Во что бы то ни стало - Перфильева Анастасия Витальевна (книги полностью .txt) 📗
Катя тоже сидела в комнате, огромной иглой не штопала, ковыряла распяленный на деревянной ложке чулок.
— Она сказала: глупая, ты ж не одна, люди кругом! — Лена погладила одеяло, поправила его. — Ну, уехали и уехали. А я же совершенно не из-за этого. Это даже гораздо лучше, что они уехали. И для меня, а может, и для них. Кончилась какая-то… кончилась жизнь… — губы у Лены поехали в сторону, — к которой я, как муха к меду, прилипла. Нет, не к меду, к чему-то вроде клея, понимаешь? — (Дина кивнула.) — Не знаю, может, они и хотели хорошего, когда взяли меня из детдома и после… со Всеволодом. Только что для них хорошо, на самом деле плохо. Верно, Динка? Ты как считаешь?
— Я считаю, верно, — ответила Дина.
— Да. А их самих мне даже жалко. Какие-то они ненужные. Никому… — Лена помолчала. — А потом я попросила Катину маму: «Если бы можно к вам на фабрику!» Она сказала: «Не подведешь?» И мы пошли. Их фабрика огромная, вся стучит. И там есть такой Матвей Яковлевич Карпухин… В Отовент я больше не могла, не могла… Ни за что! Там все душное…
— В Отовенте тебя под профсоюзный суд отдать хотят, — мрачно сказала Дина.
— Не отдадут, очень я им нужна. Таких, как я, сколько хочешь. Готовальню вот жалко, там оставила, на фабрике может пригодиться.
— А вдруг этот принесет… Рогожин?
— Нет, он не принесет. И вообще не придет. Он же ко всему еще и трус, Динка! Я теперь все поняла. И он мне не нужен. Навсегда.
Обе замолчали.
Катя кончила штопать, громко откусила нитку и, глядя на них влюбленными глазами, сказала:
— Горластый-то уснул. Тетенька (это Дине), вы же с куртки на голый пол съехали.
Дина послушно переползла снова на кожанку. Лена сказала:
— Я тебя, пожалуйста, прошу: ты завтра сходи к нянечке, к Дарье Кузьминишне, и про все ей расскажи.
— А сама почему не хочешь? — строго спросила Дина.
— Нет, я не могу, нет! Там же Алеша… Ты скажи, что они уехали, все хорошо, я буду работать на фабрике и вообще жить… — Лена чуть не заплакала. — Только, Динка, у меня денег больше ни одной копеечки нету!
— И у меня нету, — подтвердила Дина. — Ничего, что-нибудь сообразим. Может, барахло какое загнать можно?
— Куда загнать?
— После них барахло какое-нибудь осталось?
— Осталось.
— Пошли, разберем?
Топоча, но стараясь не разбудить малыша в креслах, они вышли. Видела бы уехавшая Ольга Веньяминовна, что в ее столовой после того, как Лена предложила: «Вы туда, и в мою, в обе комнаты, переезжайте, а я в вашу, поменьше…», хозяйничают соседские ребятишки!
В спальне Ольги Веньяминовны был хаос. Остатки мебели сдвинуты, на полу бумага, Ленина детдомовская корзинка…
— Я здесь не сплю, здесь страшно, — сказала Лена. — На кухне лучше.
— Абсолютно ничего страшного, бабьи предрассудки. Где барахло?
Лена открыла оставленный Ольгой Веньяминовной сломанный шифоньер с висящей на петле дверцей. Оттуда посыпались рваные кухонные полотенца, старые галстуки, какие-то тряпки… Презрительно встряхивая каждую, Дина откладывала то, что, по ее мнению, представляло ценность, остальное швыряла на пол.
— А там что за красавица? — она ткнула в стоявшую на полке фарфоровую статуэтку.
— Там? — Лена улыбнулась горько. — Ольга Веньяминовна сказала — на память. Севр или тевр, я позабыла. Настоящий.
— Мещанство. Ленка, смотри, она же на тебя похожа! — Фыркнула Дина, разглядывая бело-розовую пастушку. — Ха, треснутая вся, склеенная. Вот так память!
— Динка, пусть треснутая, ее что-то неохота загонять.
— Нечего будет есть — загонишь. Голод не тетка. — Дина стала вдруг чем-то похожей на Кузьминишну. — Ой, под ней какие-то человечки!
— Это не человечки. Я из нашей детдомовской карточки вырезала, — заторопилась Лена, чтобы Дина не заметила Алешкину фотографию. — И тебя, и нянечку… В медальоне раньше носила…
— В медальоне? Вот гадость! Терпеть не могу украшательства, нэпманские штучки. Теперь я иду за старьевщиком, — распорядилась Дина. — А ты жди.
— За старьевщиком?
— Ага.
Вернулась она быстро, как будто достала этого старьевщика из подворотни. Седой, со слезящимися глазками, он подозрительно и жадно ощупывал каждую тряпицу. А Дина торговалась с ним так виртуозно, что маленькая Катя следила за обоими с огромным интересом.
Потом в столовой заплакал проснувшийся Ванюшка, Катя убежала, и старьевщик ушел тоже, запихнув в мешок ворох тряпья. В комнате сразу стало чище, просторнее. Дина, отдуваясь, как от свалившегося груза, подвела итог:
— В наличии шестнадцать рублей сорок три копейки. Проживешь пока отлично! Ленка, теперь отвечай по порядку: тебя на фабрику уже зачислили? По этой твоей отопляции-вентиляции? А когда будет первая зарплата? Аванс? Ну, а что мы с тобой будем делать сейчас?
На это Лена не ответила. Стала смотреть сухими холодными глазами в окно на белую крышу, где пятнышком туши с чертежа сидела одинокая ворона. Смутно, нехорошо и пусто было у нее на душе. Ни боли, ни злобы, одна тоска, как будто ей стало семьдесят лет.
— Динка, знаешь, я в тот вечер стихи сочинила, — сказала она неожиданно, — терпенья не хватило смотреть на ворону, та точно дразнилась, открывала и закрывала клюв.
— Читай. Нет, погоди, я устроюсь. Надо сосредоточиться.
Дина залезла с ногами на узкую незастеленную Ленину кровать, приготовилась. И Лена, прижавшись виском к холодной раме, ни на что не глядя, тихо и грозно прочитала:
— У тебя образ на образ налезает, — хмурясь, сказала Дина. — Львица на арапник, понимаешь? Кстати, что такое арапник?
— Не знаю, что-то вроде хлыста.
говорила Лена, тиская пальцы.—
Теперь Дина не комментировала стихи довольно долго. Лена, ухватившись руками за раму, беззвучно тряслась, очевидно плакала.
— Опять налезает! — сказала наконец Дина. — Горбатая улица на острое колено… Ленка, слышишь? Ты, знаешь, не реви, а то как бы и я не заревела!.. Конец какой-то мифологический: кто же гордость через пыль носит? А в целом — звучит.
Так как Лена не ответила, Дина, поерзав, спросила нарочито бытовым тоном:
— Ленка, ты чего-нибудь сегодня ела?
— Кислое молоко, — прошептала Лена.
— Знаешь что? Давай кутнем.
Такое удивительное предложение заставило все-таки Лену повернуться.
— Как… кутнем? — хлюпая носом, спросила она.
— Наедимся вволю, чтобы за ушами трещало и стало все равно. Организму человека нужна встряска, я читала в журнале «Советский врач».
— Давай кутнем, — горько-отчаянно сказала Лена.
Из ближнего магазина они принесли на целых пять рублей самой дорогой колбасы, сыру, бубликов, соленых огурцов и даже какой-то малиновой бурды с громким названием — ликер Мечта.
Соседские Гришка и Колька, мастерившие на кухне из щепок планер, с живейшим любопытством уставились на Дину в кожанке, с огурцами в растопыренных пальцах.
Лена шарила по полкам в поисках посуды.
— Хочете, Катька тарелки и румки даст? — любезно предложили мальчишки.
Катя явилась подозрительно быстро. Притащила, как опытная хозяйка, буханку черного хлеба — разве ж можно к огурцам бублики?
