Журавли и цапли . Повести и рассказы - Голышкин Василий Семенович (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
В этом логу жили наши эха.
— Гу-гуу… — басил я, и мое эхо тут же меня передразнивало: «Гу-гу…»
— Би-бии… — кричал рыжеухий Ваня, и его эхо послушно вторило: «Би-бии…»
— Трррр… — трещал, раздуваясь как индюк, причесанный Витя, и его эхо тут же трещало в ответ: «Тррр…»
Довольные, мы возвращались домой, чтобы завтра снова прийти сюда и разбудить свои эха.
Как-то раз… Помню, это было в жаркий полдень. Смола на соснах сделалась, как воск, и в этом восковом море бился одинокий пловец-муравей, бессильно стремясь выбраться на сухой берег. Когда случается что-нибудь необыкновенное, все окружающее потом запоминается до мельчайших подробностей. А случилось вот что. Мы пришли в Петров лог, и я первым бросил вызов эху:
— Гу-гуу…
«Гу-гуу… Ха-ха-ха…»
Мы опешили. Это было не по правилам. Эхо не имело права смеяться. Оно могло лишь повторять то, что ему велели. Честно повторять. Не больше. А оно вдруг засмеялось, хотя никто из нас не сделал этого первым. Или нам только так показалось?
Следующим на очереди был Ваня с рыжим ухом.
— Би-бии… — начал он и от волнения закашлялся: — Кха-кха… Би-бии…
Эхо тотчас повторило:
«Би-бии… Кха-кха… Би-бии… — И закудахтало, как ненормальное: — Хо-хо-хо…»
Мы побледнели. Потом переглянулись, трясясь от страха, и, не сговариваясь, кинулись бежать. Помню, я бежал последним и все порывался остановиться, чтобы подумать над тем, что случилось. Но бежавшие впереди не останавливались, и я тоже бежал, увлекаемый страхом других. Наконец, обессиленные, мы остановились. Лес давно кончился. Справа был чей-то сад, слева — чужой огород, откуда на нас смотрели любопытные рожи подсолнухов.
Мы молча разошлись по домам и весь день — целую вечность по детскому календарю — не показывались на улице. Нам было стыдно смотреть друг другу в глаза. Испугаться какого-то эха!..
Утром, как всегда, мы были на опушке леса. Но не одни. Я со своим соседом-дедом, в отличие от всех прочих дедов нашего дачного поселка носившим бороду, из-за которой его то и дело принимали за молодого человека, рыжеухий Ваня со своим старшим братом — спортсменом, широкоплечим, как гипотенуза у треугольника, и причесанный Витя со своей старшей, разговорчивой, как сорока, сестрой. Ну конечно же мы их не звали с собой… Просто соседу-дедушке было «по пути» со мной. Старший Ванин брат «сам привязался». А старшая Витина сестра «случайно пристала». Так мы, по крайней мере, объяснили друг другу причину появления знакомых и родственников в нашей компании. Но, не в пример вчерашнему, держались мы в лесу храбрецами. По крайней мере, до самого Петрова лога. Здесь вчерашний страх дал о себе знать, и мы, то есть я, рыжеухий Ваня и причесанный Витя, сбились в кучу. В компании, несмотря на опасность, даже трус и тот храбрится. Наши старшие спутники вели себя куда беспечней: переговаривались, пересмеивались, но мыто знали, что от их беспечности и следа не останется, едва я брошу эху свой позывной. Знали и со злорадством поглядывали на старших.
— Давай, — шепнул Ваня, толкнув меня в бок.
Я, наверное, здорово волновался, потому что вместо нежного «Гу-гуу» из моего перехваченного страхом горла грубо и некрасиво вырвалось:
— Гы-гыы…
Эхо сейчас же передразнило «Гы-гыы» и расхохоталось: «Ха-ха-ха-хе-хе!..»
Смех заразителен, и мы не избежали этой заразы.
— Га-га-га! — загремел старший Ванин брат.
— Хи-хи-хи! — закатилась старшая Витина сестра.
— Хе-хе-хе! — зашелся мой бородатый дедушка-сосед.
«Га-га-га… хи-хи-хи… хе-хе-хе… — вторило им веселое эхо.
Пора бы погаснуть, а оно, наоборот, закатывалось все громче и громче: «Ха-ха-ха-ха-ха-ха…»
Ну вот они и попались! Старший Ванин брат замер, как фехтовальщик перед выпадом. Старшая Витина сестра на всякий случай притаилась за широкой спиной старшего Ваниного брата. Мы безмолвствовали, сбившись в кучу. И лишь один мой дедушка-сосед подавал признаки жизни: стоял открыв рот и, как испорченный водопроводный кран, ронял капли-смешинки:
— Ха… ха… ха…
Первым пришел в себя старший брат.
— А ну, — крикнул он, — за мной!
И напролом, заламывая кусты, полез в Петров лог, где жило веселое эхо. За ним засеменил дедушка. Следом, опасливо оглядываясь, пошла старшая сестра. Замыкающими потянулись мы. Охота за веселым эхом началась. Увы, она не принесла нам удачи. С таким же успехом мы могли охотиться за тенью, за солнечным зайчиком, за сновидениями. Ползая с горы на гору, мы, как минеры, пядь за пядью прощупали весь Петров лог, но источника эха так и не нашли. Тогда мы пустились на хитрость, стали дразнить эхо, высмеивать, ругать: «Глупое эхо…». Эхо отзывалось, не прибавляя ничего от себя.
Первым капитулировал мой бородатый дедушка-сосед.
— Не знам, кого хватам, — рассудил он, плюнул и стал выползать из Петрова лога. Ободранные, в синяках и шишках, мы потянулись следом. Вылезли на ровное место и… И никогда не забуду, как, вздрогнув, перекрестился мой бородатый дедушка-сосед, как, обернувшись, замерли все остальные. Эхо снова подало свой голос.
«Глупое эхо, — передразнивало оно нас. — Глупое эхо… Ха-ха-ха… хи-хи-хи…»
Старший брат ринулся было обратно, но его пример не нашел подражания. С нас было довольно. Мы втянули головы в плечи и отправились восвояси. Старший брат последовал за нами. В одиночку он почему-то не рискнул вновь отправиться на розыски эха. А я потом долго, многие годы жалел, что не поддержал его порыва и не помог раскрыть тайну Петрова лога. Почему мы не сходили в лог на следующий день? Потому что следующего дня не было. Вечером пришла машина и увезла нас с дачи. Больше мы никогда не ездили туда на каникулы, и Петров лог с веселым эхом постепенно стал забываться.
Прошло много лет. И вот как-то раз в город, где я жил и работал машинистом тепловоза, приехала известная эстрадная певица. Афиши объявили о ее концерте. Эту певицу я знал. Не лично, нет, — по фамилии. Фамилию певицы носила одна заноза-девчонка, жившая по соседству с нами в дачном поселке. Мы ее не очень жаловали, хотя она все время липла к нашей мужской компании. Водиться с девчонкой? «Улица смех любит», а мы не хотели, чтобы над нами смеялись. К тому же Заноза перещеголяла всех нас своей мечтой. Что там шофер! машинист!! летчик!!! Заноза метила в артистки… (Тут у меня даже восклицательных знаков не хватило, поэтому я ограничился многоточием.) Да не в простые, а в знаменитые! И хотя это было нелепо — в артисты, казалось нам, выходили только сверхнеобыкновенные люди, которые среди нас, мальчишек и девчонок дачного поселка, конечно же не водились, — мы все равно не могли простить Занозе ее мечту. Уж она-то из всех девчонок была обыкновенней всех. Даже причесок, отличающих парикмахерова Витю, и то у нее не было. Так просто торчал на затылке пучок соломы, кое-как перехваченный лентой неопределенного цвета. А ноги? А руки? На Занозе места живого не было. Вся в синяках, которые, надо отдать ей должное, она носила с гордостью, как боевые медали. Но с такими синяками в артистки? Да еще в знаменитые? Какое нахальство?! И этого нахальства мы не могли ей простить. Дразнили «артисткой погорелого театра» и гнали прочь. А она как могла мстила нам за это: высмеивала, обзывала, сочиняла про нас обидные частушки.
…Из-за фамилии, которую носили известная артистка и Заноза, я хотя и устал после рейса, а пошел на концерт.
Вышла артистка. Я глянул на нее и ахнул: певица, как мать на дочь, была похожа на Занозу. Неужели она? Вот ведь и фамилии сходятся…
Певица окинула зал синими глазами и неожиданно задержала, и вдруг знакомая усмешка — она всегда так усмехалась, когда пела про нас свои частушки, — собрала в пучок ее губы. Сомнений больше не оставалось: эта была Заноза.
Пианист уронил пальцы на рояль, и Заноза сразу посерьезнела.
— «В чистом поле, — запела она прозрачным и звонким, как родник, голосом, — мчится, мчится в чистом поле…»
Я, забыв обо всем, стал слушать.
— «И быстрее, шибче воли, поезд мчится в чистом поле», — звенела артистка и вдруг — Гу-гуу, гу-гуу…
