Летчик Мишка Волдырь - Гершензон Михаил Абрамович (книга регистрации .TXT) 📗
Второй аккуратно прибрал со стола, спрятал хлеб в корзинку, переложил ногу через ногу и стал ковырять в зубах перышком. Потом перышко сунул в кармашек, достал листок почтовой бумаги и карандаш.
— Разглядеть бы, чего он там пишет, — думает Мишка Волдырь.
Перегнулся, свесил голову пониже, видит: кругленьким почерком тот выводит:
— Предложи Круглову пять лошадей за 95 червонцев, если одну продал 20 червонцев.
Телеграмма, значит.
— Спец! — думает Мишка.
В проходе толкотня. Ребята гурьбой валят в вагон.
Бам-бам-бам! — частых три звонка, поезд тронулся.
Жирненький вернулся, положил на стол круг колбасы.
— Хорошая здесь колбаска, Фаддей Петрович, — и дешево. Угощайтесь.
Подостлал газету, ножичек разогнул, стал уплетать ломоточками — не спеша и со вкусом, Опять у него заблестели пальцы и щеки.
Мишка Ерзунов взлез на полку к Мишке Волдырю.
— Погляди, как жрут! — говорит ему Волдырь. — Только на прошлой станции такую вот рыбину оплели.
В вагоне стало тише: ребят укачало.
По-прежнему пролетали мимо окон деревушки, леса, разноцветные полоски полей. Верста за верстой, верста за верстой — на юг.
У Ерзунова тоже путается в голове. Ему хорошо, Он закрывает глаза и говорит Волдырю:
— Верно это, что если пойти с одного места, и все идти, идти и не поворачиваться, то к тому же месту вернешься?
— Я думаю, верно.
— Это если из Москвы пойти, то далеко, — говорит Ерзунов. — А если с Кавказа — наверное ближе. Может, и в один день пройдешь. Нет, в один не пройдешь. Пожалуй, дня три идти надо. Приедем на Кавказ, убегу и пойду.
Отчего это так часто остановки? Мишка проснулся, поезд стоит. Смерклось, на станции фонари горят. Ребята спят, раскидав руки и ноги, с открытыми ртами, а у Ерзунова как будто и глаза открыты.
Бам-бам-бам!
Толстенький опять вернулся, кладет на стол добычу.
Шурка Фролов сидит, свесив ноги с койки и смотрит, как тот разворачивает прожиренную рваную бумагу.
— Станция Курица! — звонко откалывает Шурка.
Толстенький морщит нос, а тот, с пробором, сердито глядит на Шурку. Ребята хохочут.
— Позвольте спичечку, — говорит жирный, усевшись на лавку.
— Пожалуйста!
Чирк — закурил.
— Не хотите ли Красной Звездочки? — спрашивает он своего спутника, протягивая к нему красивую синюю коробку.
— Благодарю вас, охотно.
— За спичечку папиросочку! — не унимается Шурка. — Дяденька, спички-то дешевле папирос будут!
Буржуй морщит лоб, будто не слышит. Только лысина у него краснеет от злости.
— Ребята, ужинать! — кричит тетя Феня.
Хлеб уже нарезан ломтями, в ногах у нее ведро, полное яиц.
— С кем тукаться? — суетится Мишка Ерзунов, радостно подергивая тощими плечами.
— Дай, чокнемся с тобой, Волдырц — ведь мы тезки!
В Ростове вагон с ребятами перецепили к другому составу, который шел до Армавира, и ребята простились со своими милыми соседями.
X. Неожиданное событие
Поезд, глотая версту за верстой, летел в темноту. Слаще всего на свете — спать в поезде, под тряску, дрожанье и постукиванье колес. Сквозь сон как будто бы слышен каждый раскат колеса. Подслеповатыми огоньками мигнет тебе станция, прозвякает третий звонок, поезд тронется, а ты себе дремлешь, не смотришь, не видишь и не слышишь. Зайдет в вагон человек, проскользнет между коек, тихонько вытащит у тебя из-под головы корзину с вещами и так же тихонько и незаметно спрыгнет на первой остановке. А ты спишь, пускаешь ртом пузыри, учишься петь носом песни, и снятся тебе высокие Кавказские горы, море, может быть, самолеты и, может быть, даже рыжий летчик, Матвей Никанорыч.
На счастье, в вагоне, где ехали ребята, все было в порядке. Николай Иваныч ходил по проходу взад и вперед и стерег ребячью поклажу.
Вот проснулся Щурка Фролов. Снял один сапог, поразмял ногу, взялся за другой, но голова притянула его к койке, и он снова заснул. Маня Лютикова свалилась с верхней полки и ушибла Фросю; та захныкала спросонья и повернулась на другой бок. Александров вдруг со сна стал громко считаться:
сказал он, тяжко вздохнул и присвистнул носом.
Вдруг — грохот, крик, треск, — под поездом проломился мост, под поездом нет моста, паровоз рухнул в пропасть; ахнули, грохнули, рухнули вагоны. В темноту, в ночь, в лязг, в треск— ухнули тяжелые вагоны, налетая друг на друга, разбиваясь, раскалываясь, как орехи, сплющиваясь, как спичечные коробки под сапогом.
Ничего не видно, темно, кто-то стонет. Где Мишка Волдырь? Где он, где он? Нету Мишки Волдыря, и Лютиковой нету, и Фроси, и Шурки Фролова. Николай Иваныч! Нет Николай Иваныча, никого нет, только слышны жалобные стоны, и Мишка Ерзунов вылезает из-под груды изодранных в клочья досок.
Все это приснилось Ленке; она с испугу проснулась. Николай Иваныч ходил между коек, все было спокойно.
Поезд, ровно гремя, подбежал к Армавиру. Начинался рассвет, в сизом воздухе тускло горели фонари станции. По перрону забегали люди, потом вагон со спящими ребятами отцепили от состава, состав ушел на Минеральные Воды, а вагон одиночкой остался стоять на путях, ожидая себе попутчиков на Туапсе.
XI. Армавир — Туапсе
В двух шагах от станции — грязный заплеванный рынок. День только начался, у торговок корзины еще полны. Солнце светит не по московски, — греет, не только светит.
Курносый мальчонка в изодранном пиджаке сидит на корточках, прислонившись спиною к лотку и засунув рукав в рукав. Он греется на солнце, — ночь была холодна, — и спорит со своим приятелем по ночлежке, черномазым армяшкой.
— Гавару тебе, есть бох, в церква есть бох, — горячится тот. Курносый мальчишка смеется.
— Ну, если есть, покажи. Хоть кому покажи!
— Сачэм мнэ пакасывать? Я сам витал.
— Хо! — смеется курносый, — такой большой, а говорит, бога видал! Чудак! Да где ты видал? Икону видал? На бумажке? У нас был склеп и там икона здоровая, — мы в нее камнем как пальнем!
— За то бох накасать будит.
— Ты мне сказок не рассказывай, — разошелся курносый, — Ну, вот, я ногой перекрещусь, — разве же у меня нога отсохнет? Не отсохла ведь! Да идем куда хочешь, в Красную армию хоть, спросим, есть ли бог. Да тебя в три шеи прикладами погонят!
— Сачем в Красной армий? Пайдем, тот человек спросим, — говорит армяшка, и кивает на толстого булочника.
— Ладно! — вскакивает на ноги курносый мальчишка, и подбегает к заваленному хлебом лотку.
— Дяденька, — говорит он, — мы тут про бога поспорили. Кто из нас прав, тому дашь булку?
— Ну, ладно, дам, — отвечает тот и смеется.
— Я гавару, есть бох, он говорит, нет бох! — ударяет себя в грудь армяшка.
— Ну, ты и получи булку, — говорит продавец, и дает ему черствую, продавленную булку.
— Видишь, моя права, — говорит армяшка, блестя глазами. Он отламывает кусок булки и дает ее курносому мальчишке. Тот жадно запускает в нее зубы, потом вдруг срывается с места, кричит — прощай! — и на бегу сует краюшку в карман: со станции слышен свисток.
Маленький армяшка остается один и уныло продолжает уплетать свою булку.
Мальчишка в развевающемся пиджаке пулей вылетает на станцию, бежит за поездом и вскакивает на ступеньку заднего вагона.
— Успел! — радостно говорит он и старается отдышаться. Потом трогает ручку двери. Дверь заперта. Он вынимает из кармана недоеденный завтрак и, крепко держась за поручни, начинает уписывать булку за обе щеки.
К ближайшей остановке поезд подходит под третий звонок, на минуту замедляет ход и двигает дальше. Но мальчишка успел перебежать на открытую площадку второго вагона. Мимо каморки проводника он шмыгнул внутрь: но в глубине вагона стоял контролер, и помощник контролера, и проводник.
