Радости и горести (Повесть в письмах) - Шнейдер Ксения Николаевна (хороший книги онлайн бесплатно txt) 📗
Тётя Настя сердится. Я, говорит, отступаюсь, пусть мать решает, когда приедет.
И вдруг приходит Маруся — санитарка — и приносит мне костыли, хорошенькие такие, жёлтенькие. Я схватила и давай вышагивать. Дедушка кричит: «Ты ступай, ступай на ногу-то!» А тётя Настя рукой махнула и в сени пошла.
Вот я теперь с костылями. И на экзамен со всеми пойду, пусть как хотят.
Теперь слушай, что дальше было. Ты любишь грозу? Я люблю. Ну вот. Дедушка ещё утром сказал: «Парит, гроза будет». И верно! Только отобедали, она и началась. Сперва ветер поднялся, всё погнал по улице: пыль, солому, у кур перья дыбом, собаки как-то боком бегут. Тётя Дуня кинулась окна закрывать, причитает чего-то; тётя Настя побежала бельё снимать. Вот, пока все суетились, я со своими костылями вышла и на зады пошла, где огород, грозу глядеть. Только до бани дотащилась, как громыхнёт! Я — в баню. Дверь из предбанника открыла, сижу, смотрю. Туча поползла, молнии проскакивают. А потом дождь полил, да такой проливной, что сразу ручьи потекли. А баня у нас низко врыта, и вода хлынула. Ну, я дверь закрыла, и на крючок, а то она отходит, и в самую баню пошла. Там окошечко маленькое, насовсем вделано: его дождём заливает, не видно ничего. Вдруг слышу — в дверь барабанят. Ну, думаю, тётя Настя за мной. Открываю, а это Феликс. Он сразу за костыли схватился — как да что, да чтобы встала, да чтобы пошла. А потом он мне, знаешь, что рассказал?
Нет, не буду писать, скоро ты сама всё узнаешь. Очень интересный секрет.
Целую тебя. Твоя ЛЮСЯ.
От Ирины Алдан — Люсе Климовой. 2 мая.
Дорогая моя далёкая подружка!
Сейчас пятнадцать минут восьмого. Через пять минут начнётся радиопередача. Вы с Феликсом уже приготовились слушать Ирину Алдан. А она, эта самая Ирина, сидит в скверике и как попало строчит тебе письмо. Я не играю сегодня: меня сняли с выступления. Виноват в этом мой враг. Теперь ты понимаешь, как это серьёзно? Разве такое выбросишь из сердца?
Я убежала сюда, подальше от всяких радиоприёмников и репродукторов, чтобы ничего и никого не слышать. А вот сейчас вдруг больше всего захотела быть там, в радиостудии, в этой тихой комнате, где стены и пол затянуты сукном, где люди, уже входя, говорят тихонечко, а когда включён микрофон, всё замирает и объясняться можно только знаками. И спокойный, ровный голос диктора. Какое это всё-таки чудо — радио! Мы привыкли и не думаем. Я поняла это по-настоящему только сегодня, когда меня этого чуда лишили.
Ну, а теперь другое. Люсенька, родная моя! Я не поеду в Марьино.
Так надо. Наша дружба должна остаться такой же далёкой, какой была до сих пор. Только не думай, что меня не пускают. Нет, мама и папа были бы даже рады, сказали бы: — вот такой друг и нужен Ирине. Потому что ты ведь чудесная девочка, Люся, и они это сразу увидели бы, если бы прочли хоть одно твоё письмо. Но они ничего не знают! Во всём Ленинграде ни один человек не знает о нашей переписке. Так что мама и папа тут ни при чём. Это я сама отнимаю у себя огромную радость, потому что знаю, чувствую — иначе не сберечь нашу дружбу. Береги и ты её. Не спрашивай ни о чём, не огорчайся, не жди меня. А если можешь, пиши мне по-прежнему и хоть немножко люби свою далёкую
ИРУ.
От Люси Климовой — Ирине Алдан. Письмо, привезённое Феликсом собственноручно.
Ну вот и секрет. Вот и Феликс. Это из нашего района отличников премировали поездкой в Ленинград. Он хотел к тебе неожиданно явиться, потому и просил не писать. Хорошо получилось?
Ирочка, я очень боюсь, что Феликс застесняется, и ты подумаешь, что он глупый. С ним, знаешь, как надо? Ты его спроси, будто тебе интересно, как его отец гитары делает. Феликс станет рассказывать, какое дерево берут, как его сушат, как выгибают, после он осмелеет и с ним уже про всё можно будет говорить. Узнаешь, какой он. Я будто вижу, как вы сидите в твоей комнате около рояля и разговариваете. Я всё ещё от тебя ответа не получила, но теперь я на Феликса надеюсь, что уговорит. Он даже взрослых уговаривать умеет. Только бы здоровая была.
Твоя ЛЮСЯ.
От Люси Климовой — Ирине Алдан. 10 мая.
Дорогая моя Ирочка! Только Феликс уехал, как братишка его несёт мне письмо.
Ну, как мне тебя жалко, прямо сказать не могу! И до чего же вредная эта твоя Ленка! И как это она могла такую волю взять? Чего же взрослые глядели, если она по злобе не дала тебе выступить?
А почему ты не хочешь к нам ехать? Говоришь, родители пустили бы, так почему же им не сказать? Я теперь только на Феликса надеюсь. Он уговорит тебя. А может, и Лену усовестит. Ты только от него не таись, всё выскажи.
Я уже с нашими девочками говорила, как вы на речку будете ходить купаться. Мне-то нельзя, я на бережку буду сидеть, а вы вперегонки на тот берег поплывёте, там ландышей много в лесочке, место тёмное и сырое — ландыши долго, чуть не до середины лета, там растут.
А ещё, говорят, к нам скоро из Ленинграда студенты приедут, будут в деревне электричество проводить. В каждую избу проведут. А Феликс обещал в нашу пристроечку тоже проводку сделать, он это тоже умеет.
Теперь буду от него письма дожидаться, всё в точности опишет.
Целую тебя и жду непременно.
Твоя ЛЮСЯ.
От Феликса Гармошкина — Люсе Климовой. Ленинград. Гостиница, 15 мая 194… года.
Здравствуй, Люся, ничего весёлого тебе сообщить не могу, хотя мне в Ленинграде очень весело и интересно. Но с нашим делом получилось жуткое безобразие.
Иру Алдан я не видел. По адресу ходил и в квартире был, а её не застал, а с письмом и рукавичками совсем худо получилось. Я, когда в квартиру попал, слышу крик, как на базаре. Гражданин, который мне открыл, постучал туда, где крик, и ушёл. А оттуда девчонка выскочила, рыжая, трёпаная, глаза запухли, видать, ревела. — Вам кого? — спрашивает.
Ирину Алдан, говорю. Она будто испугалась и тихо говорит: дома нет. Я говорю: в таком случае извините, я после зайду, — и повернулся уходить. Тут она мне в рукав вцепилась и спрашивает, откуда я. Ну, сказал. А она: дайте, говорит, я передам письмо. Ну я, дурак, и отдал и письмо и рукавицы. Только спросил: а вы, мол, кто? Она говорит: тут живу, подруга. Я сразу так и понял, что это Лена. Хотел посылку и письмо обратно взять, да постеснялся. Иду по лестнице и думаю: наверное, она соврала, что Ирины нет дома, поди, они ругались, может, эта Ленка её побила, Ирине худо стало. Что ж, думаю, так и оставить? Решил пока что не уходить, подождать, а после опять туда пойду.
Стою на улице на другой стороне и соображаю, какие их окна на третьем этаже. Тут ведь не как в нашей деревне — домина такая, что в окошках запутаешься. Смотрю и вижу: подходит к открытому окну эта самая Лена и читает письмо, а на руках твои варежки.
Я было обратно побежал. После одумался, ну что я там буду говорить? Ругаться — некультурно. Надо хорошенько всё обдумать, как действовать. Пошёл домой в гостиницу, а по дороге письмо этой Лене сочиняю. Когда пришёл, мне от вожатой попало, что опоздал к обеду.
Потом мы все пошли в Театр оперы и балета имени Кирова. Там показывали оперу «Сказка о царе Салтане». Мы сидели в ложе в первом ярусе, и мне оттуда всё, как есть, было видно. Я одних скрипачей насчитал двенадцать человек. Видел настоящую арфу, на ней женщина играла. Пока был в театре, я про историю с Леной забыл, а как вышли, опять вспомнил. Зря я в эти ваши девчонские, дела ввязался!
