Журавли и цапли . Повести и рассказы - Голышкин Василий Семенович (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
Я вскинул голову: это было не по правилам. В «Попутной песне» Глинки, которую я слышал много раз, не было никакого «гу-гуу». Заподозрив неладное, я замер без дыхания.
— «И повсюду веселится наш народ, и быстрее, шибче воли, поезд мчится в чистом поле», — подняла к концу голос певица и, роняя его, мелодично закончила: — Гу-гуу…
Зал взорвался аплодисментами. Один я не аплодировал. Сидел как пришибленный и никак не мог справиться со своим волнением. Я узнал его. Узнал веселое эхо Петрова лога, эхо моего детства.
Выручка
На туманной заре летнего утра — а над Обью в этих местах все зори туманные — пионерская радиостанция «Морошка» перехватила радиограмму… Впрочем, слово «перехватила» тут, пожалуй, не совсем уместно. Это все равно, как если бы кто сказал, что по дороге от лагеря к озеру он перехватил комариную тучу. Настырные таежные комары сами кого хочешь перехватить могут! Так и с радиограммой: скорее она «перехватила» «Морошку», заглушив все другие голоса в эфире, чем «Морошка» ее.
Дело было так. Какой-то «Нептун» долго и безуспешно вызывал какую-то «Сирень». Потом, отчаявшись докричаться, обратился ко всем, кто слышит его, с призывом — связаться с нефтеразведкой в Сургуте и сообщить, что у геологов «Нептуна», ищущих нефть в квадрате номер два, вышли продукты и питание для радиостанции.
— Квадрат номер два… Витин выворот! — крикнул, выключаясь, радист «Нептуна».
— Квадрат номер два… Витин выворот, — как эхо повторил радист «Морошки», записывая радиограмму, и со всех своих длинных ног пустился будить старшую вожатую.
Лена Скворцова спала, не раздеваясь, в полной боевой, как она говорила, готовности, то есть в спортивном костюме. Кругом тайга, глухомань, мало ли что — зверь, огонь, хворь… Вскочила и с ходу к месту происшествия: если зверь — гнать непрошеного; если огонь — гасить, спасать ребят; если хворь — лечить. Она ведь по первой должности фельдшер или «без пяти лет доктор», как шутят ребята, имея в виду медицинский институт, в который Лена Скворцова каждый год собирается поступать. Увы, мешает вторая должность, вожатой: как лето, так ее в лагерь. А в лагере к экзаменам разве подготовишься? Здесь у нее каждый день экзамен. Вот и сейчас, едва скрипнула дверь, она уже на ногах. И хотя сон слегка покачивал ее, как ленивая волна лодочку, — она вся внимание. Узнала вошедшего и усмехнулась:
— Что-нибудь очень, очень, очень ужасное? — Не без умысла усмехнулась. Знала, усмешка гасит тревогу, как волна гасит волну.
А дежурный радист Вася Степанов вбежал очень встревоженным. И круглое личико у него горело, как спелый помидор. От волнения, что ли? Посмотрела и чуть не расхохоталась. От зари! В дверную щель била заря. Хотя вполне возможно, что и от волнения… Вася Степанов — он такой, не мальчишка, а микроскоп с пятикратным увеличением. Услышит на рыбалке, неведомая птица кричит: «Пить… пить… пить…» Прибежит в лагерь: «Караул, на озере человек тонет, пить просит…»
И смех и грех. Интересно, что Васю-радиста на этот раз встревожило? Узнала и сама встревожилась: в квадрате номер два терпит бедствие партия геологов, разведчиков нефти… Поджала тонкие, в ниточку, губы, потерла прямой, как восклицательный знак, нос — верное средство прогнать остатки сна — и задумалась. Вася-радист стоял и ждал.
— Подъем!
Слово, как хлыстик, подстегнуло Васю Степанова, и он понесся на радиоузел будить лагерь.
— Подъем! Подъем! Подъем! — Голос у Васи Степанова мягкий, сам он — невелик человек, роста ниже среднего, а услышишь по радио, подумаешь — богатырь: такой металл в голосе!..
…Заспанные, продирая глаза и зябко поеживаясь, а заодно и беззлобно переругиваясь в толчее, вытянулись пестрой лентой и замерли, щуря глаза под острыми, как перец, лучами утреннего солнца.
Вожатая — пилотка набекрень, всегда веселая, а тут строгая — прочитала радиограмму и отдала салют Васе Степанову. Вася расцвел, и лагерь понял: виновник утреннего переполоха он. Позавидовали Васе и обратились в слух, ожидая, что скажет Лена-вожатая, хотя, вызови любого, и у того уже готово решение: идти, бежать, мчаться, спешить, торопиться на помощь разведчикам!
— Пойдут только желающие! — крикнула Лена-вожатая. — Шаг вперед, марш!
Шагнули все, но это не обескуражило Лену. Иного она и не ожидала.
— Пойдут только старшие! — крикнула она и удивилась чуду: лагерь на ее глазах вырос на целую голову. Это, чтобы не сойти за младших, все встали на цыпочки.
— Отставить! — бросила вожатая, жестом укорачивая ребят в росте. — Пойдут только те, кто сдал нормы ГТО! Шаг вперед, марш!
Лагерь недовольно загудел, но вышли только те, кого она вызвала. Только те, кто сдал нормы. А те, кто не сдал, не вышли. И с ними тот, кого она очень хотела бы видеть среди вышедших. Но он не вышел, потому что, вопреки всем ее усилиям, не сдал (да и не хотел сдавать!) нормы ГТО.
Его звали Гусейн. Гусейн Наджафов, сын бурильщика из Баку. Смуглый, черноволосый и кареглазый, он отличался от всех, как кедр от березок. Белобрысые сибиряки и сибирячки сперва запросто приняли его в свою компанию, и он охотно вошел в нее, но вдруг откололся от всех и замкнулся. Лена терялась в догадках: почему? И все терялись, не понимая, кто его укусил?
Это было на берегу озера. Они купались и загорали, посмеиваясь над природным загаром Гусейна. И он смеялся вместе со всеми. А потом развернул сверток и показал всем эспандер — спортивный снаряд, развивающий мышцы рук. Поиграл им, растягивая, как гармошку, и сказал, что тот, кто не уступит в растягивании другим, станет чемпионом лагеря. Глаза у ребят загорелись желанием и любопытством, но удерживала застенчивость: возьмешься за гуж, а окажешься не дюж…
Вот тут, откуда ни возьмись, и выкатилась Маша Шарова — круглая и крепкая, как орешек, пятиклассница.
— Дай мне, — сказала она и пошла играть на эспандере, как на гармошке, считая: — Раз, два, три, четыре, пять… десять… пятнадцать… двадцать… двадцать пять…
Сперва Гусейн вторил ей, с улыбкой кивая:
— Раз, два, три…
Но чем больше становился счет, тем бледнее становилась улыбка. А когда Маша Шарова, сбившись со счета и выбившись из сил, выпустила из рук эспандер, на смуглом лице Гусейна не осталось даже тени улыбки.
— Теперь… ты… — не успев отдышаться, сказала Маша.
Но Гусейн даже не взглянул на нее. Перекинул эспандер через плечо и, мрачный, поплелся в лагерь. Ребята недоумевали, что с ним? И долго еще потом недоумевали, не зная, чем объяснить то, что Гусейн откололся от всех и ни с кем не стал дружить. Тайна Гусейна открылась Лене-вожатой случайно. Как-то после отбоя она заглянула на спортивную площадку и вдруг, в сумерках, увидела лезущего по канату «медвежонка». Она тогда с первого взгляда так и подумала: «Медвежонок». Но вот «медвежонок», не добравшись даже до середины, соскользнул вниз и захныкал человеческим голосом. Сердце у Лены Скворцовой замерло: она узнала того, кто хныкал. Это был Гусейн Наджафов. Узнала и сразу догадалась, почему накануне, как она ни упрашивала, он отказался сдавать нормы ГТО. «Я их еще там… давно…» — сказал он, глядя куда-то за горизонт. «Там… Давно…» Врун несчастный, вот он кто, этот Гусейн Наджафов. Врун и трус. Побоялся опозориться перед ребятами и не стал сдавать. Врун и трус? Нет, тут что-то другое. Лене-вожатой вспомнилась история с эспандером. Почему он тогда вызвал всех? А потому, что думал, что сильнее его по эспандеру в лагере никого не окажется. Он и был сильнее всех там, у себя, в своей бакинской дружине. А тут вдруг какая-то девчонка… Лене стало до слез жаль Гусейна. Она хотела подойти, утешить его, но вовремя удержалась: гордый, обидится. Нет уж, пусть лучше все идет своим чередом. Пробьет час, и Гусейн Наджафов покажет себя. Может быть, даже на канате. Потренируется две-три ночи и покажет. И нормы ГТО сдаст, она в этом уверена. Потренируется втайне от других и сдаст. Хорошо сдаст! Хуже других сдать гордость не позволит. Жаль, что не успел! Жаль, что не пойдет с ними на выручку геологов. Теперь, когда ей известна его тайна, она бы очень хотела видеть его в числе идущих. Но, хотела не хотела, с этим все! Идут только те, кто сдал ГТО. Она сама так решила и отступать от своего решения не будет.
