Летчик Мишка Волдырь - Гершензон Михаил Абрамович (книга регистрации .TXT) 📗
Чувашонок встал, подошел посмотреть шрам.
— Ишь ты! — покачал он головою.
— Ходил я тогда каждый день к докторице на перевязку. Докторица тоже добрая у нас была, — худая, просто кащейка. Скляночки у нее там, баночки, пузырьки — это я всегда смотреть люблю. А она мне все объясняет. Это, говорит, яд, видишь, череп и кости на наклейке. А это, говорит, чтобы уколы делать, кто слабый, а это — от чесотки мазь, а это — усыпительный порошок. Я тогда и обдумал: хорошо бы этим порошком горбатого черта, Дмитрия Сергеича, накормить. Ух, и не любили же мы его! А тут он как раз меня обидел. Я на собрании очень расшумелся, потому что не по правилу комитет выбирали, а он меня на середину комнаты вывел, — стой, говорит, как дурак. Я, значит, пузырек в карман, а потом к нему в комнату прошел, потихоньку в кашу ему подсыпал. Ну, думаю, поспишь ты у меня недельки две. Пузырьки переставила докторица, что ли, пересыпала ли, но только в моем пузырьке не усыпительный порошок оказался, а хина. Дмитрий Сергеич за кашу взялся, плеваться начал — горько. Тут дознались, сказали, я его отравить хотел. Пришлось мне из этого дома сбежать. Нет, я без детского дома обойдусь. Если бы там ремесло какое, а так — нет, не хочу.
— Мишка, вот, в приют идти собрался, — объяснила Ленка чувашонку.
— Нехараша в приют, — покачал головой Турхан. — Каждый тебе командовать.
— Так пойдешь? — спросил как-то вдруг Кочерыжка.
— Пойду, — решительно ответил Мишка Волдырь, — Матвей Никанорыч поумней нас будет. Летчик он.
Ребята долго молчали. Кочерыжка грыз длинную желтую соломинку; откусит кусочек и сплюнет.
— Мишка, ты ему скажи, пусть и меня определит, — тихо сказала Ленка.
— Это он сможет, Он такой человек, что все сможет. Летчик! — уверенно тряхнул головой Мишка Волдырь.
Так случилось, что Мишка Волдырь и его приятельница Ленка попали в детский дом № 36.
VI. На Кавказ!
В первый день у Мишки в глазах все ребята путались, были на одно лицо. Только трех-четырех он сразу стал отличать от других.
Первым был Шурка Фролов.
Мишка в дом пришел как раз к обеду, — а он тут же залез ложкой в Мишкину тарелку, скорчил смешную рожу, сказал:
— Мне суп не нужен, был бы ужин, — и стал хлестать Мишкин суп за обе щеки. Был он рыжий, конопатый и вихрастый. Все-то он говорил прибаутками. Обедать кончил, перелез через скамью, пузо выставил и шмыгнул носом:
— Наелся, напился, в царя обратился.
Стали ребята Мишку Волдыря пробовать — каков он в драке и насчет сметки, Подошел к нему лопоухий парнишка один и говорит:
— Ты пальцы в рот заложить умеешь?
— Умею.
— Ну, заложи. Так. Теперь растяни щеки— пошире. А теперь скажи: солдат, солдат, дай мне пороху и шинель.
Мишка сказал и вышло: дай мне по уху и сильней.
Тот ему по уху — р-раз!
Тут пришел Мишкин черед. Он парнишке и говорит:
— Ты где больше любишь, в тени или на солнце?
— На солнце.
— Смотри, как дерутся японцы!
Мишка его за волосья сгреб и по шее.
— Нет, нет, в тени! — завопил парнишка.
— А, втяни! Я те втяну!
И вытянул его Мишка Волдырь по спине — будто из пушки выстрелил.
Ребята кругом стоят, за животы держатся. Мишка себя в обиду не дал — он был хоть и щуплым, а изворотливым.
И не заметил Мишка, как время подошло к чаю.
А в другой комнате девочки в это время водили Ленку, показывали ей своих кукол и голышонков.
Маня Лютикова, сорванец и бутуз, к ней подбежала, синими глазенками своими блеснула, говорит:
— В лесу была?
— Да.
— Волков видала?
— Нет.
Лютикова тряхнула головой.
— Скажи — да!
— Видала.
— Боялась?
— Не боялась.
Маня вдруг у нее под носом — хлоп! Ленка моргнула.
— А, моргнула, моргнула, — значит, боялась! — засмеялась Лютикова.
И Ленка тоже засмеялась.
Потом Маня Лютикова ее в угол отвела, — я, говорит, тебе что-то по секрету скажу. И шепотом, серьезно так, начала:
— В Рязани пекут пироги с глазами; их едят, они глядят, их жарят, они по карманам шарят, их пекут, а они бегут.
Стало Ленке весело, будто она в детском доме весь век прожила. Манька Лютикова подарила ей свою куклу.
Вечером ребята улеглись по койкам. Спать еще никому не хотелось: рано было. Шурка Фролов залез в тумбочку ночного столика, как в ширму, так что высовывалась только одна голова, — загнусавил:
— Рутютю! Уанька рутютю!
Потом палку на палец поставил, как фокусник, и стал считать:
— Калечина, малечина, сколько часов до вечера — раз, два, три, четыре…
Палка упала.
Очень Мишке понравился его тезка, Мишка Ерзунов. Худенький такой, желтый, а глаза, как у мыши.
Его койка рядом с койкою Мишки Волдыря.
— Как у тебя, мамка есть? — спрашивает его Ерзунов.
— Нет.
— А тятька?
— Тоже нет.
— Вот и у меня нет. Только у меня не умерли они, а потерялись.
— Как потерялись?
— Не знаю я, где они живут. Я маленький еще был, отец и мать на железной дороге служили. Пришла раз мать, говорит — идем в Совет, и повела меня в Московский Совет; ей еще там какую-то бумажку дали. А на другой день снова сказала — в Совет, а привела меня вовсе в приют.
Адрес у меня был, как домой пройти, только ребята его зажигательным стеклом сожгли. Я помнил, как до площади дойти, а там, каким трамваем ехать, забыл. Маленький я еще был тогда.
— А мать с отцом помнишь?
— Не очень помню. Мне тогда только шесть лет было. Потом меня в другой дом перевели, потом в третий — должно, мою фамилию спутали, они меня найти не смогли.
Мишка Волдырь стал засыпать. Сквозь сон он уже слышал, как Ерзунова мать и отец, уходя на работу, запирали в комнате, как ему было скучно, и как он плакал. А один раз не стерпел, стал колотить ногами в дверь и вышиб дощечку; но вылезть в дыру побоялся, приладил, как мог дощечку на место и стал ждать мамку.
Мишка Волдырь разметал руки, заснул и стал посвистывать носом.
Утром, вместо занятий, было собрание; на собрании руководитель сказал, что Моно дало разрешение вывезти дом на лето на Кавказ.
Двинутся через неделю.
VII. Сборы в дорогу
Был ли из вас, ребята, кто на Кавказе? Собирался ли кто в дорогу, — в далекий путь? Сколачивал сундучки? Зашивал тюки с бельем? Жестянки, кастрюли, бидоны — кто паковал в мешки? Кому приходилось надолго прощаться с Москвой? Повстречать на углу огольца, старого друга— приятеля, и оглоушить его с наскоку — завтра, дескать, нам вагон на Кавказ! На прощанье оставить ему все свои гвозди, куски резины, шурупы, катушки, свистки, сбитые двушки и трёшки?
Кому не случалось, тому не понять, какая в доме пошла кутерьма.
Руководители бегают красные, рукавами отирают потные лбы. Пуще всех работает комсомолец — Николай Иваныч. Откинет черную прядь со лба, крякнет; и пойдет ворочать тяжелые кули.
В доме — все вверх дном.
Только и слышно:
— Лёнька, беги за паяльщиком, запаять кипятильник!
— Брось, не тащи сам, надорвешься!
— Фрося, зашей покрывала отдельно!
— Что ты, Лютик, разве с таким узлом пустят в вагон?
— Сахар на Кавказе дорог. Беги, скажи дяде Сереже, пусть купит не два пуда, а три!
Шурка Фролов — рыболов.
— Там, на Кавказе, рыбу ловить есть где?
— Как же, в море рыбы довольно.
— Какая там, как у нас рыба?
— Нет, там морская.
— А морская рыба все-таки вкусная?
— Ну да, вкусная.
