем уже уверенно закончил: – Я ни с кем и ни с чем. И оставьте меня, пожалуйста, в покое. Я классическую музыку люблю.
– Что-о-о? – чуть не задохнулся Пирожок-в-Прошлом-с-Вареньем, но отдышался и заговорил спокойнее. – Вот возьмём меня: я с вареньем, возьмём Ватрушку: она с творогом…
– Я бы так уже не сказал, – осторожно заметил Пирожок-ни-с-Чем. – В Вас больше нету варенья, а в Ватрушке – творога…
– Зато рыба во мне пока ещё есть! – победоносно перебила его Кулебяка-с-Рыбой, но тут, не выдержав тупости Кулебяки, Рыба выскочила из неё и поплыла по протекавшей мимо полноводной реке, где ей, конечно, и место.
Потому что держать рыбу в кулебяке – это, извините, злодейство.
Кухонный кран
Кухонный Кран долго уже прожил на свете и много чего на своём веку перевидал. Были времена, когда мыли под ним прекрасные тонкие чашки – и у каждой внутри цвёл небольшой синий цветок на зелёном стебле, а на донышке с обратной стороны по-японски или по-китайски – одним словом, и-е-ро-гли-фа-ми – написано было такое, что у знатоков голова кружилась…
М-да, были времена.
Но времена проходили – и на глазах у Кухонного Крана прекрасные-тонкие-чашки-с-небольшим-синим-цветком-на-зелёном-стебле-внутри разбились одна за другой, выронив цветки свои кто в раковину, а кто просто на пол. И тогда под Кухонным Краном начали мыть менее прекрасные и менее тонкие чашки, у которых не было никаких цветков внутри, но была хотя бы золотая полоска – сияющий обруч. Впрочем, разбились и эти чашки – и обручи укатились, укатились, укатились… Бог весть куда.
Следующие чашки оказались совсем простенькими – и внутри у них не было ничего. Но Кухонный Кран всё равно по привычке заглядывал внутрь, вздыхая о небольшом синем цветке на зелёном стебле или хотя бы о золотой полоске, – нет, пусто было внутри: иногда только к донышку прилипнут две-три чаинки, да что ж на них смотреть!
Так и шла жизнь: менялись чашки, менялись тарелки, ножи, вилки, ложки и ложечки. Менялись люди. Нежная рука бабушки с ровными белыми ноготками уступила место нервной руке её дочки с длинными розовыми ногтями – и забылись бабушкины нежности. Рука дочери крепко бралась за вентиль и сильно поворачивала его влево – было не очень приятно, но всё-таки ещё терпимо… А вот плотная и очень беспокойная рука внучки, давно уже подросшей и даже вышедшей замуж, так дёргала, так крутила… эх, да что говорить! Всё меняется в жизни, всё меняется.
Только одно оставалось на кухне неизменным – Маленькая Картина, в которую Кухонный Кран был влюблён настолько давно, что и вспомнить страшно. На Маленькой Картине стояла светлая вазочка – и в вазочке этой никогда не увядал букетик полевых цветов: ромашки, васильки, клевер…
Кухонный Кран, конечно, в жизни бы не посмел сказать Маленькой Картине, что влюблён в неё, да и посмел бы – что толку? Маленькая Картина висела так высоко и казалась такой недоступной! К чему ей был Кухонный Кран – хоть и новый сперва, хоть и ох какой бравый? Кухонный Кран! Выходец из унылой области сантехники… А теперь – когда Кухонный Кран потускнел, местами облез, и стёрлись давно голубой и красный кружки, неброско украшавшие его: голубой кружок – холодная вода, красный – горячая, – теперь он ей и подавно был ни к чему. Да и хрипел он всё чаще, а иногда и подкашливал, причём кашель этот был смешон.
Любой на месте Кухонного Крана давно бы расплакался. Расплакался и он – сколько внучкина рука ни вертела его и ни дёргала, слёзы всё капали и капали в раковину, капали и капали: ах, жизнь, жизнь!..
